От его голоса у Мириамель сжалось сердце.

– Нет, Саймон! Дело не в этом! Ты не понимаешь!

– Тогда объясни мне! – прорычал он. – Объясни, чего я не понимаю?

– Причина не в тебе, а во мне, – сказала Мириамель.

Наступило долгое молчание.

– Ты о чем? – спросил Саймон,

– С тобой все в порядке, Саймон! Я считаю тебя храбрым и добрым, в тебе есть все, что нужно. Дело во мне. Я не заслуживаю, чтобы меня любили.

– Я тебя не понимаю.

Она вздохнула и отчаянно тряхнула головой:

– Я больше не хочу говорить. Оставь меня в покое, Саймон. Найди кого-нибудь другого. Многие женщины будут рады тебя принять.

Мириамель повернулась к нему спиной. Теперь, когда ей больше всего на свете хотелось заплакать, слезы не приходили. Ее знобило и охватили необычные и незнакомые чувства.

Его рука сжала плечо Мириамель.

– Клянусь Деревом, Мириамель, ты должна говорить со мной! Я совсем ничего не понимаю, – повторил он.

– Я не чиста, Саймон. Я больше не девственница.

Ну вот, слова произнесены.

Он ответил далеко не сразу:

– Что?

– Я была с мужчиной. – Теперь, когда она начала говорить, все оказалось проще, чем она думала. Казалось, она слышала со стороны кого-то другого. – Дворянин из Наббана, помнишь, я тебе рассказывала, мы с Кадрахом оказались на борту его корабля? Аспитис Превес.

– Он тебя изнасиловал?.. – Саймон был ошеломлен, он чувствовал, что его охватывает сильный гнев. – Это… это…

Мириамель коротко, с горечью рассмеялась:

– Нет, Саймон, он меня не насиловал. Да, он держал меня в плену, но позднее. Он был чудовищем, однако я пустила его в свою постель и не сопротивлялась. – А затем, чтобы навсегда закрыть дверь и избавить Саймона от будущих страданий, она добавила: – И я его хотела. Я считала его красивым. Я хотела.

Саймон издал невнятный звук и встал. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Несмотря на темноту, Мириамель видела, как меняется его фигура: он стал похож на запертое в клетку животное. Зарычав, Саймон выбежал из дома, даже не подумал закрыть за собой дверь и оказался во власти умиравшей грозы.

Через некоторое время Мириамель встала и закрыла дверь. Она не сомневалась, что Саймон вернется. А потом оставит ее, или они поедут дальше вместе, но между ними все изменится. Именно этого она хотела. Именно на такой исход рассчитывала.

В голове у нее поселилась пустота, те немногие мысли, что там оставались, больше напоминали эхо, точно камни, брошенные в глубокий колодец.

Мириамель долго ждала, когда придет сон. Как раз в тот момент, когда она начала засыпать, она услышала, что Саймон вернулся. Он оттащил свою постель в дальний угол и лег. Оба молчали.

Между тем гроза прошла, но вода продолжала капать на пол сквозь дыры в крыше. Мириамель считала капли.

К полудню следующего дня Мириамель чувствовала себя настолько лучше, что уже могла продолжить путь. Они покинули дом, а над головами у них теснились тучи.

После того как самая острая боль прошедшей ночи стала слабее, они вели себя друг с другом холодно, точно два уставших фехтовальщика, покрытых синяками первой схватки и дожидавшихся второй. Они обменивались только самыми необходимыми фразами, но Мириамель весь день видела гнев Саймона, начиная с того, какими быстрыми и резкими движениями он седлал свою лошадь, и заканчивая тем, что ехал впереди, но так, чтобы она его видела.

Со своей стороны Мириамель испытывала нечто сродни облегчению. Худшее произошло, и возврата к прежнему не было. Теперь Саймон знал, какова она на самом деле, и она считала, что поступила правильно. Его презрение причиняло ей боль, но она решила, что так лучше, чем продолжать его обманывать. И тем не менее она не могла избавиться от ощущения потери. Ей нравилось целовать его и обнимать, ни о чем не думая. Если бы только он не заговорил о любви. Если бы не заставил ее задуматься об обязательствах. В глубине души Мириамель знала, что между ними невозможны никакие отношения, кроме дружбы, но бывали чудесные моменты, когда она позволяла себе делать вид, что все могло быть иначе.

