Но вслух я этого говорить, конечно, не стал.

Было раннее зимнее утро. Армия герцога растянулась длиннющей колонной вдоль заледенелой дороги, и показавшееся впервые за много дней солнце играло задорными бликами на лезвиях алебард и наконечниках пик.

Похолодало, и я слегка ежился под массивными доспехами, к которым еще не успел привыкнуть. Доспехи были герцогским подарком, который принесли в мой шатер — а у меня теперь был свой шатер в армейском лагере — сразу после выступления из Люрской крепости.

Кираса сияла, начищенная до блеска. Верх бедер прикрывали спускающиеся с нее щитки, а шею — бармица, свисавшая с добротного шлема.

Ради доспехов мне пришлось вложить завалявшееся очко характеристик в силу, но даже после этого я не чувствовал себя в своей тарелке, и порой напоминал себе космонавта в скафандре на планете с повышенной силой тяжести. Оставалось надеяться, что со временем я привыкну. И что у меня будет время на то, чтобы привыкнуть.

Джип тоже был не в восторге от того, что его ноша стала тяжелее. Он то и дело шумно фыркал, и, кажется, даже вздыхал, намекая на то, что он не рыцарский конь, и если я вздумаю надеть доспехи и на него, то он просто ляжет на землю и откажется идти.

Формально я был все еще приписан к авангарду, но в здешних землях встречи с нежитью можно было не опасаться, потому его светлость просил меня больше времени проводить в ставке, чтобы я при необходимости был под рукой. Думаю, ему просто важно было получить в моем лице союзника, очаровав грандиозностью планов.

В этот день Кире нездоровилось, и она, обычно сопровождавшая герцога верхом, пересела в богато украшенную повозку. Мы же с его светлостью ехали чуть впереди, сопровождаемые воеводами из его свиты.

— Когда-то это была имперская дорога, — сказал герцог, указав на покосившийся древний верстовой столб, покрытый серо-зеленым мхом. — Вы ведь знаете, что когда-то весь Монланд был под властью одной империи?

Я кивнул. Старая империя сохранилась больше в легендах, да еще кое-где напоминали о ней не до конца заросшие бурьяном дороги из массивных каменных плит, тянущиеся через весь материк, а также развалины мостов и крепостей. На пике могущества она включала в себя не только Монланд, но и многие города Сунланда. Нынешние палатинские доминусы считали себя наследниками ее императоров, но их страна — богатая и обширная — была лишь бледной тенью былой империи.

— А что с ней стало, вы знаете? — продолжил Рихард.

— Ее уничтожило Чернолесье, — ответил я неуверенно.

— Не совсем так, — ответил герцог. — Империя давно дышала на ладан. Ее погубили раздоры, алчность, предательство. К тому времени, когда возникло Чернолесье, от нее уже отделился Каруин и почти все заморские владения, а Ансо подчинялся Карнаре лишь номинально. Чернолесье нанесло лишь последний удар.

— И что вы хотите этим сказать? — уточнил я.

— Что, уничтожив Чернолесье, избавившись от этого вашего Ника, захватившего власть над ним, мы положим начало возрождению империи.

— Значит, таков ваш план? — уточнил я. — А борьба с нежитью это только…

— Неизбежное начало! — закончил герцог. — И это не просто мой план — это страстное желание каждого человека в этой измученной стране! Взгляните вокруг непредвзято, и вы увидите: крестьяне изнывают от нападений нежити, от баронского гнета, от непомерных налогов. Торговцы несут убытки из-за нарушенных путей и многочисленных таможен. Ремесла в городах хиреют, потому что при нарушенной торговле товары некуда сбывать. Армия деморализуется из-за бесконечных мелких войн, которые ничем не заканчиваются. Империя положит всему этому конец, приведет страну к Золотому веку!

Он замолчал на секунду, разглядев, должно быть, скептическое выражение на моем лице.

— Я понимаю, — вздохнул герцог. — Я понимаю, даже больше, чем вы думаете, Руман. У вас есть причины относиться ко мне предвзято, и в ваших глазах я, должно быть, выгляжу этаким одержимым гордыней прожектером. Что ж, возможно, в какой-то мере так и есть. Но моя вера в собственное предназначение развилась не на пустом месте. И кроме того, разве не такими были все, кому суждено было достичь величия?

