Остальные стены кабинета занимали деревянные стеллажи, до упора заставленные книгами научного содержания, большая часть из них была написана и издана в прошлом столетии. Еще несколько стопок нестройными башнями поселились на рабочем столе. Почти все труды, связанные с психологией и психиатрией, Дариус постепенно перевез сюда, оставив дома библиотеку художественных произведений, как будто вычистил ее таким образом. Мэдсден был из тех, кто обещает себе заниматься профессиональной деятельностью только на работе, а дома полностью отключаться от процесса. Как и все, дающие себе подобные обещания, он мало преуспевал в их исполнении.
Массивный ясеневый стол служил центром притяжения в пространстве кабинета, что вполне согласовывалось с законами физики, учитывая его размеры и вес. Дариус обожал этот предмет мебели, тяжелый и монолитный, словно бы выпиленный единой деталью из исполинского бруска древесины, считал его личным источником энергии, необходимой для работы, и старался держать в чистоте и порядке (не без помощи Марты, конечно). Между столом и креслом на полу лежал теплый коврик, больше напоминающий маленький плед с медово-зеленым ворсом. Иногда Дариус разувался прямо на рабочем месте и опускал на мягкую поверхность свои отекшие больные ноги, как в живую траву.
Несколько лет назад Марта притащила в кабинет несколько огромных горшков с душистой черной землей, из которых торчали не по пропорциям крошечные бледные ростки. Женщина расставила их по помещению в только ей понятном порядке и бескомпромиссно заявила, что тот, кто посмеет сдвинуть их с места, будет иметь дело с ней, и добром это не кончится. Потом оказалось, такие горшки появились не только в его кабинете, а вообще по их крылу клиники, и ультиматум касался каждого из них. Марта планировала лично ухаживать за побегами, чтобы оживить «царство мертвой древесины» (так она и сказала, имея в виду пол, книги и всю мебель в кабинете босса).
Тронутый заботой Дариус не стал сопротивляться. Вскоре ему самому понравилось в свободные минуты поливать ростки и наблюдать за их развитием. А теперь растения, название которых он все время забывал, раскинули пышные ветви свежими зелеными подушками, равномерно разместившись по кабинету. С их появлением дышать и работать действительно стало приятнее. Молчаливые и обманчиво безразличные друзья стали частью интерьера, генерируя кислород в малых дозах. Наблюдая за ними, Дариус часто задумывался о том, что во многих вопросах женщины гораздо мудрее мужчин, и притом в разы скромнее, поэтому мужчинам следует прислушиваться к ним, не требуя никаких объяснений, а просто доверившись их беспроигрышному чутью.
С Мартой ему повезло не только в этом, но и по многим другим факторам. Она была первым человеком, кого он лично принял на работу, вступив в эту должность, и с тех пор они держались негласным и дружным тандемом. Вот, например, когда он приезжал на работу и заходил в свой кабинет, она никогда не беспокоила его сразу, а выжидала от двадцати минут до получаса. Какое бы срочное ни было у нее дело (а в психиатрической лечебнице каждое второе дело – срочное), она давала руководителю время переодеться, настроиться на рабочий лад, выпить кофе, в конце концов, потому что дела – они никуда не денутся, а выполнять их в раздраженном состоянии хуже, чем с ясным умом. Закрывая дверь изнутри, Дариус знал, что у него есть время «акклиматизироваться», ибо в ближайшее время его не побеспокоят, даже если очень в этом нуждаются (да и вообще, иногда его подчиненные демонстрировали убедительную самостоятельность: на них можно было положиться). Эта традиция здорово сберегла ему нервную систему, благодаря ей он все еще любил свою работу и с удовольствием собирался на нее по утрам.
Сегодня Марта вошла без стука через тридцать одну минуту после прибытия заведующего. А точнее, вбежала, распахнув дверь. По выражению ее лица, сбившейся прическе под чепчиком и отсутствующей обуви на одной ноге (весь персонал в здании обувался в мягкие мокасины) сразу стало ясно, что самоконтроль она потеряла не без причины. За долю секунды мужчина прочел в ее взгляде, что, а точнее, кто был этой причиной.
– Дадс! Нужна твоя помощь.
– Опять Сэм?
