НО2 пожелал приобщить к материалам дела свой дневник, который прихватил в Нюрнберг, куда он записывал чёрные мысли и извращённые впечатления от прожитого дня. На его вопрос, какой порядок он нарушит, если приобщит, председательствующий ответил, что общемировой, что трибуналу не сообщено, какие именно из записей имеют отношение к рассмотрению данного акта бесчеловечности. Тут же, несколько сбиваясь, он пояснил, что именно из его макабрического сборника к делу пойдут записи сразу после Потсдама, когда его едва не свели с ума частные консультации с руководством страны.

— Ensuite, cela affectera même l’ordre du service de garde à Nuremberg [381], — отрезал председательствующий, отказывая в удовлетворении ходатайства.

Рассуждая с самим собой обо всём этом, он даже начал думать о том, не притворяется ли Трумэн и не симулирует ли чрезвычайные свои муки, коих в действительности нет вовсе, либо они сильно преувеличены, ведь он даже не объявил голодовки, не третировал заседания нарочитым молчанием и не призывал к тому же своего подчинённого.

— Avez-vous lu l’avis d’expert, dont des copies vous ont été fournies à l’avance [382]?

— As far as I could [383].

Один переводчик держал листы, второй светил лампой, ожидая нападения пауков, исконных обитателей этого зала, то и дело направляя свет не в то место.

— Et Vous [384]?

— Almost not [385], — с вызовом.

— Conclusions, s’il Vous plait [386], — слушатели встали на старт, вперив острия в чистые линованные листы.

— Let me first call to the court the expert who wrote the report and ask him some questions [387], — тоном, говорившим о том, что он тщательно продумал эту линию защиты.

— Oh, donc vous ne vous êtes pas encore réconcilié? Eh bien, cela peut être envisagé [388].

Стали соображать, откуда раздобывать его сейчас. На обследование здания вышли патрули калмыков, снабжённые словесным портретом. Привычные к интерьерам страны советов, учреждений её либо пенитенциарных, либо промежуточных на пути к тем, про Америку они раньше почти не думали, но теперь, будучи в Европе, невольно пропитывались веяниями. Запад, понятное дело, загнивающий, но пропаганда как таковая ими тоже обнаруживалась и фиксировалась. В казарме, тихо, почти чувствуя себя интеллигенцией, обсуждали это, так что понимали — всё немного сложнее, они это повидали вместе с миром, и начинка храма правосудия во время поиска эксперта была им не совсем отвратительна, хоть строили его и капиталисты.

Через полчаса выяснилось, что эксперт не входил сегодня в здание, Баскаков догадался послать Прохорова спросить у смотрителя.

В заседании был объявлен перерыв, теперь калмыки с путеводителями ушли вглубь Нюрнберга. Двое наблюдали, как к Национальному музею подкатила мотострелковая дивизия, а привратник молча протянул руку за билетами. Они засмеялись, но он остался невозмутим, сказал, что ему без разницы, кто освободил Европу. В этом жесте таилось нечто более глубокое, отражение той самой травмы, которую испытал немецкий народ, чьей национальной чертой по-прежнему оставался абсолютный порядок.

Пока искали эксперта, НО1 отнесли в уборную, оба поели бульона с чесночными булочками, трибунал удалился выпить чаю с коньяком и цвергскими безе.

После перерыва появился человек в резиновом маскхалате жёлтого цвета с капюшоном, в сплошной маске. Его выход обставили торжественно, он сейчас являлся лицом праздника, приметным и значимым, одновременно и терминальной, и инструментальной ценностью, несколько недоразвитым бичом Божьим. Ну, теперь дело пойдёт, говорил один только его вид. План не сработал, Т. намеревался начать допрос с развенчания его личности, что сейчас выглядело уже не таким ловко придуманным и достижимым из-за маски.

— I demand confirmation of his identity [389], — всё равно заявил он, оба переводчика как можно скорее выкрикнули толкование ещё раз, каждый ожидая того же от противоположной стороны.

