– Можете идти, но что-то мне подсказывает, что этот наш разговор с вами не последний.

Через час Марат Абдуллович наведался в квартиру Волосюка, где застал его жену. Увидев в дверях сотрудника милиции, она растянула губы в пресной улыбке и предложила войти.

– Проходите, правда, у нас не прибрано.

Темирзяев неспешно вошел в квартиру, обратив внимание, что особой роскоши не обнаруживается. Хотя, судя по тому, как разворачивались дела в кооперативе, Волосюк мог позволить себе куда больше.

– Может, вы хотите чаю?

– Нет, спасибо, я хотел вам задать несколько вопросов.

Присели за длинный стол, укрытый клеенкой, на котором стоял большой начищенный самовар, явное украшение квартиры.

– Вы можете сказать, в котором часу ваш муж пришел домой четырнадцатого февраля? – поинтересовался Темирзяев.

– Было что-то около девяти… Или начало десятого, – перед тем как ответить, Алевтина Васильевна нахмурила широкие брови, что должно было означать, что она напряженно припоминала события вечера субботы, четырнадцатого февраля. – Мы выпили чаю с сушками и легли спать.

– А ваши слова может кто-нибудь подтвердить? – испытующе посмотрел на Волосюк майор Темирзяев.

– Думаю, что нет, – ответила, поразмыслив, Волосюк. – Никого поблизости не было. Да и гостей никаких в этот день не звали.

– Ясно… А в котором часу вы легли спать? – задал новый вопрос Темирзяев.

– Я не смотрела на часы, – ответила женщина. – Наверное, что-то около десяти.

– Так рано? – изобразил на лице и в голосе удивление Марат Абдуллович.

– Так на улице уж в это время давно темно, настоящая ночь. Что же прикажете делать в такую темень? – в свою очередь удивилась Алевтина Васильевна. – Не по улице же разгуливать?

А и правда, что делать поздним вечером, как не спать?

После допроса супругов Волосюк Марат Темирзяев крепко задумался. Что же получается? Свидетельница Марфа Лукоянова показывает, что видела, как после ухода Волосюка с бухгалтером Рауде из конторы промыслового кооператива «Путь Октября» Николай Григорьевич вернулся обратно, постучался в конторскую дверь, и ему открыли. После чего он с большой вероятностью в помещение конторы вошел. Однако сам Волосюк показания свидетельницы начисто отрицает. И что мы в результате имеем? Слово Марфы Лукояновой против слова Николая Волосюка. Каких-либо иных доказательств, увы, не имеется.

Жена Волосюка утверждает, что муж пришел домой либо без нескольких минут девять, либо несколько минут десятого. Предположим, он пришел без пяти девять. А вышел из конторы, по его собственным заверениям, в половине девятого. Где он был двадцать пять минут? Что делал? Да пусть даже двадцать минут, если дать время на спуск со второго этажа, прохождение пути до входной двери в квартиру и открытие ее ключами.

Пришлось еще раз допросить Николая Волосюка. И одним из двух главных вопросов был следующий: возвращался ли он в контору после того, как вышел из нее вместе с бухгалтером Рауде?

– Я к вам хожу в кабинет как на работу, – прежде чем ответить на заданный вопрос, выразил неудовольствие Николай Григорьевич. – Еще раз говорю: не возвращался, – прозвучал убежденный ответ. – Потому что для этого просто не было причины. И знаете, очень жалею, что не возвращался, тогда, возможно, девочка была бы жива.

– Вы вышли из конторы в половине девятого вечера, а домой пришли около девяти. Если не позже. Это показала ваша жена, – выделил интонацией последнюю фразу Темирзяев. – Что вы делали и где вы были как минимум двадцать минут, когда вся дорога, чтобы спуститься со второго этажа на первый, занимает не более двух-трех минут?

– Я стоял на ступенях и думал, – после небольшой паузы прозвучал лаконичный ответ.

– Целых двадцать минут? – не стал скрывать иронии в голосе Темирзяев.

– Ну, может, немного меньше… Вы думаете, я засекал время, сколько буду думать?

– Предположим, пусть будет так. И о чем вы таком размышляли, не припомните? – поинтересовался Марат Абдуллович так, для проформы.

