Дмитрий ушел глубоко в дебри своих мыслей. Он пытался подобрать слова, которые помогут ему высказать Евгению все, что о нем думает. Но минуты шли, а с ними утекал шанс. Перед ним на полке лежали подгнивающие яблоки, и внутри он чувствовал себя схоже.

– Хочу, кстати, сказать, если кто не следит за новостями, – радио продолжало вещание, – то для научного сообщества прилет Психофоры стал крайней неожиданностью, ведь она появилась в нашей Солнечной системе где-то полгода назад буквально из ниоткуда. Мало удивительного, на самом деле в подобном. Я слышал, что метеоры, которые могут стереть в труху нашу старушку Землю, мы рискуем заметить прямо перед столкновением. Но все равно! Подобное явление – настоящий нонсенс и фурор для всего человечества! Правда сколько я не разговаривал со своими знакомыми, никто и не интересовался новостями о комете. То ли дело дюжина очередных супергеройских блокбастеров!

Евгений переминался с ноги на ногу прямо возле входа, готовый выпорхнуть на улицу, чтобы бежать дальше. Он внимательно наблюдал за перламутровыми бликами, прыгающими по витринам магазина. Евгений мог поклясться, что слышал эти блики, и звук тот напоминал тонкий треск кристаллов, крошащихся под собственным весом и от контакта с суровой реальностью. Он слышал самый что ни на есть перламутровый звук. И если парень встретится с ним еще раз, то узнает его в то же мгновение.

– Вы, разумеется, не обязаны верить мне на слово, – говорил диджей. – Поэтому я договорился заранее с ученым о небольшой беседе именно сегодня. С настоящим академиком! Я приветствую вас, Игорь Алексеевич.

– Да-да, и я вас тоже категорически приветствую, – из динамиков лился суетливый, шепелявый обрывающийся стариковский голос. Мужчина будто бежал, сидя на стуле. – И вас, и ваших слушателей…

– Что вы можете сказать о сегодняшнем явлении? – диджей перехватил инициативу. – Я думаю, вы согласитесь с моим видением Психофоры, как чего-то крайне аномального, но очень и очень любопытного.

– Несомненно, мой друг! Несомненно! – тараторил гость.

– А научное сообщество уже пришло к какому-либо консенсусу?

– Смотря кого вы называете научным сообществом, – с легким смущением говорил академик. – Это сообщество, кхм, весьма разношерстно. Вообще многие университеты, издания и обычные светила наук скоро начнут нести в неподготовленные массы свои гипотезы. Нужно просто подождать.

– Подождать, подождать. Нет! – обрубил на корню диктор. – Конкретно вы! Ваша позиция. Или ваших ближайших коллег. Давайте. Прямо сейчас!

– Конкретно мое? – задумался академик. – Хорошо. Как по мне, глядя на Психофору, мы должны задаться единственным вопросом: реальности происходящего.

– Что вы имеете в виду? Я, например, не сомневаюсь, что реальность реальна.

– Ну как сказать, – говорил академик. – Вы на работе со скольки?

– С самого запуска эфира, – ответил диктор.

– Ага… Поймите меня сейчас правильно. Вещи, события, о которых я пытаюсь рассказать, как мне кажется, должны были… как бы это сказать. Созреть.

– Созреть, – рассмеялся диджей. – Любопытно. И что же должно было созреть?

– В итоге? – уточнил академик. – Только Бог может знать. Или кто-то подобный. Но если говорить про мой личный опыт, то все начиналось очень просто: странные мысли, желания, предпочтения. Потом пришли необычные звуки и видения. Что-то не очень заметное. Например, невиданный раньше цвет, или… Не знаю… У тишины свой звук появился. Такой клишированный пример, но все же.

– Да это галлюцинации обычные!

– И да, и нет, – отвечал академик. – Да посмотрите хотя бы на саму комету! Как она те же облака окрашивает.

– Тут не спорю, удивительное зрелище, – согласился диктор. – Думаете, скоро мы станем свидетелями чего-то действительно грандиозного?

– Не знаю, что для вас значит грандиозное. И не знаю, насколько далеки будут последствия прилета кометы.

– Пф, – фыркнул Дмитрий. Он обратил внимание на радиовещание, когда в эфире появился ученый. – Последствия… Еще один фрик, – сказал он, косо глянув на Евгения.

Евгений же слушал на полном серьезе. Он даже перестал суетиться, когда в эфир вышел так называемый академик и начал нести в мир свои размышления.

– Хорошо, – гаркнул ведущий. – Расскажите тогда, какие необычные вещи успели приключиться с вами за сегодня?

