Свидетели обвинения, собранные Джорджи Милтиаду, не были допрошены, так как защита привела прецеденты, согласно которым от допроса следовало отказаться. В свою очередь Милтиаду поднял вопрос об истинности доктрины Анти-падения, который был исключен как не относящийся к делу, поэтому у Ригаса Лазареви не было возможности показать книги, которые он принес как вещественные доказательства. Этому Марко только обрадовался. Многие книги были иностранными, а Марко хорошо знал о ненависти скудранцев ко всему иностранному.

К обеду, когда Мафрид почти достиг зенита, осталось только произнести заключительные речи. Суд сделал перерыв. Марко пообедал с другими подсудимыми: им подали прессованный творог, местные кфоррианские грибы и немного баранины. Подсудимый, судья, присяжные, свидетели, служители и зрители разошлись, чтобы пообедать и размяться во время трехчасового перерыва.

После этого Марко и остальные вернулись к финальным прениям. Джорджи Милтиаду напомнил об иностранном происхождении Марко:

— …оный чужестранец не только пытался отравить умы нашего молодого поколения лживыми и нечестивыми убеждениями. Он даже примкнул к другому чужаку, иностранцу, — он указал на Монгамри, который свирепо посмотрел на него, — от которого перенял отвратительную доктрину, будто все люди являются чужаками в собственном мире. Вы когда-нибудь слышали о чем-то более невизантианском? Не обманывайте себя благовидными доводами моего коллеги, что обязанность учителя — следовать за правдой, куда бы она ни вела. Неужели Марко Прокопиу — бог, неужели он может говорить правду, когда видит её, в то время как люди, превосходящие его мудростью, не согласны с этим? Конечно, нет. Можем ли мы позволить человеку, зараженному чужой кровью, учить наших детей, что чёрное — это белое, или что Кфорри плоская, а Мафрид холоден, только потому, что капризы природы или зловредные иноземные влияния сбили его с пути? Или нам следует нанять почитающих Эйнштейна ведьм Мнаенна преподавать их смертельное искусство и чары в наших школах? Или пригласить чёрнокожих отшельников Афки, утверждающих, что они — избранные люди бога? Кто должен решать, что есть истина? Что ж, правительство его Пресветлого величества, Края Массимо, может обратиться к самым проницательным умам в Кралате и к божественной мудрости Священной Троицы, воплощенной в Синкретистской Церкви…

Когда он закончил, сердце Марко упало. Ригас Лазареви, когда пришла его очередь, решительно обвинил Джорджи Милтиаду в давлении на присяжных с использованием происхождения Марко. Но, возражая изо всех сил, он не мог скрыть тот факт, что Марко нарушил закон.

Когда присяжные удалились, секретарь объявил:

— Следующее дело — Кралат против тридцатичетырехлетнего Михая Скриаби из Скудры. Он обвиняется в том, что одиннадцатого числа месяца Ашока текущего года вёл своего паксора по улице Канкар, напившись; более того, вышеупомянутый паксор сломал две подъездные колонны дома ювелира Констана Сенопулу, нанеся его жилищу серьезные повреждения…

Когда это слушание закончилось, присяжные по делу Марко вернулись с вердиктом: «Виновен».

Зрители зааплодировали. Марко сжался. Что, во имя Юстинна, он им сделал? Когда он выйдет отсюда, то уедет подальше от этой нетерпимой, провинциальной деревни, с её междоусобицами и ксенофобией. Какой же он дурак, что оставался здесь так долго, пребывая в плену иллюзий, будто его судьба — просвещать их диких отпрысков!

Судья проговорил:

— Марко Прокопиу, я приговариваю вас к заключению в окружной тюрьме на три года, начиная с сего дня, и штрафу в размере одной тысячи дларов, либо ещё году тюрьмы.

Тут раздался ещё один взрыв аплодисментов. А также удивленный шепот, вызванный строгостью приговора. Марко надеялся, что некоторые зрители считают его несправедливо осуждённым.

Марко поймал взгляд Джорджи Милтиаду, который пожимал руку Митрополиту, а потом подошли друзья. Жена и мама взяли его за руки. Чет Монгамри сказал с англонианским акцентом:

— Это ужасная ситуация, Марко, но она станет основой для моей книги. Подожди, ты сможешь прочитать главу об этом суде!

