Альмандина оправила платье, села на корточки подле отверстия.
Вообще дом, куда они явились, пока виделся безоблачным местом. Как сказал им Полтергейст, мать зовут Графена Филипповна, второй и последний житель дома — лакей, его кликать Филиппом. Им не предложили каких-либо комнат или одной на всех, единственное, что мать сообщила на сей счёт, и то довольно рассеянно, что его занята. Внутри оказалось холодновато, при этом только в передней, далее которой ещё не приглашали, имелся громадный каменный камин с мощной тягой, теперь гудевший от метели, он оставался мёртв и чист, если не считать пыли. За краткое время знакомства они успели видеть, что мамаша кутается в шаль.
Будто они поднялись в землю, в скруглённые тоннели, вёдшие уже хоть малость целенаправленно, по деревянному настилу, иной раз паркету под разным числом слоёв лака, словно осознанным холмам, которые никак не могут взойти при вздутии дерева от воды или перекосившейся балки; далёкие от прямых углов повороты, то в спуск, то в подъём. По большей части все коридоры были обшиты бурыми деревянными щитами, во многих местах выстелена затёршаяся линия ворса, отчасти скрадывавшая скрип, в иных порталах приходилось протискиваться боком или проползать, толкая впереди себя ящики. Комнаты встречались редко, надо предполагать обширную их систему, обособленную от коридоров, налагавшую не меньшую ответственность на путешественника. У Пани Моники уже отказывали ноги, он же ещё тянул сегодня сани и бегал птеродактилем по задворкам, а теперь нёс футляры с ружьями. Наконец они прибрели в нечто подобное паноптикуму кроватей и диванов, в большую комнату с двумя окнами на разной высоте, одно уходило в пол и продолжалось на нижнем ярусе. Мебель стояла под белыми чехлами, имелось ещё три двери помимо той, через которую они вошли.
Он вскинулся от грохота. Не подозревая о природе шума, припомнил последнее виденное и слышанное перед сном. Крепко задумался. Полтергейста нет. Пани Моники нет, одна из дверей распахнута, она может вести и прямиком в январь, но нет ничего, кроме темноты. Еды нет. Покосился на спящего Ябритву, из вороха чехлов виднелись только сросшаяся глазница, бровь и часть лба. Неохотно поднялся, чувствуя себя вовсе не отдохнувшим, а ещё больше опустошённым, чем сразу после пытки и когда наблюдал созданный природой мираж на тракте, неторопливо подошёл к проёму. Прислушался. Как будто тихо. С большой опаской заглянул внутрь. Темно, ничто не предприняло попытки напасть. Ещё побродил по диванной, ожидая товарищей, проверил добычу и, не видя никаких перемен и звуков вокруг, что могли бы обнадёжить, вышел в коридор через дверь, какой они сюда попали.
В помещении был ещё кто-то, сначала он почувствовал это как некую липкую эктоплазму, потом увидел. Поднял все свои знания, потом нажитую к тому мигу импрессию от опосредованных столкновений, потом подумал: «Так вот оно как, всё-таки ты сам к ней приходишь». Чему она, интересно знать, сходна по возрасту? жизни что ли? Вот это у неё опыта тогда, а чтоб оказываться в разных местах одновременно, приходится, видимо, извернуться. Он моргает, а она в сей миг делает дело в Акапулько, Мадрасе и Петербурге и снова сюда, сидеть перед ним истуканом, вот только для чего? Пани Моника — парень, конечно, удивительный, но ведь не уникальный же? Как там было? тьма тьмущая, кто-то перекрикивается вдали и вблизи, а может, это скрежет сворачиваемых Богом механизмов, какими он всё проворил. Слева обдаёт беспримесным воздухом от взмаха, на грани видимости зажигается точка, не синяя и не красная. Тогда пока только демиург, но уже подумывающий начать отпускать бороду и волосы, сидит ещё более каменной шишкой на атолле Старопангеи. Сердце его увеличивает количество сокращений в первый и последний раз, в этой широте вызывая приливы массы мирового океана в форме эллипсоида. В системе отсчёта, ну или по земной поверхности бегут две взаимно противоположные волны. Поверх Анд ставят подиум — купидоны, все в складках, спускают на тросах, шестьсот тысяч единиц любви. Чтоб отъять от тверди эту доску, резанули по Хвойницкой возвышенности. Также известный как Бог отсматривает своих големов, они же система мира в самом начальном приближении. На приподнятом ради такого дела В1В2В3В4 разверзается полог из тьмы и выходит эта мистрис, сразу превращая променад в барную стойку.
