— Давно вы живете в этом доме?

— А с 1922-го. Как старый барин взял меня к своим ребятишкам нянькой, с тех пор вот и живу здесь. И сам барин и я — молодыми мы тогда еще были. Четверых детей ему вынянчила. Ой, сколько же работать мне приходилось! Но ничего, силы были, управлялась с любой работой.

— А учиться довелось?

— А как же?! Два класса кончила. Но читать плохо умею. Дома-то тоже за меньшими братишками ходить надо было.

— С супругом своим где, когда познакомились?

— А где? Здесь в доме и познакомились. Он мальчиком рассыльным в магазине у барина служил. Ну и по дому что надо делал. Разнорабочий, как теперь называют. Но приходилось ему опять же и потяжелее работу справлять. Зимой снег убирать, летом сад весь лопатой вскапывать. Словом, когда что. А мы в двадцать шестом с ним поженились. Тогда барин нам и комнату выделил. Пали, муженек мой, прихрамывает на одну ногу. В малолетстве еще телега колесом задела. Ну, таким бездольным, как я, хоть и увечный муж — находка. Пускай будет хоть косой, хоть хромой. Но мой-то муженек, он не калека. Чуток только припадает на левую ногу — и все! И человек он добрый, смирный.

— Стало быть, всю жизнь здесь живете?

— Тут и живем.

— Пятьдесят лет?

— Так. Сначала нянькой, потом в горничных. А уж во время войны поварихой меня сделали. Ну а после войны — служанкой-экономкой. Дети бариновы выросли, поженились да замуж повыходили, по своим домам-квартирам разъехались. А мы с мужем здесь вот остались. Как барин заведение свое закрыл, мы оба по дому у него работать стали.

— Какое же «заведение» было у господина Колечанского?

— Торговля кожами. От отца в наследство досталось. Потом автомашинами занимался, ремонтировал. Чипил, значит. В этом он тоже толк знал. Но и это занятие бросил. С капитала стал жить.

— Женат был?

— Был. Но жена давненько уж как померла. С той поры вдовствовал. Как раз снова жениться собирался.

— А когда он оставил ремонтное свое дело?

— Ремонтное-то? А лет шесть тому будет.

— И с чего, говорите, жил? — решил повторить свой вопрос Зеленка.

— У него же книжки сберегательные. Вот на проценты с капитала и жил.

— Где его книжки хранились?

— В шкафу в несгораемом. Богатый человек был хозяин-то наш. Ой какой богатый!

— Дети у него есть?

— Они с супружницей только три года и прожили. Не обзавелись детишками, не успели.

— Брат и сестры живы?

— Все трое.

— Родители?

— Оба родителя погибли. При бомбежке.

— Значит, сестрам и брату наследство причитается? Завещание ваш хозяин оставил?

— Мне о том барин ничего не говорил. Как я знаю, не делал он никакого завещания.

— А каков человек был господин Колечанский?

— Одно скажу: хороший был человек. Жаль нам беднягу.

— Может, недруги у него были?

— Так ведь они у каждого богатого человека имеются…

— Вы кого-нибудь знаете?

— Да как вам сказать. Вот хотя бы взять Михая Галамбоша. Здесь живет. Неподалеку. Много раз говорил он и мне и самому барину, что ежели б мог — удушил бы.

— За что же он так зол был на него?

Старушка заколебалась, не зная, как лучше ответить.

— Теперь уж господину Колечанскому вы все равно никакого вреда не сделаете, если и скажете правду… — подбодрил ее Зеленка.

— Дочка Михаева сюда ходила. К барину. Потом она на Запад сбежала. А там на себя руки наложила. Галамбош уверяет — не знаю так или нет, — будто из-за господина Леринца.

— Ну да?

— Говорю: не знаю, так ли оно.

— Ну а еще были у него недоброжелатели?

— Господин Силади, учитель, не очень жаловал покойного. Потому… — Старушка Кечкешне вдруг умолкла.

— Да не бойтесь вы, тетушка Мари. Если это к Колечанскому отношения не имеет, то так и останется все между нами.

— С месяц будет, как они поссорились. Господин Леринц даже из дома прогнал господина учителя. Чтобы, сказал, ноги твоей тут не было.

— Отчего так?

— А барин тогда с Гизушкой обручился.

— С Гизушкой? Кто такая?

— Гизела Литваи. Ну я ее просто Гизушкой зову. Прежде-то за ней господин Силади ухаживал.