– Утром… Когда мыл кружку после кофе, – задумчиво отвечал академик, – я услышал странный звук. Что-то похожее на рифмованные, ритмичные религиозные песнопения. Яркие, высокие, звенящие голоса. Но неразборчивые. Звучали они только тогда, когда текла вода и словно растворялись в ней. Я прислушался, пытаясь разобрать хоть слово, но ни одного я так и не понял. Знаете, если у молекул воды был бы голос, их разговор, думаю, звучал бы именно так.

– Ого. Живая вода, считай, в прямом смысле, – хохотнул ведущий.

– Громко сказано, наверное, но даже если так, – размышлял академик, – как было сказано, сегодня на наших глазах решается вопрос реальности. Возможно, нам стоит переоценить вероятностей различных событий. Вот, скажем, живет ли на дне океана огромный Кракен? Есть ли призраки в шкафу вашей бабули? Вчера я бы сказал твердое, уверенное, нет. Но сегодня…

– Все наши фантазии могут стать явью, – подчеркнул ведущий.

– Станет явью даже то, что мы вообще не в состоянии нафантазировать, – продолжал академик. – Проблема в другом. Люди и раньше разговаривали с горящими кустами, видели ангелов и похищались инопланетянами, но раньше вопрос всегда упирался в исследование биохимии из мозга, нет ли там какого-то сбоя. Теперь же… Мне кажется, теперь нужно будет сдвигать грани, которые позволяли определять объективность реальности.

– Какая-то прям магия, – сказал диктор.

– Нет, скорее материализующаяся философия. Или практическая метафизика. Пока только так, ведь вряд ли ближайшие годы доказательная наука будет заниматься корректировкой тех границ.

– Хорошо, а есть ли идеи или даже примеры этих границ? Тест, допустим? Согнуть ложку взглядом? – спросил ведущий.

– Мы не попали в какую-нибудь матрицу. Мир останется таким же реальным, каким и был, если можно так выразиться, просто измененным, – сказал академик и добавил: – а возможно, он и всегда был таким, просто мы не замечали. Единственное, в чем я уверен, так в том, что смерть останется той самой гранью, которую невозможно подменить или сдвинуть. Смерть куда реальнее жизни. В объективности жизни можно сомневаться, в объективности смерти – нет. Ибо мертвец обращается в ничто, теряет свою форму. И рано или поздно, он распадётся на атомы, оставив пустое пространство там, где он разлагался. Пустое – метафорически, разумеется.

– А если мы вспомним про живых мертвецов из фильмов? – уточнил ведущий.

– Если мертвец живой, он будет своеобразно жить до момента, когда полностью сгниет и перестанет бродить по миру. Если же он совсем не гниет и бродит в поисках еды, значит, и не мертв он вовсе. Потому что смерть – это не холодное тело, не трупное окоченение и не гниль, смерть – это процессы циркуляции молекул и информации. Смерть – это торжество и апогей неживой природы. Смерть – это нежизнь. И для всего мира естественно состояние именно смерти, а не жизни, – заключил академик.

– Так мы – ошибка? – уточнил диджей.

– Нет, – отвечал академик. – Я бы сказал, что мы – необходимый момент для фиксации реальности. Ведь вселенная существует только тогда, когда в ней живет наблюдатель. И жизнь дает смысл окружающему миру, дает смысл смерти, – закончил академик.

Радиоэфир захватил внимание и Дианы. Она забыла про воду и застыла возле стеллажа, подняв голову к потолку. Но разговоры те вызывали в ней смешанные чувства. Однако когда академик закончил говорить, она взяла первую попавшуюся бутылку воды без газа, потрясла ее и прислушалась. Не услышав ничего, кроме тихого плеска, она прошептала: "Идиотка".

Стоя на кассе и расплачиваясь, девушка старалась не обращать внимание на полный подозрения пристальный взгляд продавщицы. И прыгая взглядом по товарам, созданным для вытягивания последних денег на кассе, она в какой-то момент поняла, что не узнает некоторые из них. Расплатившись, Диана уставилась на странный батончик. Его обертка отдаленно напоминала дизайн маунти дью: рваные черные и зеленые полосы начинались у краев упаковки и встречались в центре, точно клыки хищника, создавая подобие замкнутой, но дырявой пасти. На всю длину обертки растянулось название "Sotiris", выполненное яркими желтыми буквами с розовой обводкой. Чуть ниже белыми буквами слоган объяснял, почему нужно купить именно этот батончик: "Вся сладость благочестия! И ни грамма сахара!"