Я увидела, как ноги Зейна подогнулись и сложились. Он опустился на колени, спиной ко мне. Я попыталась произнести его имя. Его рука двинулась вперёд, к груди. Он застонал, и его тело дёрнулось.

На землю упал кинжал.

Мой кинжал.

Потом он тоже упал.

Зейн приземлился рядом со мной, на спину и сломанное крыло. Зачем ему падать так? Я не понимала, что происходит, почему Рот вдруг оказался рядом с Зейном. Демон звал кого-то, Каймана, а потом Лейлу, пытаясь удержать Зейна, но Зейн оттолкнул Рота и перекатился на бок лицом ко мне.

Я видела его грудь, я видела рану над сердцем и кровь, которая хлестала с каждым ударом сердца.

— Нет, — прошептала я, и огромный ужас впился в меня когтями. — Зейн...

— Всё в порядке, — сказал он, и из уголка его рта потекла кровь.

Я попыталась поднять руку, но всё, что мне удалось, это дёрнуться, как будто меня переехал самосвал. Паника поднялась как ураган, когда я снова попыталась дотянуться до него. Внезапно Рот оказался позади меня. Он подхватил меня и положил, чтобы я была рядом с Зейном.

— Ты не можешь... Нет, Пожалуйста, Боже, нет, Зейн, пожалуйста...

Рот осторожно взял мою руку и положил её на щёку Зейна. Движение причиняло боль, но мне было всё равно. Его гранитная кожа была слишком прохладной. Это было совсем не правильно. Мои пальцы двигались, пытаясь втереть тепло обратно в его кожу. Эти бледные волчьи глаза были открыты, но они... В них не было света. Его грудь не двигалась. Было тихо. Он был неподвижен. Я не понимала, не хотела понимать. Я тёрла его кожу, продолжала тереть, даже когда она перестала казаться настоящей.

— Тринити, — начал Рот каким-то неправильным голосом.

Он откинулся назад, опустив руки на колени, а затем отвернулся, поднимаясь на ноги. Он пошатнулся, поднял руки к волосам и наклонился.

— Он...

— Нет, нет, — я вгляделась в лицо Зейна. — Зейн?

Единственным ответом была связь, рвущаяся глубоко внутри меня, как будто это был слишком туго натянутый шнур. Он вырвался на свободу, когда пронзительный вопль разорвал воздух, вырвался из самой моей души. Я больше не чувствовала связи.

А потом я уже ничего не чувствовала.

ГЛАВА 42

Хуже всего было не то, что я оказалась заключена в сломанном теле. Мой ад был в том, что я не могла убежать от горя, разъедающего мою душу. Я думала, что пережила величайшую потерю, когда умерла мама, потом Миша, но я была не права. Не то, чтобы те потери были менее разрушительными, но это было... слишком.

Жизнь стала чистилищем.

В течение нескольких часов, которые превратились в несколько дней, я узнала, что на мне может зажить любая рана, если она не смертельна. Сломанные кости снова срастались и вставали в суставы, из которых их вырвали. Разорванная плоть сшита без помощи иглы и нитки, что-то, о чём я не знала, было возможно, и, очевидно, Мэтью тоже, который зашивал многие мои раны в прошлом. Теперь я поняла, почему Жасмин была так удивлена раной в голову, которую я получила той ночью в туннеле. Разорванные вены и нервы вновь соединились, возвращая ощущение в давно онемевшие места.

Процесс был болезненным.

Потеряв сознание только тогда, когда этого стало слишком много, и мне нужно было избежать жгучих булавок и игл вдоль моих конечностей, когда поток крови вернулся, я бодрствовала большую часть исцеления. Я проснулась, когда Лейла села рядом со мной со слезами на глазах и сказала, что Зейн ушёл.

Часть меня уже знала это, и ей не нужно было вдаваться в подробности. Прошло уже слишком много времени. Когда Стражи умирали, их тела проходили через тот же процесс, что и человеческое тело, за исключением того, что это происходило намного быстрее. Через день от него останутся только кости, а прошло уже много дней. Зейн исчез. Его смех и улыбка, которая всегда заставляла мой желудок и сердце делать странные, удивительные вещи. Его странное чувство юмора и доброта, которые отличали его от всех, кого я знала. Его интеллект и бесконечная преданность. Его яростная защита, которая была очевидна до того, как мы были связаны, что-то, что раздражало меня так же сильно, как и укрепляло. Его тело, кости и красивое лицо... Всё это исчезло ещё до того, как я пришла в сознание.

