Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Харассмент до #MeToo

В ситуации домогательства женщина всегда находится в самом невыгодном положении. Особенно когда ее связывают профессиональные отношения с мужчиной, делающим непристойное замечание. Вчера, к примеру, во время фестиваля один из организаторов сказал мне, что был бы рад, если бы у нас с ним был ребенок. Говоря это, он обнял меня. Поскольку у этой сцены не было непосредственных свидетелей, я, к сожалению, могу лишь дальше держать оборону. Обвинять его в сексуальных домогательствах бессмысленно, так как он, конечно, будет всё отрицать и скажет, что это мои фантазии. Кроме того, в профессиональном плане я по-прежнему завишу от него. Поэтому я могу лишь действовать стратегически, продолжая соблюдать свои интересы, и, если он еще раз сделает подобное замечание, быстро и остро на него отреагировать. Но вчера эта ситуация просто застала меня врасплох. Главная проблема в том, что определенный тип мужчин, а именно мужчина с деньгами и влиянием, всё еще чувствует себя неуязвимым, совершая домогательства. Он не боится каких-либо санкций и считает, что зависящие от него женщины не будут предавать случившееся огласке из соображений собственной безопасности.

«Они»

Одна моя подруга говорит о мужчинах исключительно «они», никогда не используя существительное, как будто и так понятно, кто подразумевается под этим местоимением. «Они поступают всегда так и так. Все они одинаковые…» Подобные жалобы, к которым и я (надо признаться) иногда присоединяюсь, я частенько слышу от своих гетеросексуальных подруг. Сопоставление проблем как будто наталкивает на мысль, что мужчины в гетеросексуальных отношениях действительно ведут себя одинаково. В таких обсуждениях различия как будто отступают на второй план, и создается впечатление, что мужчины как партнеры взаимозаменяемы. И хотя желание женщин обнаружить общие паттерны поведения понятно и нормально, всё же здесь совершенно не учитывается специфика каждых отдельно взятых отношений. В реальности же одинаковых мужчин не существует. Кроме того, часто в подобных разговорах неосознанно воссоздается идея о мужчинах и женщинах как о двух абсолютных противоположностях, что в действительности иллюзия. «Они» – это совершенно другие; так говорят о животных, наблюдая за ними в зоопарке. В такие моменты женщины забывают, что, во-первых, этот «другой» не так уж сильно от нас отличается, а во-вторых, любовь может служить проводником в мир этого самого «другого». Но женщины, наоборот, ищут подтверждения стереотипам, что мужчины ведут себя как те самые «они», – и, конечно, их находят. С другой стороны, когда можно разделить свои переживания с другой женщиной, сравнив свой опыт отношений, это всегда утешает и успокаивает. Ведь в гетеросексуальных отношениях действительно проигрываются строго прописанные гендерные роли. А когда я понимаю, что у другой женщины похожие проблемы, то моя личная проблема перестает быть личной и становится структурной. Однако тут таится опасность окончательно превратить мужчин в «них» – в «других», а это, по сути, ничем не отличается от того, что они на протяжении столетий проделывали с женщинами.

Музыка и сверхъестественное

Недавно пасторка сказала, что артист*ки и музыкант*ки хора сильнее чувствуют потустороннее, они более открыты для чудес и мистического, – и я с ней согласна. Когда я слушаю классическую музыку, то тоже становлюсь более восприимчивой к трансцендентным вещам. Сегодня на концерте в церкви Святого Матфея исполняли два трио: Йоганнеса Брамса и Франца Шуберта, и мне подумалось, что музыка действительно связана с потусторонним миром. Так или иначе, я совершенно точно почувствовала своего умершего отца, и мне показалось, что я вступила с ним в контакт. Я ощутила, что ему хорошо там, где он сейчас; солнце светило сквозь церковные окна, у отца было приподнятое настроение, и он был освобожден от страданий своего жизненного пути. Пение будто открывает человека для сверхъестественного, он словно выходит из одного мира и проникает в другой. Он преодолевает свое «я» и становится выше. Возможно, моя восприимчивость к сверхъестественному связана с тем, что пение и классическая музыка со мной с детства. Подобный трансцендентный опыт можно прожить и в любви, недаром музыка и любовь неразрывно связаны. Сегодня на концерте я вновь это почувствовала, так как музыка пробудила во мне внезапное желание дотронуться до стоящего рядом мужчины. К счастью, подобное желание возникло и у него – и он тоже протянул мне руку.

