Иоганн Фарина, окинув всё напоследок внимательным взглядом, удалился к ватерклозету. Доктор Гото Конзан из Эдо, Пётр I из Ингерманландии, но часто о ней вспоминал, из аббатства Пор-Рояль все монахи, Кандагар от Сефевидской империи, шведская армия к Днепру, город Бийск из безвестности, Копенгагенский союзный договор от понимания, Руфия Вуковар из жизни, как раз успела уложиться в промежуток, пока Фарину мучил понос от ртутной окромки.

Она сдалась в лаборатории. В химической начала XVIII-го века престиж зависел от размера перегонного куба. Сквозь него некоторое время смотрела, как за окном беснуется Кёльн. Карл Маркс мог бы в присущем ему стиле рассказать, как это бывает. Собор торчит, Fischmarkt [131] можно учуять за версту, церковь святой Урсулы прячет место преступления, руины преториума мечтают о Wiederaufleben [132]. Её основным качеством являлось занудство, и это налагало отпечаток на внешний вид, в душе же прямо сейчас вдруг образовался странный росток ликования. Недавно они опрыскали мир чем-то совершенно новым. Чем-то похожим на утро в Италии после дождя, бергамот, пыльцу на ботинках древнего римлянина, Mondlicht [133], падающий внутрь скалы, цедрат, след от рыбьего косяка, цветы восточной Гренландии, сгоревшую шерсть оборотня и апельсины, доставленные через море в бочке севастопольского ясеня. Если это не устроит демографический взрыв, то даст рухнуть установившейся статистике. Теперь свет в силах набросить на себя мускусную железу, общепринятую, возбуждающую внепропорционально, только дави грушу и направляй себе den Schritt [134] сопло. Кавалеры охотней лижут, дамы охотней сосут, всё это закручивается в дикое расположение друг к другу, примиряет извращения и регулирует похоти, подходы к которым вертятся так и эдак, но пока не придумано ничего лучше удовлетворения. Вот идёт по Гайд-парку дама в кринолине, а из-под него, до того им отекаемые, прямо на булыжниках остаются лежать младенцы, да такое, глядь, и везде, амбра наслаивается, но, очевидно, по-новому, конкрет экстрагирован не спиртом, но любовью и лобзаньями неотрывно, и тем, что это хотят вдыхать даже боги.

Бродя здесь и лениво ассистируя, она невольно знала некоторые колбы. Красный цвет пугал, синий отвращал; она выбрала прозрачный, содержащаяся в том нитроза была в фаворе только у самых окольносмотрящих парфюмеров.

Внизу простирались рощи и трепетание воздуха, пронзаемого лучами, сквозь него виднелась уходящая ввысь чаша гор, покрытая лесом. Аббатиса Малгоржата Освенцимская поднялась на башню. В обрамлённых морщинами глазах стояли слёзы, в руках она всё ещё стискивала депешу. В той странным слогом, однако смысл оставался несомненен, сообщалось, что её возлюбленный погиб в битве с католиками, израненное тело его четвертовано и сожжено. Она воскресила в памяти образы отца Пшемыслава, сына Нестора, возлюбленного Ульриха, аккуратно уменьшила послание в восемь раз и спрятала за пояс. Встала в l'ouverture de la fenêtre [135] и ещё раз посмотрела на фиал гор перед собой, невольно заворожённая.

Облака касались вершин сосен, крутили там химию, питались через эти трубки, хвоя вызревала, осыпалась, лезла новая, а заряженная перина уносилась аквилоном сочиться над горными озёрами, орошая край по выстраданной тысячелетиями системе, к тучности всего живого подмешивая обратную сторону природы, её закон бобины смертей, где в счёт не идёт, на скольких ногах жертва, зарывают её или глодают, думать, что вступил с этой матерью в контакт — минимум заблуждение, остался пожить? — ну так, примитивный взгляд туда, где из лимфоузлов коры, которые не более чем ретрансляционные точки, идёт ордер трясти, жечь, колоть лёд и сдувать атмосферу.

Анатолий имел честь полагать, что поднимать бунт сейчас значит уж слишком перебирать с самонадеянностью. На ветвях их семейного древа он шёл третьим. Первый умер в 1450-м. Второй в 1913-м. Третий пока был жив, но чувствовал, что попал в око очень плохой бури.

В одном месте из земли выходили рельсы. В десяти шагах от начала тех стояла толстостенная вагонетка, а полосатые существа забрасывали её землёй. Двадцать или тридцать, не беря во внимание человеческий рост, их можно было принять за подземных жителей. В промежутках за деревьями виднелось озеро, на зеркале помимо кругов от дождевых капель то и дело возникали головы, захватывали воздуха и исчезали, возвращая оспинный глянец. Он полагал, что это гриндилоу, которым нацистские врачи удалили жабры. У окна он раскручивал очередной психоредуктор. То надеялся на Verschwinden [136] полосатых фигур, то на дистилляцию гриндилоу, то мечтательно смотрел на белёную стену с воротами отсюда, то перебирал мембраны.

