Больной завершал третий круг под внимательным взглядом мистера Мэдсдена. Вдруг он замер, словно вспомнил что-то неотложное, посмотрел перед собой и наверх и нащупал взглядом своего наблюдателя за стеклом. Дадс немного изменился в лице, но вряд ли это можно было заметить с такого расстояния. Неожиданно выглянуло солнце, отчего трава заблестела, словно усеянная бриллиантовой пылью. Теплый свет лег на лицо черноволосого пациента, выхватив спокойную признательную улыбку. Достав из кармана костлявую руку, он коротко помахал, позаботившись, чтобы жест остался незамеченным для остальных и не дискредитировал заведующего. Но тот, удивленный, ответил ему тем же. После этого юноша потерял к нему интерес, прибился к компании из трех человек, разговорился с ними и даже смеялся.

Дадс вызвал Марту по селектору, размышляя о настроении пациента, которое таинственным образом передалось и ему, как будто через солнечные лучи. Лицо парнишки казалось более, чем уравновешенным, он получал неподдельное удовольствие от погоды и пребывания на улице, как любой нормальный человек. Мэдсдену даже самому захотелось выйти прогуляться, и теперь он осторожно к себе прислушивался.

– Слушаю, – сухо отозвалась старшая медсестра.

– Скажи мне, свет мой, как вел себя Флинн последний, скажем, месяц?

– Странно, что ты спросил именно о нем. Образцово себя вел, надо заметить. Срывов не было. Нападений тоже. Пьет все таблетки, ходит на все процедуры. Не спорит, как раньше. Много читает. Он спокоен, как никогда. А что?

– Да ничего. Хотя, собственно, кое-что есть, – Дадс потер переносицу, Марта молча ждала продолжения. – Когда в последний раз от нас переводили в терапию?

Марта сразу сообразила, что к чему, и после паузы спросила с отчетливым недоверием:

– Да ну, серьезно?

– Полагаю, розыгрыш маловероятен.

– Ничего себе. Пригляжу за ним.

Она нажала отбой прежде, чем он дал добро и поблагодарил ее за отзывчивость. В том, что начальник хочет от нее именно этого (присмотреть за Флинном), женщина не сомневалась, а в благодарности за исполнение прямых обязанностей не нуждалась. «Слишком занята для пустословия, даже если беседует со мной, – подумал Дадс и улыбнулся, – не тратьте время Марты на ерунду, а то она будет злиться, все правильно говорят. Нужно повысить ей жалованье и заставить взять помощницу».

Однако это были мимолетные мысли. Куда сильнее его занимало будущее Йена Флинна, внезапно очутившееся лично в его руках.

Мужчина вернулся за стол и настроился изучать бумаги о переводе, не откладывая на потом. Сегодня он решил не спускаться в столовую. Попросит Марту принести ему обед прямо в кабинет. Она, конечно, отчитает его за прием пищи в неположенном месте, но просьбу выполнит.

Итак, сверху лежал официальный запрос (на приятной плотной бумаге крафтового цвета) о переводе пациента такого-то (паспортные данные, диагноз, лечащий врач, время лечения и т.д.) по причинам таким-то (здесь всегда писали одно и то же – о примерном поведении, отсутствии агрессии и осознанном желании излечиться на протяжение не менее месяца) в отделение общей психиатрической терапии, где условия лечения и пребывания отличаются от местных по многим факторам. Если здесь их необходимо строго соблюдать для безопасности персонала и других пациентов, в терапии угрозы внезапного припадка, вспышки ярости, проявления грубой силы и иных вредоносных действий со стороны больного не может быть в теории.

Лечащий психиатр Йена заключал, что его подопечный в течение года лечения по определенной методике с минимально травмирующим медикаментозным вмешательством (его личной методике, которую он хотел представить теперь на ближайшем симпозиуме) достиг нужной стадии эмоционального равновесия и готов был к более легкой, вербальной терапии без применения лекарств. Самой собой, новый статус был достигнут путем кропотливой работы врача и встречного стремления пациента, и прочее в том же духе. Настоящим запросом заверяю, что… намерен и далее вести лечение Йена Флинна, восемнадцати лет, в общей терапии, и прогнозирую выздоровление… в течение года. Дариус присвистнул. Дата и подпись – вчерашние, Аарон Крэнсби, психиатр лечебницы Вудбери. Прилагаю последние анализы, историю болезни и дневник наблюдений, и так далее…

Дариус распечатал неофициальное письмо от Аарона и быстро прочел его. Оно было кратким и панибратским.