Хорошее искусство, плохой рынок

Сейчас отовсюду слышатся жалобы на плохой рынок, который ломает и разрушает искусство. Об этом говорили и Маркус Метц с Георгом Зесленом в своем несколько упрощающем ситуацию памфлете[1], и художник Эрик Фишл, заполнивший своими сетованиями целую книгу[2]. Вместо того чтобы осознать, что хорошего искусства, полностью свободного ото всех рыночных отношений, никогда не существовало, они культивируют идеал некоего чистого искусства. С моей точки зрения, было бы гораздо интереснее изучить историческую связь между (якобы) автономным искусством и его превращением в часть рынка в XVIII веке. В ходе исследования мы бы, возможно, увидели, что рынок очень даже поспособствовал независимости искусства – то есть уходу от предписаний гильдий и религиозных догм. Потому что намного легче продать автономный, свободно циркулирующий и освобожденный ото всех предписаний продукт. Не менее удивительно, что ненавистни*цы рынка часто самоуверенно исходят из того, что они-то находятся на стороне добра, защищая хорошее искусство от плохого рынка. Они мыслят себя отдельно от рынка, и им комфортно в своей недиалектической позиции.

Конец работе, конец отношениям

Как верно подметил Клаус Тевеляйт[3], творческие циклы тесно связаны с циклами любовных отношений. Он пришел к выводу, что некоторым поэтам-мужчинам, например Готфриду Бенну и Бертольту Брехту, если я правильно запомнила, всегда требовалось наличие возлюбленной, чтобы закончить материал. В идеале эта возлюбленная должна была когда-нибудь умереть – этакая женская жертва ради искусства. Мне кажется, в отношениях современных творческих людей тоже прослеживается подобная инструментализация, хотя женщины и не обязаны умирать, чтобы у мужчин случился прилив вдохновения. Тем не менее внутри многих творческих пар (как гетеро-, так и гомосексуальных) прослеживается взаимовыгода в плане работы. Однако если этот аспект единственный, на котором держатся отношения, то с окончанием определенной фазы творчества их также ожидает финал. Если, будучи в таких отношениях, человек написал книгу или защитил диссертацию, то вскоре он может решить расстаться и с партнер*кой. Может, для борьбы с инструментализацией стоит изобрести новую модель любви, при которой работа будет оставаться фактически за бортом? Возможно, вместо того чтобы строить отношения вокруг работы и наполнять их ею, стоит лишь интересоваться работой другого и быть поддержкой для него в трудные минуты, однако не пытаться полноценно вовлекаться в его деятельность. Конечно, даже такие отношения могут стабилизировать рабочую сферу, ведь еще Зигмунд Фрейд считал, что любовь и работа есть некая основа гармоничной человеческой жизни. Однако если отношения вращаются лишь вокруг работы и карьеры, лишь вокруг профессионального успеха друг друга, то одноплановость таких отношений делает их уязвимыми во времена кризисов. И спустя годы подобных отношений я наконец пытаюсь перестать использовать партнера как функцию. Забавно, что – осознанно или неосознанно – я выбрала для себя человека, который не может много «дать» мне в плане профессии.

вернуться

1

Речь идет о статье 2014 года под названием Geld frisst Kunst – Kunst frisst Geld («Деньги пожирают искусство, искусство пожирает деньги», нем.). – Здесь и далее примечания переводчицы.

вернуться

2

Похоже, имеется в виду автобиография художника Bad Boy: My Life On and Off the Canvas («Плохой мальчик: моя жизнь на холсте и за его пределами», англ.), вышедшая в 2013 году.

вернуться

3

Клаус Тевеляйт (род. 1942) – немецкий социолог и писатель.

4
{"b":"844515","o":1}