В кабинетах министерств по всей Европе на политических картах позади кресел, вот уже лет сто выдерживавших никак не меньше двухсот пятидесяти фунтов, появилась обведённая красным клякса, везде немного разная, в масштабах планисфер километров на сорок-пятьдесят. Дипломаты, давно ни с кем не обсуждавшие ситуации, а только проникавшие за занавесы, везде невидимые, задавались вопросом: что-о-о-о? то же дублировалось по вертикали вниз, в окна ставились и убирались фикусы, шторы летали так, что рябило в глазах, за ними, ясное дело, морзянкой вспыхивали лампы, визжали голые девицы и тут же исчезали докладывать выведанное у должностных лиц, тайлины? что, ядрить-переядрить, за тайлины? Один забывает портфель в пассаже, другой немедленно подхватывает и забывает в карете, её взрывают так, что не пострадал никто, только морально двойка, набегают тушить, и случайный зевака скрывается с ним. Там всякий хлам, подлежащий прихотливому распределению по службам, внутренние точат зуб на внешние, контрят, хоть это и не значится в их названии, дьявольский клубок информации, а когда она о жизни других, тут ещё и черти ворожат.
Все секты причудливым образом поклонялись Гуан-Ди и Марсу, имея, однако, как и прочие результаты духовного лидерства (англикане, гугеноты, протестанты, католики, квакеры, пуритане, меннониты, унитаристы, лолларды, гуситы, катары, кальвинисты, лютеране), свои разночтения в толковании того или иного пункта, как, например, через все перипетии Израиля проходит красная прядь войны авраамических ясновидящих с демоноговением. А на берегу озера и вдали от уреза той странной воды, в складках холмов, среди вскрывшихся и никогда не дрейфующих льдин, складчатых дюн с оранжевыми шапками, коричневой безымянной поросли, чаек, кормящихся на мелководье, растущего вверх по склону зелёного леса, постоянно меняющегося изгиба береговой линии, заминированных амулетами песчаных кос, темнеющих от волн и тут же высыхающих на солнце белых камней они пророчили себе, что в голову взбредёт, при удобном отсутствии конкретной воли и от того, и от другого бога. Тайлинами всё в их религии в основном предполагалось, но не было однозначно возвещено нигде. Для них пока лучше всего воспринималась голая обрядность, но главное, что здесь тоже оба бога стояли за процессом. Вроде как требовалось быть благодарными, но как? Доморощенными мессами, всякий раз заходя чуть дальше, всё чаще и чаще отдёргивая руки, пальцы от жертвоприношения, но постоянно его обдумывая?
Однажды основатель «Белого лотоса» выдал давно ожидаемое, что он младший брат Гуан-Ди, в далёком детстве их разлучили шаманы, после чего сразу вспыхнула гражданская война, называемая Озёрной. Немаловажную роль в этом сыграла и ошибка одного из служащих германского посольства, который состоял или имел причастность к их революционной ячейке и от её имени — или кто-то из той ячейки от имени российской дипломатии — попытался воскресить почившего главу одной из сект, каковое деяние соорудило множество трудностей и породило «гнев мировой глины».
Шествие их имело вид не такой уж и сумбурный, но далеко не марш, тут даже больше существенен порыв в голове войска, настолько открытый воздух бил вовсе не умозрительно. У кого знамя, у кого в поводу конь главы секты, у кого контур перемещения поверх отрезанного куска глобуса. Не вполне выходило сорганизоваться именно в пути, мимо этих полузанесённых песком насосных станций, лошадиных черепов, кабин тракторов, бочек из-под нефтепродуктов, связок осветительных патронов на ветвях спирей, провисших силовых линий, когда от одного столба не видно следующего, когда вдали слышится галоп улепётывающего предупредить своих дозорного, синергируется некий боевой дух, но после дела все в одну секунду маргинализуются и не разбредаются только из-за мечты.
«Фронт» под командованием Михаила Константиновича Дитерихса, состоявший из кадровой армии на 70 %, хотя о решении первоочередных задач речи уже не шло, крался по России ещё более осторожно, под насмешливые взгляды откупившихся мусульман. Участвовать в загадочной «операции», «страховать регулярку» хотели многие. Во внутренних дворах штабов от Самарской губернии до Томской горели анкеты, где вместо графы «национальность» шла графа «вероисповедание». Три его старших брата на тот момент пребывали в собственных, относительно заслуженных преисподнях, мать возвратилась в Москву и пропала без вести, отец щекотал нервы, кричал, что только он знает, где её искать, включал блондинку…
— Из ноздри Гуан-Ди в анус Марса ежедневно перетекает множество тайных и явных обществ…
— Да это немцы, сука, немцы, ясно же как Божий день!
