Надо сказать, что одноклассники меня особо не обижали, но я была начеку, и всякий недобрый взгляд или шутку в свой адрес, переживала болезненно. Постепенно общение с детьми более-менее наладилось, а вот напряжение осталось. Училась я в младших классах довольно слабо: сосредотачиваться не умела, домашнее задание делала весь остаток дня и не успевала. Дома ругали.
Вагончик бежит: школа, пионерские лагеря, старшие братья, занятия спортом – все складывалось на троечку с плюсом.
Для физического развития меня определили заниматься фигурным катанием. Успехов, конечно, не было, но какие-то навыки наработались. Я научилась кататься на коньках и принимать участие в детских играх: классики, скакалка, пионербол, бадминтон, городки.
Жили мы на окраине Москвы. Четыре двухэтажных оштукатуренных и окрашенных в цвет песка дома располагались на территории, огороженной зеленым деревянным штакетником. Кое где на домах штукатурка облупилась и обнажилась дранка. Рамы на окнах и входные двери были покрашены в коричневый цвет, а наверху, под крышей, притаились гулкие и пыльные чердаки, где хозяйки сушили белье. Там было очень интересно, но нас туда не пускали. Подъезды были просторные и теплые, с большим отопительными радиаторами. У такого радиатора мы отогревались зимой, когда было еще рано возвращаться с прогулки. На нем сушили ставшие жесткими от ледяных комочков варежки. Посередине двора царила котельная из красного кирпича, радом с которой высилась куча угля. Со стороны улицы выстроились вдоль забора американские клены, а от переулка наш мирок отгораживал ряд сараев для хранения всякого скарба. Просторная беседка, турник, лавочки, спортивная площадка. На этой площадке летом играли в волейбол или пионербол, а зимой дворник заливал каток. Под окнами жильцы разбили клумбы. Мне больше других цветов запомнились золотые шары.
Места для игр было достаточно, дети были свои, со двора. Родители общими усилиями сделали инвентарь для городков, и летними вечерами команды детей и взрослых организовывали городошные турниры.
В беседке пацаны постарше распивали портвейн и гнусаво выводили под гитару:
– Остался у меня, на память от тебя, портрет, твой портрет работы Пабло Пикассо.
Звучало очень таинственно и романтично, с надрывом, по-взрослому. Кино, вино и домино.
По выходным мама с папой частенько устраивали семейные выезды в лес за грибами или на лыжах, по сезону. Я быстро уставала и тащилась позади всех, но любила эти походы. В лесу устраивали привал и пикник. Летом заваривали в котелке чай на листьях дикой малины, мяты и земляники.
Мама старалась всех собрать за обеденным столом хотя бы вечером, и приготовить сладкое на десерт: шарлотку на белом хлебе или кекс из пакетика, на большее, конечно, не было времени. Здесь же уделялось время воспитательному процессу:
– Уж я-то думала, что мои то дети…
Далее следовало перечисление обманутых надежд и перечень наших проступков. Братья пропускали наставления, как шумовой фон, а я вникала и старалась, но ни успехи в школе, ни попытки помогать по дому, не приносили ощущения, что я, наконец-то, соответствую. Я часто обижалась и плакала. Родители считали правильным не обращать на это внимания:
– Бабушкино воспитание! Одни капризы! Как ты будешь на свете жить?!
Бывало, что я никак не могла успокоиться и засыпала лишь под утро.
В семидесятом году наши дома пошли на снос. Жильцы разъехались по огромному городу, кто куда. Мы получили трехкомнатную квартиру на плотине, рядом с кинотеатром «Байкал». Высоко, на одиннадцатом этаже. С лоджии открывался вид на стадион, пруд, парк и окрестные дома. Под окнами день и ночь проезжали, постукивая на стыках рельсов, трамваи, шуршали шинами автомобили, щелкали рогами, пересекая перекресток, троллейбусы. Пахло городом и влагой с пруда. Из живущих в доме знали в лицо только соседей по этажу. Мне всегда было страшно входить в подъезд и ехать на лифте. Случайные попутчики вызывали опасения.
Мы переехали в начале лета. Пока осваивали новую территорию, расставляли мебель и распаковывали коробки, средний брат успешно сдал вступительные экзамены в институт. Старший брат, тоже студент ВУЗа, отправился на военные сборы. Мама решила, что всем необходим отдых. Она, папа и средний брат стали собраться дом отдыха в Крыму, а меня отправили в пионерский лагерь в Анапу.