Я закричала.

Я закричала, когда оглядела комнату и не увидела его духа или призрака, застрявшего в ужасном месте, испытывая одновременно облегчение и опустошение.

Я кричала до тех пор, пока мой голос не сорвался и горло не запылало. Я кричала до тех пор, пока не потеряла возможность издавать звуки. Я кричала до тех пор, пока не вспомнила о сенаторе и, наконец, по-настоящему не поняла, насколько глубоким может быть порез от такой боли. Как это может заставить человека сделать что угодно, абсолютно что угодно, чтобы вернуть любимого.

Я кричала, понимая, что моё решение удержать его, держать снаружи, могло привести к его смерти так же точно, как и влюблённость в него, а может быть, даже больше. Что это было неправильно, и я должна была знать, не должна была пытаться убедить себя, что то, что было правильным, может быть неправильным. Я никогда не узнаю, был бы другой исход, если бы он пошёл с нами, или это привело бы к более ранней смерти.

Я кричала до тех пор, пока это не стало слишком сильным, пока не почувствовала острую боль в руке, а затем не было ничего, кроме темноты, пока я снова не проснулась, только чтобы понять, что чистилище было поймано в ловушку горем, печалью и гневом.

Гавриил был прав в одном. Я была озлоблена и жаждала мщения. Я хотела отомстить архангелу и даже Богу за создание правил, которые в конечном итоге ослабили Зейна, но я хотела вернуть Зейна ещё больше, и должен был быть способ. Этого не может быть. Я отказывалась принять это. Я не могла. Не тогда, когда я думала о том, как он сказал, что отправится на край света, чтобы найти меня, если меня схватят. Как он поклялся, что не остановится ни перед чем, чтобы вернуть меня, даже из лап смерти.

Боль в костях и коже, восстанавливающих себя, стала топливом. Вернуть Зейна — это всё, о чём я могла думать. Я не разговаривала ни с Ротом, ни с Лейлой, когда они навещали меня, ни после того, как они сказали мне, что Зейн ушёл. Я даже не разговаривала с Арахисом, когда он призраком входил и выходил из комнаты.

Я планировала.

Я планировала, когда день снова сменился ночью, и звёзды, которые Зейн задумчиво приклеил к потолку, начали мягко светиться. Созвездие Зейна. Моё сердце снова разбилось. Слёзы хлынули, но не упали. Я уже не думала, что можно плакать. Колодец был пуст. Точно так же, как моя грудь, где когда-то была связь, но она медленно наполнялась бурей эмоций. Какие-то были горячими. Какие-то ледяными. Глядя на эти звёзды, я понимала, что уже не та, что прежде. Борьба сломила меня. Боль изменила меня. Смерть Зейна изменила меня.

И мои планы вдохнули в меня жизнь. Мне просто нужно было моё тело, чтобы попасть на борт.

Мягкое прикосновение к моей руке привлекло мой взгляд. Он был встречен мельканием розового языка.

Я понятия не имела, почему Бэмби лежала со мной в постели, вытянувшись и прижавшись к моему боку, как собака, но когда я проснулась до этого и обнаружила её там, я не испугалась.

Сделав неглубокий вдох, я подняла пальцы на левой руке. Они одеревенели и болели. Я попыталась пошевелить рукой. Вспышка боли пробежала по моему плечу, но это было совсем не то, что раньше. Я согнула руку в локте, поморщившись, когда только что заживший сустав подвинулся, и положила ладонь на ромбовидную головку Бэмби. Её язык ещё раз высунулся, и её пасть открылась, как будто она улыбалась, и потом она положила голову мне на живот.

Её чешуя была гладкой и всё же грубой по краям. Я лениво проводила по ней пальцами, и Бэмби, казалось, нравилось внимание. Когда мои пальцы замирали, она подталкивала мою руку.

Через некоторое время я уже могла двигать ногами, сгибая то правую, то левую.