При этих словах командующий встал и, нервно глядя на докладчика, произнес:

— Вы, товарищ Лестев, меньше слушайте всякую болтовню. Надо самим думать, а не пересказывать чепуху. Больше рассказывайте красноармейцам о договоре с Германией.

— Товарищ командующий! Я, как начальник Политического управления, обязан доложить вам о политических настроениях. Это не болтовня двух солдат, а политические настроения… — с обидой сказал Лестев.

— Здесь не клуб… Продолжайте…

— Слушаюсь… Из 6-го кавкорпуса сообщают: казаки без приказаний и советов второй день клинки точат. Эти и ряд других данных в совокупности с прежними подтверждают вывод о приближающейся войне… — с уверенностью закончил свое выступление докладчик.

Ходивший вдоль короткой стены командующий сел, нервно повернулся, снял трубку «ВЧ» и через 2–3 секунды отрывисто бросил: «Москву». В кабинете тишина. Москва ответила быстро. Командующий назвал номер наркома. Сразу ответили из приемной, что наркома нет. Медленно положив трубку и, обращаясь к начальнику штаба, сказал:

— Владимир Ефимович! Отдайте распоряжение, чтобы отпуска комначсоставу приграничных частей в города на 22 июня не разрешать; передайте командармам — усилить наблюдение за границей; непрерывно держать связь с пограничниками. Командармам и командирам корпусов не отлучаться далеко. Узнайте у Цанавы,[11] что у него есть нового.

— Как с учениями в 4-й армии? — спросил Климовских.

— Перенести на один-два дня, пока выяснится обстановка. То же передайте Коробкову.[12]

— Товарищ командующий, сборы зенитчиков разрешите продолжать: не срывать программы? — спросил генерал Сафонов.

— Да. Не тяните сборы. Укладывайтесь в программу. Все. Можете идти, только за город офицерам не выезжать. Вообще нам надо быть всем начеку.

В кабинете адъютант Дедевшин докладывает:

— Звонило несколько офицеров; спрашивают: «Собирается ли сегодня член Военного совета на рыбалку?..»

Сегодня в Минском окружном доме офицеров премьера МХАТ. Впервые в Минск прибыл на гастроли Московский Художественный академический театр во главе с Аллой Тарасовой и Хмелевым. Гастроли открывались спектаклем «Анна Каренина». На премьеру собралось городское, республиканское и военное руководство. В кулуарах, как обычно, обменивались мнениями о событиях на Западе, о работе.

Начальника штаба округа в Доме офицеров нет. Не видно начальников разведуправления, оперативного, командующего ВВС и нач. артиллерии. По окончании 1-го действия спектакля я решил поехать в штаб, узнать новости.

На втором этаже встретил начальника штаба.

— Владимир Ефимович! Вы почему не на «Анне»?

— Знаете, Александр Яковлевич, тревожно что-то на душе. Звонил в 3 и 10 армии. Докладывают, что пограничники и некоторые передовые части слышат в разных местах шум… — Помолчал, недоуменно пожал плечами. — Да, что-то происходит за последнее время… шум стал отмечаться на западном берегу Бебжа, Нарева, Буга… Свежие окопы… Дал указание: продолжать наблюдение и быть наготове… Звонил в Генеральный штаб… докладывал оперативному дежурному. Просил разрешения поднять войска. Дежурный, переговорив с кем-то, ответил: «Поднимать войска не разрешается. Не поддавайтесь на провокацию».

Через несколько минут в штаб прибыл командующий и, обращаясь к Климовских, спросил — какие есть новости? Начальник штаба доложил о продолжавшихся шумах и мелких диверсиях. Но звонок ВЧ прервал доклад. Командующий подскочил к аппарату, схватил трубку:

— Павлов… Так точно, товарищ нарком, слушаюсь… С наступлением темноты почти по всей границе начался непонятный шум.

Потом стал говорить нарком…

Во время происходящего разговора мы, все присутствовавшие, впились глазами в лицо командующего, который изредка бросал «слушаюсь», «понятно» и одновременно делал какие-то заметки в блокноте.

