— Простая случайность, — сказал Лукиан Карлович.
Он привёл свои доводы, у него выходило, что случайностей не бывает вовсе, а если за историю человечества и стрясались одна или две, их не могло набраться столько в одном расследовании.
— Например, какие? — ловко, как ему показалось, подвёл к этому Лукиан Карлович.
Он включил в их число соединение лечебницы и монастыря, где монашки получили помощь, коридором, которым беглецы не воспользовались, что было куда безопаснее, а решили уходить на коньках. Вообще два места, только два, где монахинь укрыли от полиции, желая того или нет, соединялись между собой, а второе подземелье из лечебницы вело к Никольскому мосту, где они сошли с реки и сняли коньки. Третье — из дома на Зубовском бульваре к Кремлю — выходило наружу у Москворецкой набережной, где их видели катавшимися после произошедшего на Кадетском плацу.
— Не много ли галерей в нашем деле?
Такое это дело, дал понять он.
— А отчего линию монастыря мы сочли несущественной? Ведь тамошний киновиарх постриг их.
Они зевали над остывшими чашками. Было решено посетить архивы и направить запрос в Императорскую публичную библиотеку. Некоторое время Прохоров пытался угадать среди посетителей столовой двойного агента из политического сыска. Л.К. нашёл его раньше и не одного, он со временем тоже.
Её спасла всё понявшая гувернантка. По какому-то делу она вызвала её в столовую, оттуда в гостиную, в какое время она вылезла наружу, сбежав через окно, на её счастье, не законопаченное на зиму, едва не свалившись на голову Альмандине. Через двадцать минут они, сопровождаемые бонной, шли по переулкам, избегая площади. У комитета Герардины Неубау — Негласного комитета общественного спасения Трансвааля, — намечено визитов до чёрта, свой великий трек.
Вот как раз она и была настоящей местью географии. Это же надо, расположить, кинуть (воображается и рука, но не больше одной) так всё между четырёх мысов… «драконьи» горы и «рифтовые» долины, заполненная лакуна между меридианами, где вообще ничему не полагалось быть, лишь участку мирового океана с самой тёплой водой на поверхности. На каждом шагу надо справляться с сопротивлением изначальных обитателей региона, а на Мадагаскар вообще может быть только проникновение. У них с Герардиной также, похоже, сложилось взаимодействие по распространённому некогда принципу подсечно-огневого земледелия или нечто в этом роде, только финского, в тумане, а может, в светлом дыме, но готовится ни дать ни взять лядо, то есть будут сначала жечь (мосты, благополучие, эмоции), а потом делить. Так что же они тогда спасают? Опять посредством? через хитророждённые литературные, а то и какие похуже, увёртки? Ладно, так и быть, спасём.
В мастерской она прочла длинную и жестокую лекцию о пользе гигиены (разводы на физиономиях, обода под ногтями). Мастера — у которых не видели ни первого, ни второго, лишь тёмные отложения, подчёркиваемые морщинами, вообще во всё время чувствовали себя неуютно, в чужом доме без приглашения — восприняли плохо, они были не из этой системы, а из системы, когда лифт сбрасывался на дно, набивался мокрым песком, что тяжелее угля, а в вопросе лифта имела место ориентация на объём, и поднимался. Блоки и механизм в эти мгновения фиксировали на глазок. Наверху песок удалялся, вместо него клался берёзовый уголь, опускался. На дне рабочие сгружали уголь и сами входили в лифт, набиваясь максимально плотно. Это делалось из соображений практики, гласившей, что всяким угольным рано или поздно воспользуется человек.
По дороге на них налетало множество выходивших и терявшихся в тумане хитрованцев. Комитет захватывал значительно больше, чем было видно рабочим, стоявшим в дверях и провожавшим их взглядом.
— Получается, — рассуждала В., — что рабочие и мокрый песок на дне, вскоре песок меняется на уголь, который они оставляют вместо себя, и тогда на дне кроме угля нет ничего. Любопытно следующее. Откуда на дне браться песку именно мокрому, и каким образом там оказываются рабочие?
В этом цеху в них могло полететь что угодно. По мнению одной школы теоретиков, животный мир попадал под колёса Второй промышленной революции первым среди равных; по мнению другой — зачастую впрягался в хомут из бессемеровской стали, когда соответствующие умы человечества ловили простой. На сей раз лекция раскрывала вред случайных связей. Лотерея возводилась ею едва ли не в ранг смертного греха, шла под руку со связью, на которую должны были вознегодовать даже невидимые глазу частицы вселенной. Как на один из примеров несомненного вреда казуальных сношений она упирала на произошедший когда-то пожар в невидимом монастыре. Отрывки об этом происшествии во множестве поступали из американской Саванны, Джорджия. От торчавших повсюду игл болели глаза, тем странным образом, когда острие не воткнуто, но поднесено. В конце им издали показали банку с карболовой кислотой, где плавала гаутенгская жаба, внутри неё созревал один из самых крепких и острых шипов в природе.