– Буянит, как никогда. Я уже не знаю…
– Идем скорее.
И они побежали по хорошо освещенному белыми лампами коридору, обсуждая подробности на ходу. Имя «Сэм» было синонимом фразы «самый проблемный пациент» для всей психиатрии Вудбери. Проблемность его заключалась в непредсказуемости, возведенной в абсолют. Семьдесят процентов времени он был отличным пареньком, пообщавшись с которым, задавался вопросом: а что он вообще здесь делает? Оставшиеся тридцать процентов давали полноценный ответ на этот вопрос, предавая анафеме все хорошее, что ты успел о нем узнать.
Натыкаясь на определенные звуковые триггеры, Сэм перевоплощался в неуправляемый ураган психической нестабильности. Трое санитаров с трудом удерживали его на месте, пока медсестра на свой страх и риск приближалась с единственным спасением – уколом успокоительного транквилизатора. Приходя в себя, Сэм ничего не помнил и не мог объяснить вспышки агрессии, подавляющие его сознание. Это был безнадежный случай, сколько бы ни пытались выявить истинные причины такого поведения, найти хоть какие-то связи, ассоциации – тщетно, его лечащий психиатр сломал себе голову.
Родственники вынуждены были сдать Сэма под постоянный надзор и время от времени навещали. Как правило, визиты становились все реже. Это расстраивало не только Сэма. Персонал привязался к нему за семь лет, как и другие пациенты. В спокойные периоды он вел себя адекватнее прочих больных и сам ужасался тому, что делает здесь, рядом с неуравновешенными, неполноценными людьми, каковым себя не считал. Большого труда стоило в такие моменты напоминать себе о тридцати процентах, когда Сэм давал фору всем остальным психам, вместе взятым. Убедить его в собственной опасности для окружающих удалось, продемонстрировав записи с камер видеонаблюдения. Шокированный, Сэм больше не поднимал этот вопрос, только просил вылечить его поскорее, чтобы вернуться к обычной жизни.
В этом заключалась главная трудность их работы: помнить о том, кто перед тобой, даже если почти все время он ведет себя совершенно нормально, как будто случайно сюда попал, а еще – знать, что к обычной жизни никто из них не вернется, но не отнимать надежду на такой исход. Быть кем-то между палачом, ученым и просто человеком. Психиатрия и психотерапия – очень разные вещи, и процент выздоровления среди попавших в лечебницу первого типа ничтожно мал, из всех инстанций сюда стекаются априори безнадежные.
Однако это не значит, что для их выздоровления, пусть и маловероятного, ничего не предпринимают. Напротив, имея в наличии статистически неоправданный лучик мнимой надежды, приходится выполнять много ненужной и бессмысленной работы исключительно из соображений гуманности. По крайней мере, так все происходит в отделении для буйных пациентов, которым заведует Дариус Мэдсден. Выучив добрый нрав начальника, близкие коллеги по отделению сокращали его имя до краткого Дадс5 и не стеснялись обращаться к нему в приятельской форме.
Угомонив Сэма пятью кубиками экстренного седативного, персонал выдохнул и разошелся по рабочим местам, потирая ушибленные части тела и с привычным юмором переговариваясь о том, что утро начинается вовсе не с кофе. Пациента увезли в его палату и уложили в постель. Сегодня досталось всем, включая заведующего. Пока Дадс пытался дотянуться до шеи, чтобы ввести транквилизатор, навалившись на Сэма вместе с санитарами, парень так мотнул головой, что лбом заехал ему в челюсть и разбил губу. Мэдсдену показалось, что все его зубы сейчас же веером рассыплются по полу, и на секунду-другую на глаза опустилось опасное затмение.
Позавчера они вместе играли в шахматы в этой же столовой, а сегодня Сэма, другого, подмененного как будто, без чувств увозили в палату, а сам Дадс, потирая челюсть, возвращался в свой кабинет, по пути отдавая распоряжения. Медсестры, натренированные Мартой, с мягкими голосами витали по помещению и успокаивали легко возбудимых больных. Завтрак продолжался, будто ничего не случилось. Старшая медсестра благодарно кивнула ему на прощание, все еще в одном мокасине (где же искать второй? – бегло подумал Дариус, и от улыбки его лопнувшая губа стала пощипывать).