Я предвкушала встречу с морем. Ехали поездом, целые сутки. Прибыли на место уже после обеда, разместились в корпусах, поужинали, постояли на вечерней линейке. На следующий день, после завтрака, нас вывели на пляж. Крошечные зоны для купания глубиной до полутора метров, ограниченные специальными буйками, мутная вода, сидение в мокром купальнике на колючем песке, зной. Скучное ожидание команды на заход в воду. Короткое купание под визг детей и окрики вожатых. Всё не так, ребята.
На рассвете я проснулась совершенно больная и поплелась в медпункт будить медсестру. Оказалось, температура за сорок. Толи отравление, толи кишечная инфекция. Это как раз был тот год, когда на Черном море отмечались случаи холеры.
Следующие две недели я сидела в изоляторе на карантине. Не было ни радио, ни книг. Вместо еды заставляли пить склизкий овсяный кисель без соли и сахара.
Выпустили меня из изолятора в тот день, когда наш лагерь эвакуировали из зоны опасного заражения. Летели самолетом. Непоседливые дети бегали по салону, менялись местами, смотрели в иллюминаторы. Мне посчастливилось несколько минут провести в кабине пилотов. Картина, которую я увидела, потрясла моё воображение: внизу чистые белые облака, как вата, яркий солнечный свет и невероятные оттенки небосвода.
В Москве деваться было не куда. Ключей от квартиры нет. Родители в отпуске. Вожатый проводил меня до Курского вокзала, купил билет на пригородную электричку и распрощался.
Уже вечерело, когда я сошла на знакомой станции. Слезла с платформы, стянула чемодан и потащилась по откосу к дому. Тетушка на работе. Кое как перекинув чемодан через калитку, перелезла сама. В саду нет ни табуретки, ни лавочки. Села на чемодан и стала ждать. Из теплых вещей только тонкая кофточка, не рассчитанная на прохладу подмосковных вечеров и ночей.
Тетушка приехала на последней электричке и здорово испугалась, наткнувшись на меня под дверью.
Так закончился мой первый вояж к морю.
Осенью ждала новая школа и новый коллектив. Моё везение было со мной: всё не слава богу, но не сказать, чтоб хуже некуда.
После восьмого класса, мне удалось, наконец, избавиться от ненавистной косы – девичьей красы. Первого сентября я пришла в школу с новой прической. Реакция одноклассников пролила ведро бальзама на мое израненное самолюбие. Я, внезапно, оказалась красоткой. Появилось желание самоутверждаться на новом поле. Вот здесь я преуспела. В меня влюблялись, носили портфель, названивали, приглашали в кино, с интересом слушали мою болтовню и заглядывали в глаза. Наконец то я была окружена любовью и даже обожанием. Неутоленная жажда детства получила альтернативный источник для насыщения. Я же была настолько нервной, что, когда волновалась, начинала дрожать, как лошадь перед скачками. Если эту дрожь замечали, говорила, что замерзла. Мне накидывали пиджаки на плечи и предлагали согреть ладони.
Маму я теперь сильно раздражала. Она хотела видеть серьезную, положительную дочь, сосредоточенную на учебе: после института – аспирантура, научные статьи, диссертация, а лучше две. Мой же хипповый вид, распущенные по плечам волосы, компании друзей и стремление погулять подольше, вызывали постоянные скандалы и потоки нравоучений. А я уже не хотела слушать маму. Нет, я не разлюбила ее, конечно, но я стала догадываться, что мне никогда не закрыть этот гештальт.
Окончив школу и получив аттестат со средним балом четыре с хвостиком, поступать в ВУЗ я не захотела и пошла работать. Родители помогли устроиться машинисткой в машбюро Госкомитета по науке и технике. Весьма солидная контора в центре города. После работы, я частенько встречалась с друзьями и домой не спешила. Шли гулять по центру, заходили в кафе или в бар, появилось много приятелей, проводивших досуг в кабаках. Мне нравилось сидеть за столиком, потягивать коктейль, слушать музыкантов, танцевать, флиртовать, вдыхать запах кофе и сигарет, смотреть выступление варьете. Тревожно и сладко звучал голос певца:
