– Да, полагаю, что да.

Он кивнул, как будто я подтвердила его давнее подозрение.

– Не культивируй в себе сумасшествие. Чокнутых в моей жизни и так достаточно.

– Не буду, обещаю, – сказала я, но он уже как ни в чём не бывало поднял пустой бокал и переменил тему:

– Сонечка, налей мне ещё чая, пожалуйста.

Из моей груди вырвался вздох. У меня отлегло от сердца. Просит пить, значит, не отвергает меня совсем. Вот она, вторая возможность подняться и, может быть, получить поцелуй. Я же не сумасшедшая, что надеюсь на это? Я сделаю всё, чтобы он был счастлив, – так я думала, пока наливала ему чай. Я взяла бокал, наклонилась и подала ему.

– Так вот, продолжая про рыбок. После того вечера, пока шла домой, я думала о том, что вы сказали, и решила на следующий день пойти и купить двух маленьких золотых рыбок, чтобы иметь каждый день перед глазами напоминание о ваших словах.

– Боже! Да ты маньячка! Я начинаю бояться.

– А что такого… зато теперь каждый день смотрю на рыбок и вспоминаю, как важно упорно трудиться.

Рыбки, конечно, были не мои. Я одолжила их на один день, должный стать особенным, у любезной пары, приходившейся мне соседями и друзьями, а взамен обещала присматривать за их аквариумом и цветами во время их отъезда, что не раз делала и раньше.

Я ловлю на себе его взгляд, и, кажется, никто в мире так пристально меня не рассматривал. Тогда я ещё ничего не знала – ни горестей, ни печалей, ни странных, ни стыдных, порой до скрежета зубов ситуаций, в которых буду беспомощно барахтаться под его взглядом.

– Знаешь, как я богат?

– Как? – я встаю и присаживаюсь ближе к нему на краешек кровати. По спине пробегает тоненькая струйка пота, в груди что-то трепещет, словно пленённая птичка.

– Как царь. Как у царя, у меня по венам течёт золото.

– И по ним плавают золотые рыбки?

– Будешь моей рыбкой? Исполнишь три моих желания, золотая рыбка? – он наклоняется ко мне. Я ощущаю, что мы очень-очень близко, так близко, что я чувствую его дыхание.

– Всё, что угодно, Родион Родионович!

Выходит как-то тихо и хрипло, я повторяю эту фразу ещё раз более громко:

– Родион Родионович, всё, что угодно!

– Всё, что угодно, – передразнивает он, – а что ты умеешь?

– Всё!

Он посмотрел на часы на руке, как будто собирался засечь время – запустить таймер маховика желаний.

– Моё первое желание – пойдём поедим.

– Yes, Sire, – я с готовностью вскакиваю на ноги.

Как невзначай, как вовремя проголодался Профессор! Хорошо поработал, лёжа в по-царски расслабленной позе на диване-кровати, на бархатистом с узором в огурцах покрывале, или вдоволь насмотрелся, как я в платье с узором из красных не-сорвать-яблок, сидя на уровень ниже, привожу архив, который должен стать нашим творением, in ordine alphabetico[5]; или юркие рыбки в аквариуме возбудили его аппетит; или же он услышал, как шевелилось что-то жуткое в моём желудке.

– Mon cher petit рара, знаете, чего бы я хотела на обед? – спрашиваю с обезьяньей жеманностью.

– Ну, говори, – произносит он.

– Большую картошку фри!

Голова идёт кругом. Жизнь приобретает очень насыщенный характер. Вот они уже идут в ресторан. Это их первый, с которого она в дальнейшем начнёт отсчёт, поход в ресторан – не просто «Дача», а Ресторан «Дача». Сегодня они, встретившись на Хитровской площади, уже проходили его, когда возвращались из магазина, где сидела злая армянка, а хитрованка Со каждый день проходила мимо него по Хитровской площади хилой походочкой, мимо людей, говоривших на хинди, или это был суахили?

