* А еще Рида219 просят писать для издательства Тома (23 сентября).
22 сентября, вторник.
Как же портится мой почерк! Еще одна жертва издательству «Hogarth Press». Хотя за то, чем я обязана ему, едва ли можно расплатиться даже всей моей писаниной, вместе взятой. Но разве я не отказала только что Герберту Фишеру220 в написании книги о поствикторианской эпохе для серии «Библиотека домашнего университета221»? Ведь я знаю, что могу написать книгу получше, свою собственную, и опубликовать ее, если захочу, сама! От одной только мысли, что меня запрут в клетке этих университетских преподавателей, у меня в жилах стынет кровь. И все же я единственная женщина в Англии, которая вольна писать, что нравится. Другим, по-видимому, приходится думать о сериях и редакторах. Вчера я узнала от «Harcourt Brace», что «Миссис Дэллоуэй» и «Обыкновенный читатель» продаются по 148 и 73 штуки в неделю. Разве это не удивительно для 4-го месяца? Неужели нам хватит денег на ванную и туалет здесь или в Саутхизе? Я пишу на фоне водянисто-голубого предзакатного неба, как будто оправдывающего этот непогожий, ненастный день, который почти закончился и оставил после себя облака, сверкающие золотом над холмами и венчающие их, словно золотые короны.
24 сентября, четверг.
—грустно думать, что от этого частично испорченного лета осталась всего неделя; но я не жалуюсь, ведь я опять с головой окунулась в здоровую жизнь и снова чувствую стабильность своих нервов – основы моего существования. Вчера сюда приезжали Мейнард и Лидия; М. в толстовской рубахе и русской шапке из черного каракуля – прекрасное зрелище; оба вернулись из большого путешествия!222 Он охвачен невероятной доброжелательностью и бодростью. Она ему подпевает – жена великого человека. И хотя есть к чему придраться, они оказались хорошей компаний, а мое сердце этой осенью даже слегка потеплело к нему, знакомому столько лет, такому дерзкому, сварливому и неприступному. Мы очень оживленно говорили о России; это такая мешанина, такое безумное нагромождение, говорит М., хорошего и плохого, в том числе самых крайностей, что он не может составить о ней цельного представления и не понимает, куда все движется. Вкратце: повсюду шпионы, никакой свободы слова, алчность искоренена, люди живут общей жизнью, хотя некоторые, например мать Лидии со слугами и крестьяне, довольны тем, что у них есть земля; никаких признаков революции, аристократы устраивают в своих поместьях зрелища, балет в почете, лучшая выставка Сезанна223 и Матисса224 из всех существующих. Бесконечные шествия коммунистов в цилиндрах, цены непомерные, но там производят шампанское и лучшая кухня во всей Европе; банкеты начинаются в 20:30 и продолжаются до 02:30; люди слегка напиваются, скажем, к 23:00, и бродят вокруг столов. Калинин225 встает и расхаживает в сопровождении небольшой группы людей, которые постоянно ему аплодируют; безмерная роскошь старых императорских поездов; едят из царских тарелок; интервью с Зиновьевым226, обходительным, я полагаю, евреем-космополитом, с двумя фанатичными сторожевыми псами с квадратными лицами, охранявшими его и фанатично бормотавшими свои тайны. Среди прочего они предсказывают, что через 10 лет уровень жизни в России будет выше, чем до войны, а во всех других странах – ниже; по мнению М., это вполне возможно. Как бы то ни было, они погружены в мысли и разговоры; Мейнард раздобыл медаль с бриллиантами, а у Лидии есть золотой соверен, который ей разрешили взять из ящика на монетном дворе.