Марко резко посмотрел на Монгамри. Такое отношение казалось ему странным, особенно потому, что именно Чет подвигнул Марко преподавать доктрину Антиэволюции.

В месяц Аристотеля (или Ристоли, как называют его византианцы) Монгамри прибыл в Скудру с кучей записей. Гость объяснил, что он англонианец, который зарабатывает на жизнь путешествиями по стране, а затем чтением лекций о своих впечатлениях. Он искал место, чтобы несколько месяцев спокойно работать над книгой перед возвращением домой в Данн. Так как никакая другая семья в Скудре не приняла бы чужеземца, разве что за фантастически высокую плату, Монгамри, естественно, оказался в доме наиболее терпимого и космополитичного Марко Прокопиу.

Много ночей просиживал Марко со своим постояльцем, обсуждая мир за Холмами Скудры, и идеи, волнующие умы людей других стран. Марко думал, что Чет Монгамри его лучший друг. Честно говоря, у него было всего несколько друзей, но среди них ни единого настоящего близкого друга. Теперь Марко понял, что для Монгамри он всего лишь глава в книге.

— Идём, Марко, — сказал Айван Халиу, сжав локоть Прокопиу.

Тот позволил увести себя.

Марко Прокопиу сидел на табурете в углу камеры. Он положил локти на колени, подбородок на кулаки, и пристально смотрел в пол перед собой. Снаружи, за окном, забранным решеткой, шёл дождь.

Несмотря на то, что одиночество — это наказание, Марко радовался, что у него нет соседа по камере. Ему хотелось просто сидеть на табурете и предаваться отчаянию.

Лицо его было угрюмым и неподвижным, но эмоции бурлили в душе заключённого. С одной стороны, он гордился собой, потому что страдал за правду. С другой — стыдился, что понёс наказание во имя простой теории, которая могла оказаться ложью. Потом появилась мысль, что всё кончено, что он может убить себя, затем он стал утешать себя мыслью, что по крайней мере его мать, жена Петронела и друг Монгамри сохранят правду…

Лязгнул замок, и дверь со скрипом открылась. Ристоли Васу, тюремщик, сказал:

— Твоя мать пришла повидать тебя, Марко. Идём.

Марко молча последовал за тюремщиком в комнату для свиданий. Там стояла маленькая Ольга Прокопиу в старом шерстяном плаще, пропитанном смолой ступы.

— Мама! — воскликнул он, едва сдержав порыв обнять женщину, когда увидел, что она держит в руках пирог.

— Держи, Марко, — сказала мать. — Не ешь всё в один присест.

Она отдала ему пирог, пристально посмотрев на сына.

— А теперь садись. Не хочу, чтобы ты упал, услышав новости.

— Какие новости? — спросил Марко, встревожившись.

— Петронела сбежала с этим Монгамри.

У Марко отвисла челюсть.

— Что… когда…

— Всего час или два назад. Поэтому я и пришла. Я же тебе говорила, что этот чужестранец не принесет добра нашему дому. Он один из них. У англонианцев нравственности не больше, чем у кроликов.

Марко откинулся, ожидая, пока оглушённый разум вновь сможет работать. Его мать резко произнесла:

— А теперь не плачь. Ты взрослый мужчина, и тебе не подобает показывать такие эмоции. Ты знаешь, что должен делать.

Марко осмотрел стены, обшитые толстыми ступовыми досками.

— Как?

— Кое-что может измениться, — мать посмотрела на пирог, который расплющили огромные руки Марко.

— Аааа…. — протянул Марко. Он вытер набежавшие слезы и собрался с силами. Наконец он смог соображать. — Расскажи, что случилось.

— После обеда я отдыхала. А когда проснулась, позвала Петронелу помочь мне с посудой, но никто не ответил, даже когда я постучала в её дверь. Тогда я вошла в твою комнату и обнаружила признаки её поспешного бегства, а на комоде нашла это.

Она протянула сыну кусочек бумаги, на котором Петронела написала на плохом византианском: «Мой дорогой Марко. Прости, что покидаю тебя, но я не могу ждать тебя так долго. Мне не подходит жизнь в Скудре, и, в конце концов, ты будешь счастливее с женщиной твоего круга. Прощай. Петронела».