Полицейским Мясницкой части на шлемы ставился съёмный фильтр, он заслонял рот и нос, чтобы хоть как-то сдвигать облавы в каждом из трёх кабаков Хитровки. Гувернантка ни для себя, ни для подопечных чем-либо подобным не озаботилась. Войдя в залу, они едва не лишились чувств от запахов и сгущённости, через которую было тяжело даже идти. Эффект выпарки в совокупности с замыслами посетителей и видениями, являвшимися в связи с действием сивухи, настоек грибных и опиумных, для обыкновенных людей только что с улицы представлялся фантасмагорией цветов и звуков, распространявшихся в противоположность многим физическим дао из тех, что отвечали за развёртывание в физике волн. В глазах рябило, троилось, вспыхивали всевозможные огни, по преимуществу жёлтые, уши заволакивал то звон литавр, то волчий вой, то фартовые изъяснения («я как запустил стрёмистому из своего шмеля сары, он сразу всю свою музыку и выдал») криком, шёпотом, рёвом. Тут и там расплывались круги от свечей, масляных ламп и факелов, иногда ярче, иногда вовсе без посредства посторонних источников. Кабатчик вытянул губы к уху полового, который вытирал с пола радужный сгусток, вязкий, как ртуть, почти не державшийся на тряпке, похожей на скальп. Получив указание, он задрал голову на вошедших, вот уже возник подле, невероятно смердящий, в белоснежном фартуке. Каким-то образом дал им понять, чтобы шли следом. Двинулись через залу, открылась возможность видеть антураж, до того спрятанный за вспышками, кругами и чадом эссенции смол и дымов. Разные гости, мужчины и женщины, предававшиеся своим страстям, угару, преодолевшие орбиты, превозмогшие гримасы кабатчика, половых, разглядевшие за теми свою действительность, когда ничего не заимствуется из чужого опыта. Половой отрывался и возвращался за ними трижды, передвижение по «Пересыльному» походило на марш по дну моря.
В алиби участвовало десять тритагонистов. Он набрал их из бывших актёров, литераторов и театральных постановщиков, спившихся и канувших в окрестность, посулив денег, некоторую часть (авансы) уже дав. Суть Ябритва придумал сам, как облечь в жизненные обстоятельства, подсказали театральные умы, которые не пропиваются.
Четверо несут гроб, по дороге с ними стрясаются всякие курьёзы, нападение балдохов — разумеется, те попадут впросак и будут высмеяны честными окрестными; «морально-этический конфликт», куда нести, на Ваганьковское или на Калитниковское, — он с удовольствием смотрел, как они мутузили друг друга, далее слушал разъяснения; сцена с могильщиками, которые не захотят хоронить в христианской земле злодея с Хитровки и будут наказаны скорбным просодом. В гробу будет лежать Ябритва, и до определённого момента действия крышка не должна лечь поверх. После нападения птиц её закроют, потом опустят в «символическую» могилу, ту будет изображать колышущееся чёрное полотно. П. спросил у одного из театральных, на кой ляд полотну колыхаться, если оно кажет могилу, на что тот едва не полез в драку, но ограничился бранью, из которой он уяснил — всё дело в том, что могила «символическая», а ещё как-то причастна «деструктивная кладбищенская действительность». За полотном он вылезет из ящика, явится на склад, выставит вместе с ними и возвратится к поклону. Поскольку само ограбление и дорога из окрестности до Пустой улицы и обратно занимали приблизительно час — он ещё намеревался выверить натуралистически, — требовалось сочинить длинные речи о покойном, чтобы занять публику на этот интервал. Стили вязались с недоговорённостью личности, загадывать которую и подогревать интерес следовало на протяжении всего дивертисмента. Балдохи хотят отобрать тело, могильщики отказываются хоронить, какие-то тёмные силы подсылают птиц, никто не стал бы так рассираться ради обыкновенного патрикея. Речи намеревались толкнуть несколько подставных лиц, с противоречащими сведениями, не всеми, но ключевыми, на почве которых возник бы спор, на суд общественности вышли бы новые подробности жизни и дел покойного, в результате чего будет взят путь к общей константе, но до той поры зритель не должен заскучать.