Не знаю, надо ли уточнять, что от Кейнсов у меня опять разболелась голова, и, когда пришел Литтон, я совсем поникла в кресле у камина и не могла долго бороться с этим старым змием. Он сказал, что у них в Хэмспрее227 случился пожар, из-за которого стена пошла пузырями, но книги не пострадали – интересно, что это за пожар, у которого хватило совести их не тронуть? Потом он прочел книгу Банни228: «Это в самом деле очень необычно, так искусно, так сдержанно; потрясающе написано, но… это как идеально отреставрированная и тем не менее очень старая гостиница… Все прибрано и обставлено». В ней нет самого Банни, как в «Человеке в зоологическом саду»; нет юмора; идеальная реконструкция.
По правде говоря, сегодня утром я на взводе. Сейчас 10:25, за окном прекрасный тихий пасмурный день; Лили убирает мою спальню; на яблоне сидят скворцы; Леонард в Лондоне, а Нелли, я полагаю, решает с Лотти величайший вопрос всей своей жизни: что такое замужество для женщины. Лили, девушка с огромными глазами преданной собаки, приехала из Айфорда, чтобы «заниматься домом», но не может ни взбить яйца, ни запечь картошку, и поэтому, насколько я могу судить, к жизни она явно не приспособлена.
Начав в 9:45, я написала две страницы рассказа в качестве проверки, и, как мне кажется, получилось хорошо; во всяком случае, моя голова полна идей. Вернемся к сути: почему я на взводе? Из-за Роджера. Я рассказала ему, что болела все лето. В ответ – молчание по этому поводу, зато обильные описания его собственных передних зубов. Эгоизм или эгоцентризм – это, по-моему, важнейший компонент жизни умного человека. Он защищает; усиливает; поддерживает необходимый запас жизненных сил. К тому же я не могу отделаться от мысли, что Роджер подозревает меня в ипохондрии, и это ужасно злит, да еще Л. в отъезде и не может успокоить меня; приходится выплескивать раздражение на бумагу. Вот! Уже лучше, и мне кажется, будто я слышала, что принесли газеты; пойду заберу их, налью стакан молока и сяду вязать.
30 сентября, среда.
Полагаю, я и правда тогда села вязать, а сейчас уже утро среды, сыро, душно и все напоминает об очередном переезде, о смене одних привычек на другие. Мое осеннее пальто стало мне велико. Я начинаю понимать тоску Нелли по легкости и скорости цивилизованной жизни. Однако я клянусь не впадать в заблуждение, будто это и есть жизнь – нет, это сплошное безумие и напряжение, – но иначе я рискую опять свалиться с головной болью в постель, как в августе.
Сегодня мы весь день обсуждаем Тома, критикуя и понося его. Он не отпускает Рида с этой книгой и преследует его уже три или четыре месяца229. Достоинство – наша сила, а что касается переманивания авторов, то он не причинит нам вреда. К тому же в разрыве отношений есть свои преимущества; я имею в виду, что после постоянного ощущения какой-то недосказанности приятно, наконец, понять, в чем дело. Хотя разрыву я бы предпочла откровенность. Однако Л. считает, что этот странный скользкий тип теперь ускользнет.
Я совсем забыла записать финал драмы Лотти – она влюблена в пастуха из Торп-ле-Сокена230! Это выяснилось в результате многочасового бурного спора с Нелли. Это все объясняет и оправдывает, так что мы по личным соображениям очень довольны. Однако несчастной бедняжке Карин куда хуже: ей во время операции задели лицевой нерв, и теперь ее лицо наполовину парализовано231. Насколько я понимаю, она не может толком говорить. Она отказывается видеть детей, боясь напугать их. Очередной удар судьбы, вероятно, может отправить ее в нокаут, если только она каким-то образом не найдет выход, как это обычно бывает у других людей. Мое отношение к Карин смягчается. Я задумываюсь о ее мужестве. Но как же быстро проходит сильное чувство симпатии, а она вновь становится человеком, которого постоянно и просто мысленно жалеешь. Однако потом симпатия возродится, ведь мы живем на Тависток-сквер, по соседству, и любая встреча лишь усугубит страх за свое собственное лицо.
