Лабиринт построили здесь не случайно. Однажды из западных земель пришёл отряд, насчитывающий сто двенадцать героев между эквитами и арматами, втрое больше оруженосцев, впятеро — вооружённых слуг и челяди. Варвары с шапки мира захотели провести линию от своих ледяных лугов к морю и начать то морозить, расширяя владения до южных берегов.
Племена собирались в месте летних встреч на юго-западном побережье, в устье фьорда, долго радоваться они не умели. Перешли на юго-восточное, по пути присоединились ещё семьи, июнь, день не кончался и этим растянувшимся непрерывным светом нервировал снявшуюся с места общину. Поход уже начался, хотя не все ещё дали согласие. У кромки воды шаманы склонялись над океаном, вожди прикрывали их речами, беззвучный взрыв, искра, слепящая на солнце, и к горизонту на двести шагов вылетал ледяной горб с намороженными самой природой отвесами, сердцевина из материала между силуром и кембрием, наледь голубоватая и зелёная, в зависимости от содержания солей. Они проходились, бежали до края, скользили голыми пятками, после двадцатого пролёта, строго на Гибралтар, пути назад уже не было. Рыбачили в заповедных местах и упрямо продвигались по твёрдому состоянию. Ночевали с часовыми по кромке, которые, словно герои эпоса, наблюдали за главными действующими лицами — стихиями. Дети скатывались на животах по ложбинам и вылетали так высоко, что иногда не слышалось и плеска, некоторых удавалось вытащить, переделанных водным миром, попавшихся в сеть вместе с другими чудовищами этой широты. Трап позади таял, и чем ближе к Европе, тем страшнее им было оставаться в деле. Штормы Атлантики крушили парапет, топили вровень за спинами замыкающих, шаманы камлали на последнем издыхании, ведь их боги остались в Гренландии, а врагов давно предупредили о вторжении.
Первым импульсом послужил произнесённый шаманом прогноз о пробуждении на юге великого в свою очередь. Они не то что бы хотели проложить через замороженный остров артерию к хижине, где он появится, предсказание рождения — а существовала и дата, 31 день 695-го года — было лишь одной из инстанций лестницы вторжения в полдень. Вглядываясь во все эти дела, он задумал интервенцию, подначиваемый разузнававшим и пропагандировавшим соотечественникам вести рупором, который видел потаённую корысть, единый поток подо льдом тайны, объединяющий надменные и важные зовы, и вектор был насажен на волчок для них. Они не решили спасти мир, просто освободить. Он видел и знал, в континууме южан помещено учреждение, страх берёт какое инаковое. Шамана, опосредованно вождя их, опосредованно и всё племя, с обострённым чувством справедливости, обстоятельства многочисленных мет тревожили до того, что они собрали силу льдов, стали тянуть сопло, пока рыцарство не остановило их. На этом месте усидчивый зодчий Лепсиус построил лабиринт, которого не видели христианский и языческий, сверзающиеся рябью по границам, миры.
Игра владела думами рыцарей, потому что, когда сначала следует замах, а потом уже что угодно, это логично. Пропажа описания канона после битвы стала большим уроном. Мало кто мог помнить все тонкости, а в сражениях на доске к ним то и дело приходилось обращаться.
Трёхуровневая поверхность с окантовкой из перил, обезьяны могут закручивать хвосты и раскачивать за зубцы башни, у единорогов ценность победы не зависит от уколов, у рыцарей многократная супержо, у корабля надежда на добавочное время, на берег вне игры нельзя ничего ставить, для башен существенна частота дыхания того, кто отдаёт команды. Temerariis [32] впоследствии признавалось большинство ходов, это ведь всё должно отображать, ни много ни мало, модель людского общества — сверху доносится, как всё обставить получше, но никто не обращает внимания. Считалось ли уместным разбирать ошибочные решения? Смотря кто тебя обыграл, и брал ли он фигуры указательным и большим или указательным и средним. Всё гремит, есть диспозиции невозврата, есть те, когда не восстановить пришествие, каждое соседство уникально, тут ни дьявола не поймёшь, какое там анализировать. Ответные ходы требовали больших познаний, необходимо было помнить основные прецеденты в той или иной партии, сыгранной сторонними хелланодиками per omnem historiam coram testibus [33]. Соблюдать, в таком случае, разумеется, знать приличия соответствия вовремя, распознавать избранную соперником стратегию и избирать собственную адекватно той. Влезший в заварушку обязывался соглашаться с ходами по определённой линии и отвечать подлинией через ход.