«Дадс! Мальчик не безнадежен. Как хорошо сложилось, что он попал в мои руки. Мы сразу нашли общий язык, я тебе рассказывал. Я намерен дать ему шанс выкарабкаться. Он делает большие успехи – осознанные успехи, что важно. Я горжусь им. И хочу предоставить условия для возвращения к обычной жизни. Уверен, он этого заслуживает, как и любой человек заслуживает шанса исправить ошибки. Должно быть, ты уже подумал, что я излишне привязался к Йену, а проявлять эмпатию к пациенту непозволительно и непрофессионально, но, уверяю, я скорее в восторге от выносливости его психики и от прогресса, который он продемонстрировал за последние полгода активного применения моей методики. Внимательно изучи документы. Если нужно, обсудим все с глазу на глаз. Аарон».

Мэдсден посидел над ворохом бумаг, неподвижно размышляя. Вспоминал, как Флинна привезли к ним год назад, в каком плачевном состоянии пребывала его психика. Первые несколько недель юноша не шел на контакт ни с кем, вырывался и буянил, отказывался есть и пить, когда кончались силы активно сопротивляться и выражать протест – бормотал несвязный бред, несколько раз пытался бежать, нападая на санитаров и поражая всех необыкновенной силой и упорством, непонятно откуда взявшимися в изможденном теле. Пришлось держать его на седативах и ждать, ждать, ждать, а Дадс этого очень не любил – успокоительные затуманивали сознание, лишали возможности полноценного диалога, их применение не несло прогресса в лечении, но было вынужденной мерой. Постепенно их уровень снижали.

У Йена Флинна оказался запущенный эмоциональный срыв. Если бы кому-то пришло в голову нарисовать то, что с ним происходит, рисунок представлял бы собой огромный клубок из туго стянутых узлов. Целый год Аарон, который не испугался и принялся за этот случай, распутывал клубок, узелок за узелком развязывая нагромождение травм и комплексов. Тяжело было и врачу, и пациенту, но безоговорочное сочувствие установило между ними подобие хрупкой связи. Далеко не сразу, но Йен, вроде бы, начал доверять Аарону. Вскоре в подробностях стала известна история, из-за которой парень тронулся рассудком. Они собирали ее по кускам, словно разбитый вдребезги стакан, тщательно выверяя реальные фрагменты, отделяя их от фантазий, страхов и кошмаров, восстанавливая не только форму, но и хронологию, с котором эти кусочки от него откалывались.

История Йена вовсе не новая, ничего сверхъестественного в ней нет, но оттого не менее болезненная. Аарон называл ее архетипичной, как Эдипов комплекс или Стокгольмский синдром, просто с другим содержанием. Главный монстр, с которым сражался парень – чувство вины. Подпитанное окружающими, оно окрепло настолько, что обвинение виделось ему в каждой мелочи и вызывало множество осложнений, побороть которые сами по себе тоже оказалось непросто.

Но Крэнсби, пройдоха, видимо, что-то придумал. Он много экспериментировал, у него всегда были какие-то свои безумные теории, механизм которых он тщательно скрывал, но мог частично поведать в подвыпившем состоянии – все равно никто ничего не понимал. Даже Дадс в глубине души считал бредом фрагменты услышанного, но если они давали результат, то не такой уж это и бред.

Состояние Флинна то поэтапно улучшалось, то стремительно скатывалось на несколько ступеней назад. Происходило это скачкообразно и без видимого алгоритма. Отсутствие закономерности между подъемами и спадами смущало всех, но не Аарона, он утверждал, что отсутствие закономерности – это тоже своего рода алгоритм. Стоит заметить, что таким спокойным и беззаботным, как сегодня, Флинна еще не доводилось наблюдать. Неужели Крэнсби со своей странной методикой сотворил вербально-химическое чудо? Травма была серьезная: в плане психики парень напоминал калеку с оторванными конечностями, прирастить которые невозможно, оставались только протезы. Но и они полноценности не вернут, будь врач хоть тысячу раз талантлив.