Иосиф Гербрут решил подойти с другой стороны:

— Но если вы совершите набег на аулы Алтынбая, то возможны любые меры в отместку. Не забывайте, что Кунимжан с двумя вашими детьми находится у них. Когда прольется кровь в ауле Алтынбая…

Кенесары сделал отметающий жест рукой:

— Ты хочешь сказать, что Аршабок и Обрыч убьют мою жену и сыновей?.. — Он назвал Горчакова и Обручева с казахским выговором. — Нет, они не сделают этого… А если бы даже и сделали, то у нас ведь тоже есть их пленные. К тому же они не очень грустят, когда мы воюем друг с другом. Ну, а в случае чего, то пусть…

— Что пусть?

Иосиф Гербрут не понял вначале, о чем говорил Кенесары. А когда понял, то ему все стало ясно. Он вспомнил, как три года назад этот человек испытывал мужество своего маленького сына Сыздыка. Так когда-то испытывали его самого. Сейчас он в необыкновенной гордыне своей превратился в холодный камень и похоронил в душе себя, своих близких и все вокруг…

Кенесары словно бы прочитал его мысли:

— Скорбь и печали путают мысли человека, лишают их чистоты. Поэтому следует вырвать их из сердца вместе с мясом. Даже жалкий скорпион находит в себе мужество поразить себя собственным ядом!

И все же Иосиф Гербрут решился уговорить его:

— Ходят слухи, что Кунимжан-ханум с детьми перевезли из Омска в Оренбург. Не написать ли письмо на имя военного губернатора с предложением обменять ее на пленных офицеров?

Кенесары наконец повернул к нему голову.

— Попробуем… — сказал он безразличным голосом. — У нас находится около двадцати пленных офицеров, в том числе барон Уйлер и есаул. Пусть отпустят в обмен тридцать пять человек из моего аула вместе с Кунимжан и детьми. Так и напиши!.. И еще напиши, Жусуп…

— Что еще, Кенеке?

— Напиши, что с момента приезда Обрыча наши отношения с Оренбургом совсем испортились… Хоть они и не тревожат нас, но омские отряды приходят в наши аулы не без их ведома. А когда окончательно уберут Генса, то и Оренбург вплотную примется за нас. Напишем самому Обрычу, попытаем счастья в последний раз…

Иосиф Гербрут с готовностью вытащил из-за обшлага тетрадь:

— Что же писать Обрычу?

— Вот так и пиши… «Два года назад военный губернатор Перовский и генерал Генс от высочайшего имени объявили нам манифест об амнистии, простив все наши прегрешения. С тех пор мы прекратили всяческое сопротивление белому царю… Нынешнего года двадцать первого числа месяца наурыз — марта, когда мы со своими людьми находились на охоте, военный отряд из Омска под командой есаула Сотникова совершил набег на наш аул, забрал весь скот и имущество наше, а также захватил в плен нашу жену Кунимжан с двумя малолетними детьми. Это убедило нас, что нам нечего ждать милости от царских начальников, и поэтому отныне мы уповаем лишь на Бога!..» Напиши только так, чтобы они не подумав, что мы очень уж просим их. Однако сделай намек, что есть у нас еще надежда наладить мирные отношения…

— Я стараюсь так написать…

— Если же нет!.. — Побледневший снова Кенесары сжал руку в кулак.

— Возможно, что все еще уладится…

— Кроме того, напиши письма всем биям, которые виляют хвостом. Я назову тебе их… Прежде всего вождем рода назар — аксакалам Байтуре и Каракушику…

— Что же написать им?

— Пусть признают меня ханом!.. Несмотря на старые обиды, стану опорой для них. Но если не будут повиноваться… Напиши, что тридцать лет буду ждать их ответа, но следующие тридцать лет буду мстить!.. И биям рода жаппас напиши такое же письмо!..

— Напишу…

Иосиф Гербрут понял, что бесполезно говорить о чем-либо сейчас с этим человеком.

Послышался хруст песка от чьих-то шагов. К ним спешил Таймас:

— Кенеке, прибыл нарочный из Оренбурга. От ваших детей…

— Хорошую или плохую весть он привез?

— Плохую!..

Ни один мускул не дрогнул в лице Кенесары.

— Да, трудно ожидать сейчас хороших вестей… Что же сообщает наша Алтыншаш?