— А Бонч-Бруевич тебе не немец?
— Да скорее еврей…
— Как, а разве они сами не есть тайное и явное общество? — Теодор сидел с ногами на деревянной скамье, вытянутые руки, опёртые о колени, нависали над общим столом, смотрел грозно.
— Это тебе не орать зимой с баррикады между Пантеоном и Домом инвалидов, движение нельзя остановить, потому что это не трафик, а религия, — он смерил его взглядом, давая понять, что его так просто не запугать и не переманить на чью-либо сторону. — Секты образовываются внутри того, что само есть секта. Вынырнул с утра из озера, и ты уже в другом мире, большой кулак раскрывается и передвигает каменную наковальню на другую сторону, а то и вообще роняет над водами. В понимании, с чего там всё началось и как развивалось, может сломать ногу и старейший их фанатик в ските на острове. Самым напористым в делах родственных связей и сопутствующих благ теперь у них идёт общество «Бай лянь цзяо».
— Погодь, погодь, погодь, ты тут их терминами не сыпь.
— В тайлинском хитросплетении уставов дивизии, полки и колонны составляются посектно.
— Ну, я смотрю, ты в их реестре волочёшь.
— Приблизительный перевод: «Уничтожения дьяволов», «Большого ножа», «Каменной наковальни», «Спокойного журавля», «Озёрной глади», «Моста под холмом», «Большого кулака», «Морского народа».
— Как видно, они считают морем свою лужу Жайсан, — крикнул кто-то из солдат, другие злобно и надменно захохотали.
Пусть эти дряни, апологеты репрессалий и никто больше, твердят, что она имеет несколько видов, бывает невоенная, мирная или по бракосочетанию, сразу видно, что вторжение не заставало их в момент бурной, сложной, мотающей по всей кабинке дефекации.
Подоплёки этой свистопляски Т. не постигал, хотя участвовал, и по сей день колеблясь, припоминая… но да, надеялись, видимо, на скорое оставление, как будто те не больше чем выслали вперёд отряд ингибиторных призраков, образцовое идеологическое клише, спекуляции в твердыне международного права, вид отношений между зазорным общественным качеством и стереотипом — социальной стигматизацией. И всё же это клаузула, контекст только плотнее облекает возможность, но та уже в прошлом, ныне одни рестрикции, что связаны и с балконами, и с уборными во дворах, слив которых уносился на двадцать вёрст в скальную подошву, и с чистотой мозаики в парадных. Одним словом, пожить теперь вольготно сколько-то не доведётся.
Каждый день надо было смотреть из окна, как раскосый мальчишка весь в татуировках сатанеет на ровном месте, не отвязавшись от привычек похода, и кидается на вывеску аптеки, потом его затягивает в её ограниченное пространство, раны ноют и задействуют мышечную память, так и несёт бетонными опорами под всё, жуткими глиняными нервюрами, которые вместе напоминают вынесенные табернакли и уж конечно аляповаты; изнутри взрывается витрина, и раздирающий сам себя хозяин жизни катится под долгий склон к границе квартала.
Слишком поздно. Он, хоть теперь и распекал про себя всю эту алчную суету, сам в те часы не отличался от прочих, человеческой волны, удалялся от места возникновения, и мысли не имея её оседлать, так же округлял глаза, хватался за чьих-то там жён, фактурных, раньше и не замечал, бегал по коридору дома без прямых углов, то к одному, то к другому, суматошно распределяя по внутренним карманам портмоне, паспортную книжку, вид на жительство, то и дело застывал у окна, становясь сбоку рядом с отвесом шторы; входящие в гетто захватчики, палящие наугад, не видели его, но было раз плюнуть словить шальную пулю через батист с объёмной вышивкой и двухсотлетней пылью. Театр, близкодействие, все высокомотивированы и низкоквалифицированы. Огни, ещё немного и мистические, тайные силы мира отчасти стали явными. У некоторых НО промелькнули лица, словно в иконометре, слишком мало времени, чтобы подумать об этом, увидеть перспективу компенсации параллакса… и никакой спасительной транспортировки. При всём желании нельзя сказать, что свет — уже.