– Вы женаты? – неожиданно спросил Волосюк.

– А какое это имеет отношение к делу?

– Прямое.

– Нет, не женат.

– Тогда вы меня не поймете. Я просто стоял и размышлял о разном, – в упор посмотрел на майора Николай Григорьевич. – Но когда я стоял на ступеньках между первым и вторым этажом, меня мог видеть Петр Наумович Герцингер. Он пенсионер, проживает в соседнем доме. Когда я стоял на ступенях, он проходил мимо. Только вот я не уверен, заметил он меня или нет. Хотя в мою сторону все-таки посмотрел.

– Хорошо, мы проверим ваши показания, – заверил Николая Волосюка майор милиции Темирзяев. – А теперь можете идти.

Волосюк вышел из отделения милиции с явным облегчением.

Петр Наумович Герцингер обитал в соседнем доме, точнее сказать, домике, по самые окна вросшем в землю, над которым торжествующе торчал громоотвод, царапая кривым черным ногтем выцветшее, словно голубой холст, небо. Таких строений в Ямской слободе (да и не только в ней), возведенных еще в достопамятные времена, имелось в Казани во множестве. Вход в дом был со двора, огороженного деревянным, потемневшим от времени и дождей забором. Темирзяев, протопав мимо палисадника до входных дверей, долго стучался в них, однако никто не отзывался. Но внутри дома кто-то определенно находился, поскольку из помещения исходил густой запах жарящейся селедки. Возможно, что кто другой обозвал бы столь резкий едкий запах невыносимой вонью, но майор, стоявший на страже правопорядка, обязан был свои оценочные суждения держать при себе.

Наконец двери приоткрылись, и в проеме показалась растрепанная седая голова древней старухи.

– Вам кого? – старческим фальцетом полюбопытствовала сморщенная голова и неловко склонилась набок, словно у старушки уже не оставалось сил, чтобы держать ее прямо.

– Герцингеры здесь проживают? – с почтением поинтересовался Марат Абдуллович и доброжелательно улыбнулся, рассчитывая на располагающий разговор. Старые люди невероятно доверчивы и словоохотливы, может, получится что-то узнать применительно к делу.

– А почем у вас картошка? – поправляя на плечах наброшенный плед, старушка вскинула на майора мутные глаза. Они были неопределенного оттенка, хотя лет сорок назад вполне могли иметь карий цвет.

Марат Темирзяев понял, что старушка крепко глуха, и уже намного громче, с явным разочарованием, понимая, что ожидаемой беседы не произойдет, повторил свой вопрос:

– Герцингеры здесь проживают?

– Здесь, – подумав, ответила старушка и на этот раз уже внимательно посмотрела на Марата Абдулловича, безошибочно признав в нем человека из органов, и бесхитростно полюбопытствовала: – Вы пришли забирать моего мужа в тюрьму?

– Никто его забирать в тюрьму не собирается. Я пришел задать ему несколько вопросов, – поддерживая манеру разговора старушки, громко ответил майор.

– Сагочка, кто там? – раздался дребезжащий старческий мужской голос из недр вросшего в землю дома.

– Проходите, – пропустила Марата Абдулловича в дом старушка и, повернувшись, громко ответила на голос: – К тебе пришли из органов.

– Ково? – вышел навстречу жене и майору милиции дремучий сухой старикан с редким седым пушком на голове.

– Это к тебе! – приставив ладони рупором к уху Петра Наумовича, прокричала старушка. – Из органов пришли!

– Вижу, что из огганов, – грустно посмотрел на Темирзяева глазами навыкате старик Герцингер. Почему старик определил, что Марат Абдуллович из органов, было непонятно, поскольку майор был в штатской одежде. – Дождался… Что ж, Сага. Собигай мою котомочку. Я готов!

– Не надо котомочку, – проорал настолько громко, насколько это было возможно, Темирзяев. – У меня к вам всего пара вопросов. Я их задам, а потом уйду.

Марату Абдулловичу очень хотелось еще добавить: «Ко всем чертям от этого дома!» Но сумел сдержался.

Старик посмотрел сначала на гостя, потом на жену и, указав сухонькой рукой на древний стул (наверняка ровесник самого хозяина), проговорил, как показалось Темирзяеву, с легким разочарованием: