— Я так долго не видел тебя, Чергэн. С того самого злосчастного дня, — сломался первым Мануэль.

Я уперла руки в бока и посмотрела на иберийца мрачней прежнего.

— Иди куда шел, гаджо. Век бы тебя не видала.

Пожалуй, сказано было от чистого сердца.

Ибериец улыбнулся так, что мне стало на мгновение жарко, но гордость женщины из рома не позволяла погрузиться с головой в трепет перед мужчиной. Тем более, перед гаджо, который меня ни во что не ставил.

— Я шел за тобой, красавица, — поставил меня перед фактом Мануэль Де Ла Серта и сделал несколько шагов вперед. — Ты избегала меня столько времени, что я уже успел забыть, как ты хороша, Чергэн.

Сил удержаться от смеха уже не осталось. Да и Чергэн могла смеяться в отличие от леди Евы.

— Так зачем же тебе засорять память лишним? Забудь обо мне, гаджо, сделай милость.

По одним только глазам Де Ла Серта я видела: подчиняться он мне не собирается, как и оставлять в покое цыганскую шувани, что не желает ее забывать.

— Разве такую хоть кто-то смог бы забыть, Чергэн? — вкрадчиво осведомился Мануэль Де Ла Серта… И я поняла, что отступать он на этот раз не намерен. Быть может, так подействовало все то время, которое он безуспешно разыскивал меня, быть может, после столкновения с фэйри у иберийца отбило весь страх раз и навсегда… Или же дело в том, что только в образе леди Евы я дала понять этому несносному человеку, что весьма опасна и могу лишить его жизни с той же легкостью, с какой это сделали бы фэйри.

— Несомненно смог бы, — ухмыльнулась я, готовясь к тому, чтобы самолично отбить невероятно упорному мужчине всю память. Ну, и не только ее, быть может. Щадить Мануэля у меня сейчас причин не имелось, да и свидетелей поблизости нет, чтобы кто-то помешал вбить немного ума в эту явно пустую голову.

По-видимому, Де Ла Серта понял что-то такое по моему взгляду, потому что больше и шага не сделал.

— Что же тебя так злит, Чергэн? То, что предложил стать моей любовницей, жить в довольстве и роскоши? — спросил с откровенным недоумением ибериец. — Любая другая на твоем месте целовала мне руки.

Каков наглец. Решил сравнять меня с гулящей девкой, да еще и ждет, что руки стану целовать? Оторвать бы ему эти руки, чтобы неповадно было ухлестывать за честной девушкой и склонять к греху. Да еще и притом планируя жениться на богатой невесте. Одна для ночи, другая для дня — не слишком ли многого желал для себя господин Мануэль Де Ла Серта?

— Ну так и предложи другой, той, что руки облобызает, — с откровенной издевкой обронила я, не отводя тяжелого, злого взгляда. Допросится посольский сын, допросится, это точно: у любой цыганки дурной глаз, если она того желает.

— Или решил, на леди Еве женишься, а меня для удовольствия в золотую клетку посадишь? — спросила я с издевкой.

Услышав мои слова, Де Ла Серта изрядно подрастерялся, видимо, принимая их за признаки дары предвидения. Разумеется, иберийцу было невдомек, что сегодня его беседу с братом кто-то услышал и понял.

— Маркизы женятся на благородных леди, Чергэн, браки для людей нашего круга подобны сделкам, где всему своя цена.

Я только хохотнула.

— А что же та неизвестная леди, которую ты столько времени искал, гаджо? Ты быстро влюбляешься и также быстро забываешь. Или же не влюбляешься? Быть может, сердца у тебя и вовсе нет, и все это лишь твои прихоти?

В чем была прелесть моей цыганской личины, так это в том, я могла говорить свободно и без обиняков точно то, что и желала сказать. И сейчас больше всего хотелось узнать, что же на самом деле испытывал Мануэль Де Ла Серта ко мне-в-маске, любил ли, а если любил, то почему же так быстро позабыл, пожелав жениться на другой женщине ради безопасности и богатства? И до чего же смешно было понимать, что ибериец, как заколдованный, каждый раз стремится в том или ином смысле овладеть именно мной.