Они ехали довольно быстро по ужасным, грязным дорогам, однако уже не вызывало сомнений, что им не удастся добраться до Фальшира к вечеру и придется остаться в пустошах к западу от города. Когда спустились сумерки – и без того тусклый день потемнел лишь незначительно, – они нашли на обочине заброшенный храм Элизии и разложили на полу свои постели. Саймон равнодушно отнесся к тому, что Мириамель устроилась на противоположной стороне костра.

В конце первого дня, проведенного в седле после болезни, Мириамель думала, что сразу заснет, но сон не шел. Она вертелась, пытаясь найти удобное положение, но ничего не помогало. Она лежала в темноте и смотрела в пустоту, слушая, как легкий дождь стучит по крыше храма.

Бросит ли ее Саймон? Неожиданно эта мысль ее испугала. Она несколько раз говорила, что готова проделать путешествие в одиночку, как и планировала с самого начала, но теперь поняла, что не хочет ехать дальше одна. Возможно, ей не следовало говорить Саймону всю правду. Солгать что-нибудь, чтобы сохранить лицо: а теперь, если его переполняет отвращение, он может просто вернуться к Джошуа.

Мириамель вдруг поняла, что не хочет, чтобы он уходил. И не только потому, что ей пришлось бы одной ехать по этим мрачным местам. Она призналась себе, что будет по нему скучать.

Было странно думать об этом теперь, когда она воздвигла между ними нерушимую стену, но Мириамель не хотела его потерять. Саймон занял ее сердце, как никакой другой человек. Его мальчишеские глупости и выходки всегда ей нравились, когда не раздражали, но сейчас им на смену пришла серьезность, которая ему очень шла. Несколько раз Мириамель ловила себя на том, что с удивлением смотрит на него, поражаясь, как быстро он стал мужчиной.

Мириамель привлекали и другие его качества: доброта, верность, открытость. Она сомневалась, что кто-то из много путешествовавших придворных ее отца смотрел на жизнь с тем же беспристрастным интересом, как Саймон.

Ей было страшно думать, что она может это потерять, если он ее покинет.

Но ведь она его уже потеряла – в любом случае теперь над их отношениями всегда будет нависать тень. Он увидел пятно в самом сердце ее сущности, и она сама сделала его максимально отталкивающим. Мириамель больше не хотела страдать из-за обмана, но, видя, как он теперь к ней относился, испытывала почти невыносимую боль. Он ее любил.

А теперь она и сама его полюбила. Эта мысль оказалась для нее полнейшей неожиданностью. Неужели правда? Разве любовь не приходит подобно удару молнии, слепящему и ошеломляющему? Или она, как сладкий аромат, наполняет воздух, и ты уже ни о чем другом не можешь думать? Нет, ее чувства к Саймону были совсем другими. Она думала о том, как смешно выглядели его волосы по утрам и как серьезно он на нее смотрел, когда за нее беспокоился.

Элизия, Матерь Божья, – молилась она, – забери эту боль. Любила ли я его? Люблю ли сейчас?

Впрочем, теперь уже не важно. Она сделала все, чтобы избавиться от боли. Позволить Саймону думать о ней как о чистой девушке, достойной его юношеских идеалов, было ужасно – даже хуже, чем совсем его потерять, если до этого дойдет.

Так почему ей так больно?

– Саймон?.. – прошептала она. – Ты не спишь?

Он ничего не ответил. Она осталась наедине со своими мыслями.

Следующий день казался еще более темным. Ветер оставался холодным и злым. Он ехали быстро, не разговаривая, Саймон вновь направлял свою лошадь вперед, опережая Мириамель и ее скакуна, которому они так и не дали имени.

К середине утра они подъехали к развилке, где Речная дорога пересекалась со Старой Лесной. На перекрестке в железных клетках висели два трупа, очевидно, уже довольно давно: по обрывкам одежды и голым костям уже невозможно было определить, кто они такие. Мириамель и Саймон сотворили знак Дерева и постарались по широкой дуге объехать клетки. Они свернули на Старую Лесную дорогу, и очень скоро Речная исчезла за невысокими южными холмами.