Попробовать, что ли?
Какой-то молодой четырёхглазый, по виду студент или семинарист, не успел З. опомниться, всучил ему в руки подшивку газет, перетянутых бечёвкой, и подтолкнул к одному из свободных столов. Он воспротивился, но потом заметил на верхней передовице нечто, после чего послушно пошёл. Поверх столешницы лежало два каучуковых шара на ремнях. Присмотревшись, он понял, что все, кто сидел над книгами или журналами, заткнули шары в рот, а пряжки свели на затылке. Дождавшись, когда студент отойдёт, склонился над газетой. Поскольку он не умел читать, то разглядывал передовицу. На длинных ступенях, на фоне величественных светлых колонн, в два ряда стояло девять человек, среди которых были и двое замученных им квазифартовых.
Дом, с тех пор как он бывал здесь в последний раз, сильно изменился. Мать стала не такой весёлой, он вообще, если копнуть поглубже, не знал, выстреливала ли у неё та внутренняя система наград, пряла ли она по ночам в избе с ним маленьким или отбивала ту языческую роль, чересчур для материнства неприземлённую. Когда нельзя вынимать груди, нельзя не потворствовать охоте, нельзя не думать о зиготах. Любить его, этому не научиться, не привить медитацией. У неё же сразу прослеживалась низкая энергия, до зачатия, после зачатия, кто бы такое стерпел? вот отец и не снёс подобного ярко выраженного синдрома, да что там, прихотливой апатии, когда она не вся уходит в пыль тракта или в белый камень. Филипп же, напротив, стал не таким угрюмым и взял себе гораздо большую волю, как он успел понять при кратком ночном разговоре с ними. Полтергейст сидел в диванной только в надежде собраться здесь всем и согласованно противостоять начавшейся ночью библиотечной экспансии.
[261] Ёбаный придурок (фр.).
Глава тринадцатая
Звукосниматель
Число уже несколько раз уточнялось, просто посчитать не годилось, требовалось сверять прогнозы и отчёты, если кто-то оказывался лишним или кого-то недоставало, один становился другим, другой третьим, что порождало новые варианты будущего, в соответствии с которыми приходилось менять нечто, казавшееся незыблемым, далеко от середины цепочки, выявлять всё по-иному, по-иному прокладывать оси выполнимостей, сопоставляя те с индуктивной эмпирикой. Например, 27 января в 2 часа 18 минут пополудни криптоНО6 при содействии норда 3 и норда 6, а также НОхО7, НОхО8 и ОНгсО1 должен был арестовать учителя фехтования, скрывавшегося в Тюремном замке, вместо него привезли старика в разорванной мантии, заявившего, что он судья Коммерческого суда Артамон Васильевич Пасхалиев, а в случае, если тот действительно являлся Пасхалиевым, арестованный днём ранее коромысельщик с 1-ой Мещанской, работавший в окрестностях Ботанического сада, становился Саввой Сент-Олбансом, действительным статским советником, начальником путевого департамента, что влекло за собой ещё большие трудности, в число которых входила смена вектора, до того ведшего в область подземных ходов, на апостольскую нунциатуру, сразу совершенно сбивался курс, уже избранный для допроса ребе Ицхока, что в свою очередь влияло на дело арестованного уже не важно кем и в какое время связного настоятеля монастыря А. с лондонскими букмекерами, на непричастность коего делался особенный расчёт, и если он оказывался причастен, даже через такое ничтожество, веский интерес к определённому каторжному централу преобразовывался в прямое доказательство против конкордата, усиливавшего влияние на печать и школу, поскольку в интересах его в Российской империи ходатайствовал также взятый под арест Пимен Мгербов, генерал от инфантерии и комендант Тюремного замка; просчёт относительно романа «Серебряные коньки» Мэри Додж переходил на необходимость поимки Вукола Бессудного, чьи приметы и местоположение в комедии Александра Островского «На бойком месте» превращало журнал «Современник» в газету «Вести-Куранты», каковая метаморфоза сказывалась на личности арестованного вчера коммивояжёра, его допрос, внесённый в таблицы и прогнозы, оборачивался тем, что приходилось отпустить преподавателя математики, арестованного выездной криптоНО12 в Нижнем Новгороде, его уже везли в Москву, что в свете описанных событий становился в расчётах Робертом Браунингом, а если учитывать микуловского ребе, то и самим Генриком Ибсеном, основателем новой драмы, а арестовывать его не позволял тайный договор Российской империи с Норвегией.