Командующий произносит:

— Считаю необходимым поднять войска, выдвинуть соединения на границу согласно плану… «Есть!» — «Слушаюсь!».

Наконец Павлов медленно кладет трубку и медленно обводит всех глазами. Негромко, глядя на Климовских, сказал:

— Владимир Ефимович! Передайте командирам — быть в штабе. Войска не поднимать. Разрешаю поднять только дежурные подразделения… Повторяю, только дежурные подразделения, но не больше. Разъясните это. Втолкуйте всем начальникам штабов, разведчикам, операторам, чтобы все доклады перепроверяли, а то еще спровоцируем их. Пусть все время докладывают и держат нас в курсе всех событий. Огонь, огонь, чтобы не открывали без разрешения.

— Дмитрий Григорьевич, так что же выходит — война?.. — спрашиваю я. Так, что ли?

— Война, война!.. Раскудахтались… — нервно ответил командующий. — Не один год говорим об этом, а войны нет! А если война, так что? Испугался?!

Такой тон и ответ озадачили. Не верит в возможность войны, что ли? Было ясно — командующий расстроен. И, зная характер Павлова, говорить с ним на эту тему бесполезно… он «не в духе»… Обычная словоохотливость у Дмитрия Григорьевича пропала. На чей-то звонок по телефону ответил: «Да… действуйте по обстановке… да».

22 июня в первом часу ночи начальник 8-го отдела доложил: «Из Москвы начала поступать шифровка, ведем раскодирование… ее параграфов». Было приказано докладывать шифротелеграмму частями, по мере расшифровывания.

Директиву из Москвы закончили передавать около часа ночи 22 июня. Уяснение содержания директивы, двойная её обработка, передача в армии и отдельные корпуса закончилась примерно за один — полтора часа до нападения Германии.

Директиву наркома передали в армии и командирам отдельных корпусов с припиской: «Под личную ответственность командиров, войска привести в боевую готовность… усилить наблюдение за границей».

Директиву наркома обороны получить успели не все армии. Однако благодаря беспрерывно действовавшей связи по ВЧ (по другим каналам связь прерывалась) округ успел предупредить и передать суть требований наркома всем командующим армиями, командирам авиационных дивизий и командиру 10 МК. Однако армии и корпуса не успели предупредить всех командиров стрелковых дивизий.

…Около трех часов ночи генерал Григорьев в большом волнении докладывал: «Прекратилась проволочная связь со всеми армиями. Высланы подразделения для устранения повреждений и охраны линий связи. Связь была восстановлена через 30–40 минут. Были вырезаны провода, а на линии Барановичи — Волковыск были спилены столбы, порвана линия связи. Организовано патрулирование на основных линиях связи. В третьем часу ночи в двух районах Белостока и Гродно «портилось» электроосвещение.

Позже стало известно, что в ночь начала войны было переброшено через границу разными способами значительное количество диверсионных групп, часть которых была переодета в форму военнослужащих Красной Армии.

…В 4 часа 22 июня генерал А. А. Коробков докладывал: «…Начался сильный артиллерийский огонь почти по всему участку армии… Шквальный огонь по Бресту и крепости… Войска открыли ответный огонь…»

Связь прекратилась.

Так началась война.

Было немедленно доложено народному комиссару… Через некоторое время был получен ответ: «…Действовать по-боевому…».

Известно, что можно заставить молчать общественное мнение, но изменить его силой никто не сумеет. Если же учесть еще, что многие своего мнения не имеют, а многие по расчету или по случайным веяниям держатся собственных точек зрения, то можно представить себе, в сколь сложном положении оказывается автор книги, которая обратила на себя внимание читающих людей и стала предметом дискуссий — с верой, неверием или сомнениями. А тут еще стали подогревать интерес к «Войне» вещающие на СССР западные радиостанции, обвиняя ее автора в сталинизме и в оправдании репрессий в армии в тридцатые годы.

Главными предметами спора были: 1) правильно или неправильно раскрывается в книге и оценивается трагедия командования Западного фронта во главе с Д. Г. Павловым; 2) была ли трусливая самоизоляция Сталина в первые дни войны или это злонамеренный оговор; 3) каково отношение автора книги к репрессиям.