Волны, отражающиеся твёрдыми поверхностями, напрямую зависели от разрежения и уплотнения воздуха вблизи щита, однократное эхо — волна, многократное эхо — эхо, даже от лязга доспеха шла реакция, они использовали её для шума, которого в основном море различали три вида; не только внешнее оформление, но и драматическое действие, архитектурная акустика в полном смысле слова, откуда бы ей ещё разойтись? Здесь внутри налицо были те же библейские шарады в новой пачке, просто жертва рядилась в искупительную жертву. В недрах, кажется, для того и построенных, не выходило раствориться во тьме, всё время спать или всё время бодрствовать. Механизмы в глубине или призраки перезванивались друг с другом, отвечая всегда по-разному, взвивая пыль и ею оставляя знаки, где одна черта, как казалось в вечном полумраке, значила больше, чем все диакритические символы греческого языка вместе взятые. Эффект приближения и удаления источника звука, который имел здесь сильнейшее воздействие, играл на чувствах, дёргая разом и надежду, и страх, свивая их, запутывая чрезвычайно странным образом. Шёпот как будто умел держать глаза открытыми и обегал все пружины, здесь он обнаруживал структурное происхождение. Заглушающие слои, высокоплотные материалы, музыка переходила в собачий лай, тот — в нечленораздельные команды, они — в шум очень настырного прибоя.
Они были окончательно сбиты с толку — из лабиринта вынули известную им fartum [34] и заменили новой.
Поход Сигурда Крестоносца описывался в парадоксальных подсчётах, более правдиво, нежели обыкновенно принято излагать подобные дела, почти не развивая учение Христа и не делая на том бытие остановок. Позади остались Иерусалим, Сидон, Кипр, Греция, Константинополь, Болгария, Венгрия, Швабия, Бавария, но не Паннония. Выйдя из леса, они наткнулись на странного вида башню, построенную из дерева, как видно, наспех и неосновательно, вокруг горело несколько костров и слонялись сутулые фигуры, будто что-то ищущие в траве. Он уже хотел напасть на них, но потом сообразил — здесь далеко не разновидность агрессии, перед ними не какие-нибудь там останки македонской фаланги, а всё более люди преклонных лет и его отряда не трепещущие. Как выяснилось, многие понимали язык, это особенно поразило его музу; впоследствии объяснилось тем, что большинство, не считая нескольких самых согбенных и крестьян, оказались заядлые алхимики.
Они встали на привал неподалёку, разбили шатры, пожарили мясо, выпили, предварительно совокупившись с пленницами, и он пригласил к себе в скинию предводителя, но их оказалось трое. Имена не назывались. Спросил (украденная возле какого-то монастыря в Эльзасе германка ублажала его ртом на протяжении всей встречи, и он не всегда мог собраться с мыслями), для каких целей созвалась столь странная агрегация в столь странном месте, как Паннонская земля? Алхимики отвечали nolentes flicteque [35], пока он не пригрозил разрушить башню и разогнать всех. Тогда доискался, что прибыли сбить комья земли со спрятанного в древние времена собрания, утраченного две или три тысячи лет назад и, быть может, почти обретённого заново. Спросил, что за пинакотека? Останки древнего музея, собранного Северином Антиохийским, содержащего в себе следы всех квартеронских социальных форм движения материи или многие из них. Что это могут быть за формы? Лентикуляры, киркомотыги, апотропеи и танагры. Однако Сигурд не верил больше ни единому их слову, к тому же он кончил и словно прозрел, отбросив её пинком. Очень эмоционально он обвинил их во лжи, велел заковать, взять под стражу и сам отправился смотреть, какие драгоценности валяются в яме. Там едва не ободрал нос об огромную пустую полость. Арестантов освободили и бросили в раскоп.