Ей бы и в голову не пришло пригласить его в этот ресторан – он казался слишком закрытым, слишком серьёзным, слишком самобытным – вход только для взрослых. Одним словом, она стеснялась, считала себя, к глубокому сожалению, не доросшей до него, хотя со стороны восхищалась его основательностью. Её не покидало ощущение, что её разоблачат, как замухрышку, пробравшуюся туда, куда ей не следовало. Но сейчас она была в сопровождении важного человека, и никто не посмеет и слова ей сказать. От этой мысли стало намного легче.

У ресторана даже был сад – фруктовые деревья, жасмин, сирень. Его пределы нельзя было объять сразу одним взглядом, там были ещё дворики, возможно, и огород, и грядки с морковкой, тыквой, клубникой, которые можно увидеть, только пройдя в глубь огороженной территории.

К воротам вела каменная лестница с широкими ступенями, которую венчали фонари на длинных железных столбах, составлявшие единый ансамбль с увитой диким виноградом изгородью и воротами. Буквы над аркой вторили растительному орнаменту и выводили – «Дача». Само здание белого камня стояло на пологом холме и возвышалось над улицей и пешеходами. Одним фасадом оно выходило на улицу Воронцово Поле, другим прилегало к Покровскому бульвару, из-за чего его называли «Дача на Покровке», хотя до Покровки, идущей над бульваром, было ещё далеко.

Если читатель замыслит посетить «Дачу», то, пройдя через главные двери, упрётся в ведущую наверх короткую лестницу, поднимется, повернёт направо и увидит ещё одну лестницу. Поднимется по второй лестнице – здесь вас встретит метрдотель, одетый по моде начала прошлого века. Между гардеробом и уборными ведёт наверх ещё одна узкая лестница, вдоль которой висят афиши вечеров Александра Вертинского в баре «Бродячая собака», и, только поднявшись по ней, вы окажетесь на этаже, где обедают гости – всего три больших зала.

Главный зал не просто большой – огромный. Сводчатые потолки, стены с отделкой из грубого красного кирпича – рыцарское, средневековое убранство, светильники-факелы на стенах. В два ряда стоят длинные узкие столы с высокими и на вид жёсткими стульями. Акустика зала заставит вас понизить голос, иначе сказанное чуть громче шёпота грозит разнестись по всему помещению и рухнуть на вас с потолка. Из аскетичного антуража выделяется чёрная гладь плазменных панелей и бутафорские металлические доспехи.

Зелёный зал, несмотря на название, обит тяжёлой сосновой панелью, там же декоратор соорудил специальный, также из сосновой доски, бар в форме подковы. В центре стоит огромный зелёного сукна биллиардный стол. До революции этот зал, возможно, служил нуждам таинственной курительной комнаты, куда удалялись мужчины выкурить сигару после ужина и побеседовать без дам, а меня, маленькую девочку, туда и подавно бы не пустили.

В третий – красный – зал можно попасть, пройдя через главный, из-за чего он казался самым обособленным – его и выбрал Профессор, а я покорно шла следом. В случае красного зала – он полностью оправдал своё название – стены покрашены насыщенно-красным, казавшимся розоватым в послеполуденном освещении.

Там был вырезанный из камня камин, массивные радиоаппараты, старые патефоны. Под потолком парили, подвешенные на тонких верёвочках, голубые и красные бумажные кораблики – хотелось сорвать их и надеть на голову на манер детской матросской шапочки. Пахло влажным звериным мехом и отчего-то – кровью. Со стен смотрели головы мёртвых животных. Мы были единственными зачарованными охотниками, если не считать пожилую пару за столиком у окна.

Мы прошли к большому столу, покрытому золотой парчовой скатертью с цветочным узором. На скатерти – четыре большие плоские тарелки со сложенными салфетками из такой же парчи, что и скатерть, оснащённые приборами. В центре стола – высокая, сужающаяся в пику розовая свеча. Прислонённая к стене и отбрасывающая на неё длинную тень, стояла лампа в красном, с бахромой по краю, абажуре. Не успела я сесть, как на полусогнутых ногах к нам подскочил, словно испуганный олень, официант и звонко шлёпнул на стол меню. На часах было 16:59, что в сумме давало мой возраст. Секунду назад всё казалось таким нормальным, и вдруг что-то в воздухе неуловимо переменилось.

– Что будет моя инженю? – спросил Мастер.

Я сложила руки на коленях и заговорила: