— Значит, вы считаете, что меня обидели? — неожиданно заговорил Шамрай.

— Нет. Но я считаю, что мы тоже можем ошибаться.

— Какое благородство!

— Как хотите, так и понимайте, но запомните одно: мы хотим найти истинного преступника. В то же время я допускаю, что им можете быть и вы. Более того: на данном этапе следствия на вас пало подозрение. Но следователь — это еще не судья, а камера изолятора — не тюрьма. Вы должны знать по собственному опыту, что невиновных людей не судят. Но опять-таки по собственному же опыту вы должны знать и другое: ни одному преступнику не удалось избежать заслуженного наказания.

— Что вам нужно? — проронил в ответ Шамрай.

— Вы сами хорошо знаете, что нужно следствию, — сказал он.

— Чтобы я признался в том, что обокрал кассы и убил Антонюка? Но кассы я не грабил и Антонюка не убивал. Понимаете: не грабил и не убивал!

— Не надо горячиться. Давайте разберемся во всем спокойно. Я допускаю, что кто-то умышленно подтасовал против вас факты. Тогда помогите вывести этого человека на чистую воду. Ведь сейчас он, если вы действительно не виноваты, смеется над вами и над теми, кто вам поверил.

— Кто же это поверил мне? Случайно не милиция ли?

— А почему бы и нет? Работники милиции устроили вас на работу, заботились о вас.

— А теперь пришиваете грабежи и убийства.

— Вы опять за свое. Повторяю: если мы действительно допустили ошибку, то вам сейчас надо думать о том, как помочь нам исправить эту ошибку. Не ослепляйтесь обидой и не берите на себя чужую вину.

Турчин замолчал и смотрел на Шамрая. Глаза у того были широко открыты и неподвижны, бледное лицо заострилось, нижняя губа прикушена.

— Итак, прошу вас ответить на такой вопрос: был ли у вас Антонюк в ту ночь, когда произошло ограбление?

— Был.

— Один?

— Нет. Еще с двумя парнями.

— Не замечали в них чего-нибудь подозрительного?

— Нет.

— А в поведении Антонюка?

— Что вас конкретно интересует?

— Прежде всего его душевное состояние. Не показалось ли вам, что он волнуется, куда-то спешит?

— По-моему, он был такой, как всегда. Впрочем, воздержусь от категоричных утверждений. В тот вечер я к нему не присматривался. Что еще вас интересует?

— Характер Антонюка.

— Теленок. Таких, как он, легко прибирают к рукам сильные натуры.

— Кто же ею мог быть?

— У всех высотников сильные натуры. Слабохарактерные долго не выдерживают.

— А Антонюк?

— Белая ворона. Его погнала в монтажники жадность. Больших денег захотелось.

— Он угощал вас в ресторане на свои?

— На свои.

— Как вы это объясните?

— Должно быть, так захотелось тому, кто стоял за его спиной.

— Вы подозреваете кого-нибудь?

— Нет.

Оперуполномоченный встал и прошелся по палате.

— Ну что ж, нет так нет. Тогда запаситесь выдержкой и попробуйте опровергнуть еще одну улику против вас. Речь идет о вашем поведении в ту ночь, когда произошла последняя кража. Тому есть свидетели, нам удалось их найти. Так вот, вспомним некоторые детали. Вечером к вам приходят приятели. Вы с ними сидите до полуночи, потом провожаете их и, дождавшись, пока они уйдут, вылезаете в окно и идете...

Шамрай вдруг резко повернулся и сел.

— Черт! — громко воскликнул он. — А я ломаю голову, как этот паразит подбросил мне деньги. Да он же, сволочь, влез в окно. И как же я сам до этого не додумался. Вот тупица!

Удивление, возмущение Шамрая были такими искренними, эмоциональными, что невозможно было не поверить в них. И все же не укладывалось в голове, чтобы Шамрай додумался до этого только теперь — ведь сам он часто пользовался окном вместо двери. Неужели притворяется?

— Вполне вероятно, что именно так оно и было, — согласился лейтенант. — Но все же вы не ответили на мой вопрос.

— Какой вопрос?

— Куда вы ходили в ту ночь?

Возбуждение Шамрая угасло, лицо снова стало мрачным и даже злым. Он смотрел прямо перед собой.

— Так я жду вашего ответа, — напомнил Турчин.