— Как звать господина учителя по имени?

— Мартон.

— А до ссоры они дружили?

— Вот-вот, дружили. Вместе рыбачили.

— Еще кого можете назвать?

— Больше никого, пожалуй.

— А сестер и брата вы знаете, тетушка Мари?

— Как же их не знать. На моих руках выросли.

— Они чем занимаются?

— А чем? Брат старший, господин Янош, председателем в кооперативе. Сын ихний — инженер. Дочка — в университете учится. Красивая барышня. А жена еще до замужества на мебельной фабрике работала, так и по сей день там. Все очень славные люди.

— Сюда наведываются?

— Не-е, никогда. Я сама к ним хожу изредка.

— А сестры? Те где?

— Барышня Адель в сороковом замуж вышла. За офицера одного, господина Радачи. Его на войне убили. Уже в Будапеште. Остались они вдвоем с сыном, с Балинтом. Он здесь, в этом доме рос. А как женился осенью, съехал отсюда. Сама-то Адель в горсовете работает. Сынок же ее шофером заделался. Сейчас в отпуску. На отдыхе.

— Давно?

— В среду вечером заходил сюда. Сказал, что в четверг уезжают с женой. Другая сестра баринова, барышня Эдит, вышла замуж за Арпада Паланкаи. Он чиновником служил в городской ратуше, но в конце войны сбежал на Запад. Бросил тут жену с двумя малыми детишками. Молодая барыня Эдит — та учительницей в гимназии стала работать. Теперь уж скоро на пенсию ей. Бегут годы-то, для всех бегут, милый человек…

— А эти родственники часто навещали господина Колечанского?

— Барышня Адель заглядывала сюда как-то на Новый год. А Эдитку — что-то и не припомню.

С каждым новым ответом тетушки Кечкешне капитан Зеленка все больше приходил к убеждению, что знает она, по-видимому, куда больше, чем рассказывает. Он обдумывал, как бы повернуть их разговор в нужное русло, как вдруг, громко хлопнув дверью, на пороге появился старик Кечкеш.

— Мари, неси скорее ключи от несгораемого. Господам из милиции ключи надобны. Я им сказал, что барин всегда у тебя ключи свои сберегал…

— Несу! — поднимаясь со стула, ответила ему жена.

— Неси и сама побудь там с господами. А то я устал. Да и поесть хочется.

— Завтрак-то вот он, на столе, — проговорила Кечкешие и пошла к себе в комнату за ключами.

— Если позволите, я тут у вас побуду, — попросил разрешения Зеленка, когда Кечкеш начал наливать себе чай.

— Конечно, господин капитан. Может быть, заодно и позавтракаете со мной?

— За приглашение спасибо, — сказал, улыбнувшись, Зеленка, — только я уже. Завтракайте сами, дядюшка Кечкеш. А я, если разрешите, покурю пока.

— А чего ж, давайте. Я и сам ой какой заядлый курильщик.

Старик сел к столу и принялся за трапезу.

— Одним словом, — продолжал разговор следователь, — судя по всему, хозяина вашего кто-то убил. Так что нужно теперь убийцу искать и под суд отдавать. Вы сами-то ни на кого не думаете, дядюшка Кечкеш?

— Я? Не-е.

— Вы ведь давно служите у господ Колечанских?

— Еще в двадцатом сюда поступил.

— Словом, пятьдесят два года. А сколько вам сейчас лет, дядюшка Пали?

— Шестьдесят восемь мне. С мальчика на побегушках в хозяиновой лавке начинал. Потом помогал ему в лавке и по дому… опять же.

— На хозяев не обижались?

— А чего ж обижаться?

— Как они с вами обращались?

— Ну как? Мальчонкой частенько и подзатыльники получать доводилось. Потом — пореже. Но зато кормили. Жилье давали.

— Подзатыльники и покойный господин Леринц вам, случалось, давал?

— Он-то нет, а вот папаша его — тот не скупился.

— А хозяйка?

— Не, она нет. Рано умерла, молодой еще. В сорок девятом. Али в пятидесятом? Уж и не помню точно.

— У господина Колечанского бывали тут в доме женщины?

— Как же не бывать, когда такое-то богатство. Да и время он вдосталь имел. Многие наведывались. Такие красотки, ай да ну. Которые один раз всего появлялись, а какие и дня два-три кряду приходили.