Когда они на другой день встретились, нельзя описать, как обрадовался Иерусалим, хотя в оркестре их отношения не отличались особой теплотой, не более чем с другими. Конечно, ведь он, должно быть, думал, что он свистел, пока не опали щёки, а ему, уже конченому трусу, не достало смелости признаться. Это уже так называлось и про себя, стало тяжелее жить на одну каменную доску, ко всему прочему, ко всему прочему и ко всему прочему. Он и не подозревал, что тот так его подставит, да и чем? одним тем, что в стрессовой ситуации презрит человеческие реакции и так заслужит себе место в ряду первых среди равных, у кого страх повреждён из-за хромой химии, и они под дулом не дают совета бросать своё поприще, а говорят: «работайте, братья», а братья отвечают: «работаем, брат», а другие: «беги по радуге».
Несмотря на палки надзирателей, он кинулся его обнимать, с оставшейся половиной зубов, как светились его глаза, а Теомир не смог разжечь свои, умертвлённые до полного изоморфизма одного и второго. Они их растащили, немного поколотили, но он совсем не чувствовал ударов, гораздо сильнее жгли глаза Иерусалима, как будто ему мало было последствий давки в купе двадцать пятого класса.
В бараки входят по трое охранников, двое с винтовками, один с хлыстом. Они ни на мгновение не замирают, отталкиваются от столбов, быстрее сокращая расстояние. Что может быть важнее побудки, запускающей день, на режимном объекте тем более. Тот, который с шелепом, сначала что-то кричит и тут же начинает путь по просеке между двумя рядами слепленных с телами шконок, выписывая направо и налево шамберьером, растущим из задницы. Двое других скачут, как обезьяны, по лесам нар, трясут своим весом, орут, плюются. Эффектная метода. Мужики поджимают колени к груди и отодвигаются к стене, глаза малость расширены, сон снимается как рукой, вспоминают дом, кто пообразованней — импрессионистов. Кнут оплетает ногу одного, разбив кожу, он очень зол, тянет на себя, он и рад пойти поработать, но либо чрезмерно объят ужасом, либо внутри у него только пустота. Барак помимо тусклого света наполнен адским игрищем, отнюдь не теряющим огня с увеличением просмотров. На построении в четыре шеренги все вперемешку, не смотрят друг на друга, отходя. Уныло тянутся от закрытой калитки до забора вдоль всей жилой зоны, командуют поворот направо, и они идут на работы.
По прибытии в расположение, в царство переносных редутов и полузанесённых чернозёмом флешей, кое являлось стоянкой русского похода, освободительного, словно локомотивное депо для железной дороги, их разместили в длинных, утопленных в землю казармах. Трёхъярусные нары, за подушку вещмешок или сапог, шинель вместо одеяла, соломенные матрацы кишели вшами, ночью все просыпались от ударов чужого ссанья в ведро. После отбоя могли свободно ходить только полковые священники. Это было северное крыло операции, которое уже огибало их попытку храбриться и всё исправить.
Тем временем и в Персию был направлен русский контингент, и все участники заварушки в званиях выше полковника неожиданно начали за него переживать.
Им мерещился дылда с цепями из ноздрей, Ксеркс, или летучий отряд в чалмах с саблями наголо. Сухомлинов расхаживал по кабинету, у стены с картиной бил шпорами в упражнении «кругом», устремлялся к окну, за тем раскинулся один из лучших ландшафтных парков в мире, его мерили в гектарах, и сколько нереализованных ям; здесь же крутился и Поливанов, его заместитель и двойник, делал заслон Коковцову, чтоб тот не мозолил глаза патрону, для чего приходилось ловить его настроения и перемещаться как краб, потому на армию и не дают сколько надо; Витте шептался с Харитоновым, вырабатывая позицию, на которую Николай вынужден будет вырулить в конце их пирушки; старик Шванебах целил приковылять к самому, но там прихлебателей уже набралось столько, что одних замаскированных под епископов Святейшего синода шаманов около дюжины, они забивали поле друг друга, но отнюдь не уравновешивали, делалось трудно дышать, и вовсе не потому, что империя, кажется, начала войну на два фронта; ему надо бы хватить кулаком по столу, но их чьими-то стараниями уволокли и расставили вдоль стен, содрав ножками позолоту с розеток; исполнялся котильон, до этого где-то старательно отрепетированный, в Петербурге в домах до чёрта подвалов со снесёнными стенами, только колонны из красного кирпича, из-за которых удобно выскакивать, всё это, похоже, являлось отголосками турниров теней там справа по карте, крымское солнце застило разум, усыпляло, вспенивало под мундирами жар, только в трёх местах имевший выход; перчатки он перекинул через подлокотник малахитового трона.