— Извините, — тяжело пошевелился Шамрай, — но его не будет.

— Это вы серьезно?

— Слушайте, давайте не будем тратить время на лишние разговоры. Я сказал все, что знал и что считал нужным сказать. А теперь прошу вас оставить меня в покое.

Шамрай снова лег и отвернулся лицом к стене. Видно было, что теперь из него не выдавишь ни слова. «Что вызвало у него такое неожиданное упорство? — мысленно спрашивал себя Турчин. — Отсутствие правдоподобного объяснения? Нет, что-то не похоже. Вероятно, тут другая причина. Где-то глубоко, на самом дне души, он должен прятать что-то такое, к чему нет доступа посторонним. Или оно имеет какое-то отношение к совершенным преступлениям?»

Турчин понял, что не успокоится, пока не выяснит, какую тайну хранит Краб. Но как это сделать? Может, стоит внимательнее приглядеться к его прошлому, поинтересоваться его жизнью? А то ведь по сути Шамрая-Краба он знает только с одной стороны: что он рано встал на преступный путь, не раз отбывал срок, что у него вспыльчивый характер.

А какова другая сторона его жизни? Тоже черная? Неужели ничего не было светлого? Кто его родители? Живы ли они? С кем дружит? Что о нем думают товарищи, с которыми работал, дед с бабкой, у которых квартировал?.. Может быть, именно с изучения личности Шамрая-Краба и надо было начинать следствие? Однако еще не поздно исправить ошибку.

ТУРЧИН застал бригадира в прорабской, где тот что-то писал, склонившись над столиком. Увидев оперуполномоченного, он поднялся со стула и поспешил ему навстречу.

— Что вас привело к нам? — поинтересовался он, пожимая Турчину руку.

— Шамрай, — лаконично ответил тот.

— Понятно... Я слышал, он поднял катавасию. Ну и тип, а? А знаете, я далек от мысли, что он действительно собирался покончить с собой. Тут, мне кажется, хитрый, заранее продуманный ход...

— Разберемся, — прервал рассуждения Коротуна лейтенант. — Скажите, пожалуйста, вы давно знаете Шамрая?

— Со дня его прихода в бригаду.

— Ну и что вы о нем можете сказать?

— Все, что мог, уже рассказал: сперва все было в порядке, работал как вол, а потом начались выпивки, прогулы...

— Вы, случайно, не знаете, откуда он родом?

— Как-то не интересовался, то ли из Хмельницкой, то ли из Сумской области...

— Кто-нибудь из родных у него есть?

— Тоже точно не могу сказать. Он о них никогда не вспоминал. Ну, а что касается писем... Поговаривали, что он тайно переписывается со своими дружками.

— От кого вы это слышали?

— От Антонюка.

— А еще от кого?

— Не помню.

Турчин, глядя на Коротуна, подумал: «Мало ты знаешь, бригадир, о своем подчиненном, а еще бил себя в грудь, доказывая, что занимаешься его воспитанием».

— Вы как-то говорили, что бывали у Шамрая на квартире. Не могли бы вы рассказать о его отношениях с хозяевами?

— Старики на него, кажется, не жалуются.

— А с кем он еще был знаком, кроме ребят из бригады?

— Кажется, ни с кем. Впрочем, может, кто-нибудь из монтажников знает больше.

Оперуполномоченный уже беседовал со многими рабочими, но никто не мог ничего сообщить о круге знакомых Шамрая. Кстати, никто не назвал его своим другом, хотя все они отзывались о нем неплохо: компанейский, открытый, не скуп... Сам он тоже ни к кому в друзья не набивался.

— В объяснительной записке вы писали, что не видели, как сорвался Антонюк, потому что были в это время в прорабской. Потом услышали крик и выбежали во двор, — напомнил Турчин бригадиру.

— Да.

— После этого вы сразу бросились к Антонюку?

— Именно так.

— А как вел себя Шамрай?

— Где, внизу или на башне?

— И там и тут.

— О башне ничего не скажу. Правда, я сразу, когда выбежал наружу, посмотрел вверх. Там виднелась неподвижная фигура Шамрая, который будто прикипел к стойке. А на земле... Когда он слез, уже сбежались люди... Кому-то показалось, что Антонюк жив, мы его положили в машину и отправили в больницу.