Служба, где ты ходил по краю во всех смыслах. Группа функционеров что ни день отбывала встречать эшелоны и втираться в доверие на самый короткий срок в мире. У сходивших там людей за пазухой лежали письма от родственников, в тех сказано, что они работают в полях и живут в санаториях и домах отдыха, кормят просто, но сытно. Отсев, баня, бочки с личными вещами, чтобы смотреть им в глаза на месте, и были такие, как он или как дети, или как колоды, с гребнем на исполнительность, вечная оглядка на целостность шкуры. Как-то так вышло, что сейчас они оказались на правильной для выживания стороне, требовалось лишь приложить имевшиеся силы, чтобы так и оставалось. Для начинающих сходить с ума предусмотрен отпуск. Опустевшие германские города везде поблизости, где царит сплин, зелёный свет, полумрак, вялые совокупления с певицами, заполненные точечно банкетные залы, агломерации под куполом, вдоль бортов автобанов течёт осклизлая информация, теперь уже осязаемая, но мало кто хочет к ней прикасаться.

Надзирательница, некая Гермина, успела влюбиться в него уже дважды, и это только за восемьдесят восемь дней. Он заказывал всё больше и больше психоредукторов, пока один вождь ещё не предал другого, из СССР. На ней же произвёл erster Test, как раз 1 сентября или под Рождество, в этот год Германия, кажется, напала на Польшу. В последовавшие дни полосатые фигуры набивали землёй всё больше и больше вагонеток. События в мире буквально нагнетались, сплющивая историю со всем тогдашним инструментарием не упустить. Германии объявила войну Великобритании и Франции с бывшими колониями, вскоре к их коалиции присоединилась ЮАР (Гитлер смеётся) и Канада (Гитлер морщится), бесконечные ноты о нейтралитете, капитуляция Гдыни, пала Варшава, Иосиф Сталин признан человеком года по версии журнала «Time» (Гитлер außer sich [137]).

— Они влюблённые, что ли?

— Я тебя умоляю, они всего лишь идейные.

— Слушай, Тео, я давно хотел спросить, не влюблённые ли они?

— Тео ж только что спрашивал, ты что глухой?

— Я же сказал, нет.

— А ты откуда знаешь?

— Тео мне говорил.

— Наш диалог меня гнетёт.

— Я полагаю, Тео и надо послать, уж больно он хорошо устроился.

— Тео, пойди, стукни ему, сошлись на то, что нам нельзя покидать пост.

— Он скажет, что это не достойно спартакиста.

— Надави на совесть, скажи, что мы его мышцы в борьбе, нас следует подпитывать.

— Ладно.

— Тео, не сходил бы ты за мёдом.

— Называй это суп.

— Да, уж будь добр.

— Как вы не вовремя, ей-богу.

— Какому именно?

— Ладно, только пальто надену. — Что-то сказал вглубь квартиры по-немецки.

— Пожалуй, пойду с ним. Он, сами знаете, вряд ли постоит за себя, да и Шульц может не продать ему и вообще не открыть.

— Наверное он прав, как считаешь?

— Да пусть идут. Они вдвоём, мы здесь вдвоём, так и впрямь лучше.

— Я быстро.

— Я с тобой.

— Тогда зачем я вообще нужен? Сам бы и сходил.

В городе было неспокойно. Революция и контрреволюция, Эберт, Эйхгорн, телеграфное бюро Вольфа, Народная морская дивизия, СДПГ, РСДРП, автохтоны Веддинга собирают листву в парке Шиллера и топят ею печи, wirtschaftlicher Kampf [138], как вулкан, кормящий бучу, устремление авангарда класса пятнадцатичасового труда к власти, рабочая демократия, красотка у стиральной машины исчезла из витрины, а старуха при корыте с ребристым дном осталась, «Форвертс», полицейский больше не имеет права по собственному усмотрению отделять женщин от сопровождающих их лиц мужского пола, баррикады, бронеавтомобили, «мёртвые головы» и стены с частицами мозга, с выставки до поры до времени сметена история возникновения товаров, с эстакад развязки в Кройцберге свисают тела в коконах, давить на тенденции в искусстве они будут уже после всего, продавцы газет в форменных фуражках и с прищепками являют стойкость, мнения, что тот, кто читает Кафку, должен одновременно строить и музицировать, давно сдуло, Йозеф Рот после трудов праведных изучает die Stadtpresse [139], где чёрным по белому написано то, что в течении дня он только предчувствовал.