Дитерихсу в случае удачного завершения операции, заключающегося в максимальном сокрытии её проведения, светила должность начальника отделения в Мобилизационном отделе Главного управления Генерального штаба, поэтому он большую часть времени проводил в Петербурге. Его первый заместитель Вацетис был здесь, но его мало кто видел, он существовал для солдат в виде то и дело повторяемого имени «Иоаким Иоакимович». Тут вообще царили сплошь подполковники, и Александр Иванович Андогский считался настоящим отцом им.
Уже первым вечером, чувствуя какую-то необъяснимую эйфорию, легко миновав посты, взяв с собою винтовку, Т. пошёл сперва вперёд, вглубь «занятых» холмов, а после, когда из виду скрылись огни русского кочевья, — вдоль линии, сразу выстраивая свои отношения с режимом, будто синематограф наоборот, будто за ним наблюдают товарищи, а он крадётся по тёмной галерее внутри необъятной глыбы соли. Поверхность была там, где больше чувствовалась граница, линия, подсвечиваемая багровым. За ней, помимо пустоты, газа, спиралей, всплесков, того, что созвучно определительному местоимению «всё», скрывалась ещё и угнетаемая ими тёмная сила. Она, бедная, уже ни на что не претендовала, затаилась под общими им созвездиями, рукой подать. Посты проходили впритирку, но делали вид, что не замечают друг друга. Вот оно, гипотетическое поле боя, заваленное сеном блюдце, квадрат дёрна и взрытого ландшафта, одинаково необитаемого. Он таким и останется, когда все уйдут, с ошмётками жизни по противоположным рёбрам, у которых период распада под два века, концы потянутся друг к другу, к пикнику в месте соединения, и это будет глаз, око травы, крот выроется на месте зрачка…
Руки оттягивала винтовка, может, в глубине души он и мечтал сразить какого-нибудь одинокого, уже разуверившегося во всём сектанта или набрести на их стоянку. Тогда он отползёт, спрячется за кустами, определит на глаз ключевые точки, побежит пригнувшись, только тень заскользит по неровным скатам холмов, предугадывая выход Луны. С шипением с трёх сторон от бивака взовьётся дымовая завеса, параллелепипед без одной стенки, вскрытая шахта лифта, её ещё долго ничто не сможет снести, даже западный ветер. Они будут подпрыгивать с перекрестья рук, с колоды, с передатчика, с лафета…
«Ты», «вы», в стачках среди рабочих принято вместо обращения бить лопатой по голове и сразу же засовывать ту между зубцов станка, а кругом уже сто пятьдесят тысяч лет не кончается война, оккупация, но склочить с ним с первых минут знакомства он тоже не хотел. Естественно, что у его состояния «себе на уме» было пять, шесть, семь, сколько угодно шлагов, и это не прикладное значение военных уловок, о нет, от такого развитие ушлых подлецов давно ушло далеко вперёд. Одна стратагема на все случаи или разрабатываемая перед всяким предприятием, но также одна, есть не оснащение, без способности к резкому переходу от излучины событий, без жилы юбиляции в неизвестность, без мгновенно восстающего по щелчку мадригала…
Этот человек перед ним был так уверен в себе, что он даже не знал, намечается ли предательство. Что для него превыше? Всё неотчётливо до развязки, он даже не боялся, что пленник его подсидит и прикончит, ведь, возможно, это будет в его интересах.