— Cet homme n’avait pas peur de risquer sa vie, inspectant la zone que vous et vos amis avez empoisonnée pendant plusieurs générations, il a pris toutes les bagues de sa femme, les lançant avec des rubans devant lui d’Hatsukaichi à Kure, avez-vous déjà vu sa combinaison [390]?

Пот развился в свой мир под маскхалатом, он думал об этом, стоя в коридоре, очень близко. Обе створки распахнулись, и он предстал всем боком, уронив голову, потом повернул ту и двинулся к трибуне как автомат, рублеными движениями, на середине просеки подпрыгнул, вытянув правую руку, по приземлении сделал перекат вперёд, под хламидой хлюпало. Трумэн чуть шею не свернул, отслеживая реакцию электората на это явление.

— When you arrived at the site [391]…

…резные ворота храма на фоне холмов с террасами, превращёнными в ступени, впереди балки и приваленный алтарь, змея кирпичной стены, отрезанной как пневматическими ножницами, двутавры, колёсные конструкции, везде оголились курганы, увенчанные расколотыми ханивами, потерянные люди с голыми торсами, на них белые перчатки и тюрбаны в тон под пилотками, собирают нечто важное им в тележки, книги вверх корешками распластаны на кульминациях или диалогах, брёвна в коре, сороковки, листы жести, составленные вихрем в конструкции распотрошённых биомов дизайна первых набросков Нагасаки, ничего не передано в целости, всякое выстоявшее здание теперь храм, они разбросаны тут и там в тени тех же холмов, перед ними урезанные или расколотые мегалиты, на останках синтоизма, что ушёл мгновенно, все души словно сдуло, у пилота первая бомба в жизни, трудно сказать, горд ли он, ядро — чертоги и ворота, где-то втиснулась глициния, где-то вишня, где-то архивный дворец, но они теперь не тёплого цвета, а тёплого излучения, аэрофотосъёмка разбита на отпечатки пальцев ног христианского Бога, за океаном воображаемого более жирным, остовы брандэкипажей с поднятыми крыльями капотов, силовые линии искрят под полями черепов, глазные впадины у них такие же, завешены чернотой, блок обслуживает и колодец, и верёвки для белья, управляется из шалаша на неровном фундаменте, там ребёнок прикрывает лицо от солнца и взглядов с дороги, баллоны располовинены на вёдра, исподи ковров исчерчены любовным мартирологом Гэндзи, трамвайный вагон без стёкол застыл в вихре пепла, замершего на расстоянии его тряски, выноса во время движения, радиоактивные нуклиды расположились между пылинками и бетонным осадком, смертоносная строительная пыль, параноидальная структура, фабрика видений перехода в качественно новое состояние, потоком сверху всё размывается, билирубин, умбра, люстр, радужные оболочки, линии Фраунгофера, всё, что участвует в дыхании, терморегуляции и депонировании крови, состояния — дерма, чешуя, ногти, пар; красная кайма губ, уничтоженная иннервация…

… for inspection, what was the condition of the property that you examined, where it was located, and what did it look like [392]?

— Êtes-vous fou? — жестом не дав ответить, вскричал председательствующий. — Voulez-vous discuter plus de détails [393]?

— Well there’s no jury [394].

— Maintenant je vais trouver le don de la parole et vous incinérer avec un petit truc dans ma poche, mon ancêtre était un alchimiste [395].

— I’ve first made a helicopter inspection of the area, — голосом довольно молодого человека ответил он. — That was Hiroshima. I can’t understand the exact meaning of the word «property». Whose property did you mean? If you have intentionally used the word, thus you raise the question of ownership [396].

— Сeci est supprimé de la question [397], — совещаясь на месте, буднично и даже с неким удовольствием в голосе, словно дело встало на удобную ему колею.

— Всё происходило в Японии, в городе Хиросима, выглядело плохо, а именно: деревья лишены ветвей и листвы, как будто в землю во многих местах вбили палки, мелкие здания по большей части стёрты в пыль, у крупных резко очерчены оконные проёмы, большинство из них также превращены в руины. Всё отравлено радиацией, люди обгорели и облучились. Купол выставочного центра Торгово-промышленной палаты Хиросимы почти уцелел…