— Возможно, — кивнул я. — Вот только не все, кто хотел, его достигли.

— Вы знаете, солдата за такие слова я велел бы высечь перед строем, — спокойно произнес он. — Не за оскорбление в мой адрес — это я, как раз, переношу спокойно — а за сомнение в грядущей победе. Это последнее дело для воина. А кроме того — еще и кощунство, ведь наша победа предсказана Вестницей Рассвета.

Я с улыбкой развел руками, демонстрируя шутливое сожаление о том, что меня ему высечь не удастся.

— Кстати, что у вас было с Ки? — спросил он вдруг, вперив в меня тяжелый взгляд.

— Да, собственно, ничего, — ответил я, опешив немного. Хотел было прибавить что-то вроде «так, целовались пару раз», но вовремя осознал, насколько жалко это прозвучит.

— В самом деле? — недоверчиво произнес он. — Видите ли, Руман, Ки предстоит стать императрицей в этой грядущей империи, матерью наследника ее престола. Было бы крайне… неудобно, если бы выяснилось, что на ее репутации есть какие-то пятна.

— Эм… нет, никаких, — проговорил я. — Во всяком случае, мне о таковых неизвестно.

— Я верю, — герцог кивнул, но искренней его уверенность мне не показалась. — Так вот, я начал про то, что вера в грядущее величие зародилась во мне неспроста. Хотите, я расскажу, откуда она?

— Я весь — внимание, — произнес я, стараясь сохранять великосветский тон. На самом деле, этот разговор начинал меня тяготить. Но сказать его светлости, что я ему не исповедник, было бы слишком бестактно.

— Я начну с самого начала, — произнес герцог, вальяжно устроившись в седле. Отчего-то мне подумалось, что эту речь он давно приберегал для подходящего случая и, возможно, даже репетировал. — Я с раннего детства знал, что буду герцогом. И что больше никем стать не смогу. Это всегда тяготило меня.

Многие бы сказали, что я бесился с жиру, и что они с огромным удовольствием поменялись бы со мной местами. Однако посмотрите на это с моей точки зрения.

Едва я слез с деревянной лошадки, как мне ежедневно начали внушать, что мой долг — готовиться править страной. Сидеть часами на скучных приемах и заседаниях малого совета, тщательно держать осанку, а также поскорее жениться и обеспечить страну наследником.

Я видел, как нес свое бремя мой отец. На людях это был образец монарха, каменная статуя, а не человек. Каждое слово, срывавшееся с его губ, было веским и точным, осанка безукоризненной, взгляд пронзительным и строгим.

Но стоило ему остаться наедине с семьей, он становился на целую пядь ниже, а движения делались ленивыми и расслабленными, словно он безумно устал тащить на себе какую-то невидимую тяжесть. Я знал, что эта тяжесть — власть, и с ужасом ждал того дня, когда она ляжет на мои плечи.

А еще мне ужасно не хотелось жениться. Ни одна кандидатка мне не нравилась. Любая из аристократок Тарсина смотрела на меня, и видела только корону и мешок с деньгами. Это настолько явно читалось на их лицах, что даже в пятнадцать лет я, неопытный юнец, прекрасно это видел и испытывал жуткое отвращение. Горничные моей матери казались мне куда более честными и женственными.

Герцог усмехнулся, и его взгляд потеплел от приятного воспоминания, но он тут же вернулся к каменному выражению лица, словно спохватившись.

— Наконец, уже унаследовав корону, — продолжил он, — я сам понял, что пора, и выбрал себе жену среди дочерей палатинских аристократов из-за моря. Моя Зоя была хороша собой, прекрасно образована, с ней было приятно, и, наверное, я даже ее любил. Но после свадьбы на меня сразу напала тоска. И я знаю, отчего она меня одолела: я вдруг понял, что теперь — все. Все интересное в жизни случилось. У меня теперь есть корона, есть жена, но больше ничего мне не достигнуть, и всю оставшуюся жизнь я буду вариться в мелких интригах придворных, в торговле с двумя-тремя заморскими портами, в постоянном выклянчивании денег армией, которая ни с кем не воюет, и монастырями, где давно не верят в Мучеников.