С ходу мы взяли первый рубеж обороны и закрепились на утесах. Но развить атаку не удалось. Чайны сопротивлялись упорно, стоически, и ничем нельзя было их выбить. Дикая ярость охватила нас, штурмовавших остров Урал. Вновь и вновь мы бросались в атаки, но продвигались незначительно, а людей теряли много. Слишком много мы потеряли дорогих нам людей.

   "Я, курсант Измаилов, принимая присягу, торжественно клянусь горячо любить свою Родину, хорошо учиться, выполнять приказы командования и, если потребуется, отдать свою жизнь за счастье народа, дабы не посрамить славного звания гардемарина..." Я, лейтенант Измаилов, в прошлом Сахмад Исмаил-Бек, сердцем помню слова клятвы, губами помню тяжелый прохладный шелк знамени, которое я целовал. Помню лица ребят-однокурсников по офицерскому училищу. Многих уже нет в списках живых. И я отдаю жизнь за дело Родины. Потребовалось, и вот я ее отдаю. Она сочится через повязку на голове, по капле вытекает из меня, и кажется, будто я уже не на земле, а в аду. С жужжанием пропарывают ночь трассирующие пули, летят как светлячки, посланники смерти. Белые лучи прожекторов наотмашь бьют по берегу, и куда они указывают, в том месте свинцовый дождь льет с особенной силой. Рявкают орудия, свистят снаряды, распускаются огненные цветы разрывов. В небо взметается пламя, земля, камни и металл. Горят скалы, они не должны гореть, но они горят.

   "Вертаки" израсходовали боезапас и улетают в сторону моря. Но атака продолжается. Наземная пехота, подводная пехота - штурмуют остров Урал. Ихтиандры, жабродышащие воины, нам помогают, поддерживают огнем из плавающих танков. Задрав хоботы орудий, они бьют по укреплениям врага. Рычат моторы, волны перекатываются через машины, высокие выхлопные трубы выбрасывают в небо клубы черного дыма отработанной солярки. Вонь синтетической взрывчатки лезет в ноздри, в глотку, нечем дышать. А ведь еще надо говорить, вернее, отдавать команды своему подразделению. В наушниках какофония. Когда надвигаешь на левый глаз окуляр, виртуальный экран личного компьютера едва светится - садятся батареи. Но еще можно различить общую дислокацию противника и местоположение атакующих, если, конечно, у них работают датчики. Но уже не с каждым можно связаться. У кого-то разбита рация. А кто-то сам уже убит.

   - Товарищ полковник! Что с вами? Что вы ищите?

   Полковник стоял на карачках, шаря рукой в камнях и чахлых пучках сухой травы.

   - Да вот... серьгу потерял, отстрелили, суки, вместе с ухом...

   Грузно оборачивается. Черный берет с серебряным крабом съехал набок, щека в крови, борода всклокочена. Гарнитура аудио-связи болтается на мокрой, грязной шее.

   - Вы ранены, Иван Николаевич? - спросил Сахмад новым, низким голосом мужчины.

   - Херня, заживет... Серьгу вот жалко. Это был мой талисман. От матери осталась...

   Зеленые глаза Ивана горят в темноте, как у подземного пса. Но общий вид усталый, слишком его вымотала атака. Для человека его возраста большим самомнением было лично идти в бой. Видимо, не хочет срамить почетное прозвище Черномор.

   - Тебе чего, лейтенант?

   - Какие вести с "Москвы"? Нельзя ли у флагмана попросить огоньку? Ихтисы не могут пробить бункер на высоте 16\16. Слишком далеко. И укреплен сильно. Туда бы "крота" сбросить. Может "Москва" вышлет подарочек. А то я уже половину личного состава положил, чайники, подлюги, голову поднять не дают.

   - Не паникуй, лейтенант. Держись, вот тебе и весь мой наказ-приказ. "Москве" сейчас самой несладко. Она отбивает атаку кораблей береговой охраны.

   - Понятно, товарищ полковник. Разрешите идти?

   - Садись, лейтенант, чего торчишь под пулями. Давай с тобой, Сахмад, выпьем коньячка.

   Черномор достал из кармана плоскую металлическую фляжку с выдавленным на боку двуглавым Фениксом, отвинтил колпачок, сделал несколько основательных глотков, передал фляжку Сахмаду.

   - Пей, лейтенант Измаилов, может, жизнь веселей станет, и умирать будет не страшно.

   Сахмад разжал спекшиеся губы, хлебнул ароматной огненной жидкости, горло защипало, прочистилось, приятная теплота охватила желудок. Заверещал зуммер компьютерной связи. Полковник надвинул на глаз окуляр, щелкнул тумблером прибора, укрепленного на поясе, - включил прием кодированного АТВ-сигнала.

   - Полковник Семенов на линии.

   Черномор надел на голову гарнитуру аудио-связи, чтобы использовать микрофон, но мини-динамик не вставил, поберег разорванное ухо, из которого сочилась кровь. Пришлось включать громкую связь. Сахмад сразу узнал знакомый сухой говорок:

   "Как дила, таварищ Симёнов?"

   - Дела неважные, товарищ Командующий, - честно сказал полковник в микрофон-муху. - Противник зубами держится за вторую линию укреплений. Несем большие потери, но атакуем.

   "Ми панимаем, что арихмэтика атаки нэ на нашей стороне. Шесть к адному - такаво классическое саатношение патерь при штурме. И это еще минимум. Но ми также панимаем и то, что исконно русские зэмли Урала должны бить нашими. Как гаварил таварищ Ленин - это вапрос жизни и смэрти. Ви сагласни са мной и таварищем Лениным?"

   - Согласен, товарищ Сталин.

   "Ище бы ви нэ били сагласни... Харашё, ми паможим вам, хатя в данную минуту нас глушат глубинными бомбами. (И вправду из динамика доносились глухие разрывы, звуки падения каких-то предметов, скрежет металла и смачные матюки боцмана Погорелого, сидящего за штурвалом суперсубмарины, привязанным к креслу) Ждите, через питнадцать минут в ваш район прибудут два звэна "сапсанов". Наведите их на цель".

   - Спасибо, товарищ Командующий. Теперь - кровь из носа, но крепость Сен-Жань будет наша!

   "Надэюсь, - усталым голосом попрощался Верховный. - А если что, галавой атвэтишь, палковник".

   Черномор отключил связь и вновь, уже с жадностью, хлебнул коньяку из горла. Вытер губы тыльной стороной ладони, поперек лица пролегла грязная полоса.