Молчание затягивалось, и надо было ответить Асанкайгы. И тогда Джанибек сказал:

– Спасибо за добрый совет, ата. Он коснулся моего сердца, и я обязательно подумаю о том, что вы сказали…

Видно было, что старого жирау обидел уклончивый ответ хана, лицо его помрачнело. Он любил Джанибека и хотел ему добра.

Постоянно кочуя по просторам Дешт-и-Кипчак, Асанкайгы бывал в самых дальних уголках Золотой Орды, и ему доводилось видеть и слышать многое из того, чего не знал хан. Невеселые мысли посещали жирау, а тревога вселилась в душу. Все чаще мелькало в разговорах людей имя Тюре-бия, а слово его приравнивалось к ханскому. Старый жирау хорошо знал этого человека, знал его алчность и шакалью хитрость. Вот и сейчас тот сидит, важный и надменный, рядом с тюбе-бием Мангили, хотя делать ему этого не положено. Мангили – глубокий старик. Едва ли он может смотреть по-прежнему зорко вокруг и предостерегать Джанибека от коварства и несчастий. Не потому ли делами вершит Тюре?

Асанкайгы глубоко вздохнул, прикрыл устало тяжелыми веками глаза и вдруг негромко заговорил: – Если бить по камню, станет он песком, Из года в год труднее и злее время. Коль хан не видит, где добро, где зло, Людьми коварными окружит он свой трон.

Мангили-бий пожевал дряблыми старческими губами, и лицо его, иссеченное глубокими коричневыми морщинами, осталось бесстрастным, словно он не услышал слова жирау. Зато Тюре беспокойно заерзал на своем месте.

– Асан-ата, – вкрадчиво, стараясь казаться добродушным, сказал он. – Нам непонятно то, что вы сказали. Разве умный хан позволит приблизиться к себе людям коварным? Белый лебедь не дружит с вороньем, черного ворона нельзя представить рядом с лебедем…

Джанибек пристально смотрел на жирау. Лицо его улыбалось, но глаза оставались холодными и настороженными. Если Асанкайгы говорит такие слова, значит, он что-то знает.

Жирау встретился взглядом с ханом, и в глазах его мелькнула дерзость. Голос его окреп, сделался хриплым, как клекот старого орла.

Джанибек увидел, как побледнел Тюре-бий, как ненависть вспыхнула в его взгляде и тут же погасла, уступив место учтивой натянутой улыбке.

Хан досадливо поморщился. Ему не хотелось думать о плохом. Золотая Орда сильна, он сам чувствует себя уверенно, крепко сидит на троне. Кто и что может сделать ему плохого? В нынешний приезд великий жирау не нравился ему. Слишком он много хочет такого, чтобы хан сделал по его советам. Это раздражало. Асанкайгы нынче каркает как ворон. А может, в этом виновата старость?

Джанибек решил повернуть разговор в другое русло.

– Асан-ата, я часто думаю о смысле жизни… Пусть ваш светлый разум поможет мне… В свое время мой великий предок Чингиз-хан покорил полмира. Но ведь если придет другой и сделает то же самое, то слава Чингиз-хана померкнет, подобно луне при ярком солнце, а имя его сотрется из памяти потомков… Если смертна даже слава, то что говорить о богатстве? Есть ли смысл собирать его, коли оно подобно грязи на руках, – стоит их вымыть, и все уйдет без следа. Что же тогда вечно в мире?

Асанкайгы оглядел собравшихся:

– Что ответите хану вы, верные слуги своего повелителя?

Мангили-бий, молчавший во время всего разговора, встрепенулся и повернулся к жирау:

Тюре-бий, радуясь, что неприятный для него разговор затух, как костер, в который никто не захотел подбрасывать кизяка, похвалил:

– Как верно сказал наш тюбе-бий…

Все согласно закивали, одобрительно загудели.

Асанкайгы улыбнулся:

– Что скажешь ты, Жиренше, человек, чье слово остро, как хорошо наточенный нож?

– Красиво сказал Мангили-бий, но я бы сказал по-другому:

И, словно продолжая мысль Жиренше, распрямив сутулую от старости спину, заговорил Асанкайгы:

Поздно ночью отпустил Джанибек гостей из своего дворца.

Прошли годы с той поры, когда покинул этот мир Узбек-хан, и ему, Джанибеку, удалось сохранить в неприкосновенности и славу, и богатство, и мощь Золотой Орды. Но где-то подспудно хан чувствовал, что надвигается на Орду невидимая постороннему глазу опасность. Все меньше настоящих, чистокровных монголов оставалось в его окружении, все меньше придерживались люди законов, оставленных великим Чингиз-ханом. К трону незаметно подползала, окружала его знать из местных, когда-то покоренных родов. Теперь при дворе можно было встретить кипчаков и алшинцев, кереев и найманов. Не было больше улуса Джучи, где единственными правителями и хозяевами жизни были монголы-чингизиды. За местной знатью стояла большая сила – племена и народы, населяющие Дешт-и-Кипчак. Оттого она все чаще стала вмешиваться в дела хана, безболезненно подавать советы.

Да, Мангили стар, он давно не справляется со своими обязанностями, но до последнего времени хан не спешил заменить его, потому что знал: совет эмиров поддерживает Тюре и наверняка потребует, чтобы тюбе-бием был назначен именно он, и никто другой. Джанибек чувствовал, как незаметно внушают ему эту мысль и старшая жена Токай-Токты-хатун, и сын Бердибек.

«Коль хан не видит, где добро, где зло, людьми коварными окружит он свой трон…» Это про Тюре сказал сегодня Асанкайгы. Давно плетет свою паутину бий вокруг Бердибека и друзьями его сделал батыров и баев из своего племени. Для чего это нужно Тюре? Конечно, он думает о будущем. Сам Джанибек не вечен, и если с ним что-нибудь случится, то, скорее всего, именно Бердибек сядет на золотоордынский трон. Все это так, но не хотелось думать о собственной смерти.

Хану вспомнилось далекое, почти забытое. Три года назад местом летовки он выбрал среднее течение Итиля. Рядом кочевал и Тюре-бий. Пока люди хана ставили юрты, Джанибек вместе со свитой отправился на ближайшее озеро, чтобы поохотиться со своим любимым соколом на гусей. Поездка затянулась, и он вернулся в ставку глубокой ночью. Подъезжая к аулу, в небольшой низине он наткнулся на двух стреноженных коней и юношу, охраняющего их. Без труда узнал хан быстроногого скакуна Тюре. Он спросил у джигита:

– Где бий?

Тот, вздрагивая от страха, ответил:

– Я не знаю, великий хан. Он ушел пешком в сторону вашего аула…