— Нет, только «Война», — упрямо ответил Кочетов. — Привыкнут!..

Я решил стоять на своем, отложив продолжение спора на момент подписания книги в печать. Но момент этот наступил только через год, когда я был вконец измотан борьбой с цензорами и самыми высокопоставленными рецензентами. Сил и желания спорить с Кочетовым у меня уже не осталось.

Позволю себе затронуть еще один вопрос, касающийся творческой лаборатории. Когда была опубликована первая книга романа «Война», меня пригласил к себе Леонид Максимович Леонов. Сделав ряд замечаний по языку и стилю книги, он вдруг сказал:

— Вы не боитесь говорить о раздумьях, даже колебаниях Молотова, но, кажется, не решаетесь заглянуть, что творилось в душе Сталина в первые дни войны. Почему вы не пишете его «изнутри», не вторгаетесь в его внутренний мир, в его чувства и мысли?

Я ответил Леониду Максимовичу, что Молотова более или менее смело пишу «изнутри», так как встречаюсь с ним, подолгу беседую, ощущаю его характер и, что важно, он потом читает написанное мной и выражает к нему свое отношение. Писать же так о Сталине не решаюсь, а изображаю его через восприятия того же Молотова, Жукова, Шахурина.

— Тогда вы взялись не за свое дело, — жестковато заметил Леонов. — Или бросьте писать роман, или пишите Сталина, как полагается художнику.

Для меня это был великий урок. Я бросил службу в «Огоньке», испросив на это разрешение у секретаря ЦК П. Н. Демичева, долго не садился за письменный стол, постигая все, что было связано с жизнью и деятельностью Верховного Главнокомандующего, начиная с его детских лет, изучая манеру его мышления, его язык и т. д. Затем засел за вторую книгу. Когда она была опубликована, Леонид Максимович позвонил мне по телефону и ободряюще сказал:

— Вот видите! Получается у вас Сталин! Я верю в него.

Урок нашего величайшего мастера пошел мне на пользу.

Но есть потребность вернуться к первой книге «Войны». С ее публикацией в журнале «Октябрь» (№ 12, 1970 год) я каждый день стал получать десятки писем от читателей. В моей квартире не умолкали телефонные звонки. Одним из первых позвонил бывший нарком авиационной промышленности СССР Шахурин Алексей Иванович. Представившись, он сказал:

— Перед войной и в ходе войны я почти каждый день встречался со Сталиным. Поскольку вы продолжаете работу над романом, могу быть вам полезным. Расскажу такое, чего не найдете ни в одном архиве и ни от кого другого не услышите…

Через несколько дней я приехал к Шахурину в Жуковку, захватив с собой массивный «огоньковский» диктофон. (Оказалось, что Алексей Иванович жил в одном дачном поселке с Молотовым.) Начались разговоры. Шахурин держал себя совершенно свободно перед записывающей аппаратурой и действительно открывал передо мной новые «кремлевские тайны», нового Сталина и грандиозные усилия страны в создании могучей боевой авиации… Мысленно я уже переносился во вторую книгу романа, где зазвучат и свидетельства Шахурина…

Непредвиденности всегда поражают. Неожиданностью оказался для меня телефонный звонок генерал-полковника танковых войск Мостовенко Дмитрия Карповича, которого я считал погибшим еще в июне 1941 года. Мостовенко в начале войны командовал на Западном фронте 11-м механизированным корпусом, из всех сил пытался сдержать врага, прорвавшегося из сувалкинского выступа, а затем в составе группы генерала Болдина должен был наносить по немцам контрудар на север, в сторону Гродно, однако приказ командующего фронтом о контрударе до него не дошел.

Мостовенко в какой-то мере бы прототипом моего литературного героя генерала Чумакова. Он звонил из подмосковного санатория «Архангельское», куда приехал отдыхать из Минска.

И опять беседы, воспоминания, возврат мыслями в первые дни войны. Открывалась уйма новых, подчас немыслимых подробностей. Но как их используешь, когда первая книга уже опубликована?..