— Когда любовь не встречает взаимности, она рано или поздно, но гаснет, — обронил словно бы с горечью молодой человек, чем вызвал у меня кривую и горькую улыбку.

Как же слаба, должно быть, оказалась его любовь. Я лелеяла свое горькое невзаимное чувство куда дольше. Или все дело в том, что во мне течет цыганская кровь?

— Что же, значит, тогда погаснет и твое желание сделать меня своей содержанкой, — передернула я плечами. — Да и к Дарроу тебе свататься бесполезно. Гордячка-гаджо знает и видит многое, даже то, что ты так старательно скрываешь. Она не станет твоей женой по доброй воле.

Как леди Ева я не могла сказать этому мужчине все, что рвалось у меня из сердца, а вот Чергэн не к чему было придерживать свой злой язык.

— Она знает… обо всем? — потеряно и почти испуганно спросил ибериец, переменившись в лице. Вероятно, просчитывал, чем обернется для него излишняя осведомленность чопорной и благовоспитанной леди Евы.

Как бы удивился этот человек, стань ему известно, что леди Ева знает все от начала и до конца, каждую нелепую и постыдную деталь происходящего.

— Разумеется. Как и вероятно ее отец, — решила я шокировать до самого конца молодого человека, который теперь и вовсе стал белым как полотно.

Все может измениться в этом мире, однако одно неизменно — лорда Николаса Дарроу боятся до нервного тика абсолютно все, кроме членов его семьи. Правда, мама как-то по большому секрету сообщила мне, что до свадьбы искренне верила, будто отец ее однажды убьет собственными руками. Потому что причин для этого имелось масса. Правда, папа в свою очередь по настолько же большому секрету сказал, что точно никогда бы и пальцем не тронул вздорную и чересчур умную девчонку, которую однажды не иначе как по воле провидения взял в свой дом компаньонкой для племянницы.

Тут Де Ла Серта переменился в лице, и я даже заподозрила, что он вовсе может лишиться чувств от суеверного ужаса, который вызвал в нем страх перед гневом моего всесильного отца.

— Ну что же ты, гаджо? Или как перед колдуном ответ держать нужда появилась, так сразу и спекся? — принялась насмешничать я, наслаждаясь видом смятения на лице молодого человека. — Лорд-то дочек обеих любит одинаково, так что все равно какую обидишь, голову снесет в любом случае.

Оспаривать данное утверждение Мануэль не стал, словно бы находясь в глубокой прострации. А я же взмахнула юбками и пошла в сторону табора, даже не обернувшись ни единого раза, хотя, признаться, хотелось посмотреть, что же сталось по итогу с моим бедовым возлюбленным. Однако куда более важные дела требовали моего немедленного внимания.

В кибитку тети Шанты я по итогу буквально шустрой белкой запрыгнула. Дыхание к тому времени уже было тяжелым, против воли после встречи с Де Ла Серта я шла куда быстрей привычного, почти бежала. Впрочем, бежала не от иберийца, скорее, от самой себя.

— Ну надо же, наша Звездочка снизошла до старой больной тетки, — поприветствовала меня насмешливо тетя Шанта. — Надоело прятаться от всего на свете?

Стало даже как-то неловко, если честно, словно все это время я просто трусливо скрывалась от всех проблем и их источников, за дядей и тетей, за родителями, за братом с сестрой…

— Я… я не пряталась, — одновременно и возмущенно, и пристыженно воскликнула я, едва не с обидой. — Просто не было возможности прийти, Мануэль Де Ла Серта постоянно вился вокруг табора. Вокруг особняка родителей этот несносный человек тоже вился на мою голову.

Тетя улыбалась с хитринкой.

— Рассказывай, Звездочка, рассказывай. И глаза-то отвести ты не могла своему черноокому, и хворь на него напустить — тоже тебе не по силам. Вот о чем ни упомни — ни на что ты не способна, первая шувани на всю столицу.

Настолько пристыженной я не чувствовала уже очень и очень давно.

— Но, тетя… — жалобно воскликнула я. — Как ты можешь говорить…

В ответ шувани уперла руки в бока и напустилась на меня с упреками.

— Я-то еще как могу. Да ты этого мальчишку щелчком пальца убить можешь безо всякого труда, а бегаешь от него как перепуганный кролик. Вспомни о своей гордости, девочка.