— Она сообщает, что Обручев ссорится с генералом Генсом и можно ждать плохого для нас…

— И это ты называешь плохой вестью?

— Когда трутся друг о друга два верблюда, погибает муха между ними. Разве не похожи мы на эту муху?.. С тех пор как уехал Перовский, только с Генсом еще можно было нам разговаривать…

Кенесары махнул рукой:

— Чего еще нам ждать от них?

— Только черту не на что надеяться, — пословицей сказал Таймас. — Надо обратиться в Оренбург.

— Ты предлагаешь, чтобы я пришел, снял свой малахай и упал к ним в ноги? — грозно спросил Кенесары. — Но не снимут ли они тогда этот малахай вместе с головой?..

— Не это я предлагаю… Если мы туловище, то ты голова. Долго ли проживет голова без туловища? Как говорят у нас — если подумать, то и снег загорится!..

— Хорошо… Какие еще там вести?

— Военный губернатор запросил у Петербурга дополнительные деньги — четырнадцать тысяч рублей для подавления нашего мятежа… И еще три тысячи отдельно…

Таймас опустил голову.

— Говори! — приказал Кенесары.

— Это будет выплачено тому, кто привезет вашу голову, Кенеке…

Кенесары улыбнулся:

— Хорошо, что хоть как-то оценили… Но неужели я стою всего сотни лошадей? Если считать даже по тридцать пять рублей за коня… Ведь Аршабок сам пишет в Петербург, что только в два года я принес убыток российской торговле на двести восемьдесят тысяч рублей. Если это правда, то он хочет нажиться на мне…

— Так или не так, но если восстание наше было полуденной порой, то ханом мы сделали тебя в предвечернюю пору. Тебе думать, как бы совсем не закатилось наше солнце. Помни пословицу, Кенеке, что нет страшнее врага, чем собственный гнев!..

— Хорошо, подумаем… Что еще осталось тебе сказать?

— Беглый солдат Гаврилов из твоей охраны передал через проезжающих купцов обещание привезти в Оренбург твою голову. Он предупредил, что это легче сделать зимой. А генерал Обрыч написал письмо в Петербург с просьбой о помиловании этого Гаврилова, если исполнит обещание…

— Предатели всегда достойны казни! — вскричал Иосиф Гербрут.

Кенесары подумал с минуту.

— Нужно раньше проверить… Если подтвердиться, то Кара-Улек сам справится. Не стоит отпугивать других беглых…

Все трое пошли к юртам. По дороге Таймас сообщил еще одну неприятную новость. При испытании отлитой пушки погиб башкир Давлетчи. То ли чугун не выдержал, то ли пороху переложили, но пушку разорвало. Это, пожалуй, больше всего опечалило Кенесары, очень надеявшегося на эти пушки.

— Да укроет его тело мягким шелком степь наша! — сказал он.

В течение трех дней батыры, султаны, аксакалы и бии обсуждали, каким должно быть воссозданное ханство. Они пришли к общему мнению по четырем пунктам…

Первый касался самого главного — войска. До сих пор в распоряжении Кенесары находились лишь восемь тысяч всадников, которые зимой разъезжались по своим аулам. Лишь пятьсот сарбазов оставались в последнюю зиму при Кенесары. Решено было увеличить основное войско до двадцати тысяч сарбазов, причем на зиму оставлять при ставке пять тысяч из них.

Каждый жузбаши и мынбаши — сотник и тысяцкий — новой армии обязаны изучить русское военное искусство и обучать ему своих джигитов. Рядовые сарбазы должны были отныне носить на груди три зеленых полоски и зеленый отличительный знак на спине, жузбаши и мынбаши — красные нашивки, а сам Кенесары — голубой мундир с эполетами русского полковника…

На должности мынбаши назначались самые прославленные батыры, правом их назначения обладал лишь Кенесары. Был создан также отдельный стрелковый отряд из тысячи человек под командой Байтабына.

Особое внимание уделялось повиновению. За любое нарушение отныне применялось древнее наказание «шик» — надрез на лице саблей или копьем. Позор смывался только отличием в бою. Джигит с двумя надрезами на лице предавался суду биев и наказывался большим штрафом в виде скота, отлучением на год от семьи или принуждался пасти овец. При трех надрезах — воина ждала смерть…