Не иссякал и поток писем. Одно из них буквально повергло меня в шок. Вдруг объявился первый член Военного совета Западного фронта генерал-лейтенант Фоминых Александр Яковлевич, который чудом избежал трагической участи генерала армии Павлова. Выяснилось, что Мехлис, назначенный вместо Фоминых первым членом Военного совета, приехав 2 июля 1941 года в Гнездово (под Смоленском), буквально прогнал с командного пункта фронта своего предшественника, тогда бригадного комиссара. На попутных машинах Александр Яковлевич добрался до Москвы и со временем был с понижением послан в действующую армию на Южный фронт — начальником политотдела 124-й стрелковой дивизии.

Фоминых писал мне из Ленинграда, где жил после войны. Уж он-то лучше всех знал, как встретил вторжение врага Западный фронт и как сложились обстоятельства, при которых командование фронта было предано суду военного трибунала и расстреляно.

Созвонившись с Александром Яковлевичем, я 18 марта 1974 года поехал к нему в Ленинград… Безрадостными были наши воспоминания. Рассказы генерала Фоминых обоих нас возвращали в страшный день 1941 года, а я при этом мысленно всматривался в первую книгу романа «Война», ставя перед собой вопрос: «Не извратил ли в чем-нибудь истину, правильно ли осмыслил те трагические дни?» К счастью, не подвели меня ни знание обстановки во время боев в приграничных районах, ни память об их подробностях, ни изучавшиеся документы.

Но знать бы подробнее раньше все то, о чем рассказывал мне Фоминых! Хотя бы о происходившем в штабе Западного особого военного округа в самый канун войны. У Александра Яковлевича имелись записи об этом, и он предложил мне познакомиться с ними. Вот что содержалось в его воспоминаниях (привожу с сокращениями):

Суббота, 21 июня, проходит в том же напряженно-деловом темпе, какой принят в штабе округа уже 4–5 месяцев. Телефонные звонки, доклады, указания о боевой готовности войск, различных учебных сборах, ходе оборонного и жилищно-бытового строительства.

В 15.00 в кабинете командующего собрался руководящий состав штаба и управлений округа. Командующий посмотрел на присутствующих и произнес:

— Начнем. Порядок такой: докладывают разведчики, начальник штаба, начальник Политуправления. У кого будут дополнения, вопросы — в конце.

Начальник разведуправления доложил:

— С утра визуальным наблюдением установлено по ту сторону границы наличие на отдельных участках разрозненных окопов полной профили на отделение и меньше. Расположение бессистемное; в некоторых окопах мелькают каски. Днем окопные работы не производились.

Пограничниками обнаружено более десятка новых наблюдательных постов на чердаках ближайших деревень, в садах, на опушках рощ…

Начальник штаба:

— Сегодня состоялся разговор со всеми штабами армий, корпусов, штабами погранзастав о положении на границе. Кроме уже доложенного заслуживает внимания следующее.

На рассвете наши летчики, барражирующие вдоль границы, наблюдали колонны машин в движении на восток, на Сувалки и Августов, в то же время в трех населенных пунктах, в 40–50 км западнее Бреста, наблюдались хвосты колонн. Днем продвижение войск вблизи западной нашей границы не обнаружено.

Отмечались полеты одиночных разведывательных самолетов вдоль западных границ. Нарушений границы не было. Темп самолето-вылетов — как в последние 2–3 недели.

Изложенное подтверждено полученными донесениями, — закончил доклад тов. Климовских В. Е.

— Тов. Лестев, у вас есть, что доложить? — глядя на начальника Политуправления, спросил Павлов.

— Есть, товарищ командующий. Данные Политического управления подтверждают факты, доложенные здесь. Сообщения из 3-й и 10-й армий говорят, что настроение личного состава все более отчетливо и уверенно свидетельствует о неизбежности скорой войны… Об этом прямо говорят красноармейцы и комначсостав, слышавшие ночью передвижение немецких танков, машин, а также те, кто видел сегодня немецкие окопы с солдатами в них. Из 3-й армии передают такой диалог красноармейцев. «Договор договором, а винтовку держи поближе», а другой отвечает: «Верно, Петро, она, матушка, никогда не подводила…»