Миссис Козенс, чье недовольное, морщинистое, вполне в стиле Борли лицо я узнала, потому что когда-то сталкивалась с ней на охоте, довольно сердечно нас приветствовала. Профессор выступил вперед в манере, отдаленно напоминающей манеру лорда Монтдора, с приторным радушием, которое, возможно, брало свое начало в Церкви, хотя по сравнению с лордом Монтдором он был как викарий по сравнению с кардиналом. На вечере присутствовали еще три пары, которым меня представили, все это были доны с женами. Я разволновалась, увидев этих людей, среди которых мне отныне предстояло жить. Они были уродливы и не особенно дружелюбны, но я не сомневалась, что очень умны.

Еда, поданная профурсеткой в мрачной столовой, была ужасна, и я почувствовала глубокую жалость к миссис Козенс, решив, что, должно быть, что-то пошло не так. С тех пор я съела так много таких обедов, что уже точно не помню, из чего он состоял, однако подозреваю, что начинался с консервированного супа и заканчивался сухими сардинами или сухими тостами и что мы выпили несколько капель белого вина. Я хорошо помню, что разговор был далек от искрометного, и этот факт я в то время отнесла на счет отвратительной субстанции, которую мы пытались проглотить. Но теперь я знаю, что это было скорее из-за присутствия женщин. Доны привычны к плохой еде, но становятся скованными в смешанной компании. Как только был уничтожен хвост последней сардины, миссис Козенс поднялась из-за стола, и мы, дамы, перешли в гостиную, оставив мужчин наслаждаться единственным удачным пунктом меню – превосходным марочным портвейном. Появились они лишь незадолго перед тем, как настала пора идти домой.

За кофе, сидя вокруг гофрированной бумаги в камине, другие женщины говорили о леди Монтдор и поразительном замужестве Полли. Хотя их мужья немного знали лорда Монтдора, по-видимому, никто из присутствовавших не был знаком с леди Монтдор, даже Норма Козенс, пару раз бывавшая в Хэмптоне на торжествах в качестве члена важной фамилии графства. Однако все они разговаривали так, будто очень хорошо ее знали и к тому же немало натерпелись от нее. Леди Монтдор не была популярна в графстве. Причина в том, что она воротила нос от местных сквайров и их жен, так же как и от местных торговцев и их продукции, безжалостно импортируя и своих гостей, и продовольствие из Лондона.

Всегда интересно и обычно вызывает раздражение, когда слышишь, что люди говорят о ком-то, кого не знают, но кого знаем мы. В данном случае я вертелась, как уж на сковородке от любопытства и негодования. Никто не спрашивал моего мнения, так что я сидела молча и слушала. Преобладающей мыслью дискуссии была та, что дьявольски злобная леди Монтдор завидовала Полли, ее молодости и красоте с тех самых пор, как та выросла, унижала ее, подавляла и как могла прятала от чужих глаз. Более того, как только у Полли появлялся воздыхатель, леди Монтдор каким-то образом ухитрялась дать ему от ворот поворот и в конечном счете побудила ее упасть в объятия дяди, лишь бы сбежать из злосчастного дома.

– А мне доподлинно известно, что Полли (все они называли ее «Полли», хотя никто из них не знал ее лично) как раз собиралась обручиться с Джойсом Флитвудом, вот только на днях. Он на Рождество гостил в Хэмптоне, и все шло к этому. Его сестра мне говорила. Ну, так леди Монтдор в два счета от него избавилась, понимаете?

– Да, а разве не то же самое случилось с Джоном Конингсби? Полли была безумно в него влюблена, и нет сомнения, что в итоге он бы сделал ей предложение, но, когда леди Монтдор поняла, что происходит, она его выдворила.

– И в Индии тоже так было несколько раз. Только Полли приглянется какой-нибудь молодой человек, как он таинственно исчезает.

Они рассуждали так, будто леди Монтдор была какой-то колдуньей из сказки.

– Понимаете, она завидовала тому, что та считалась такой красавицей. Я-то никогда так не считала, меня не восхищает этот рыбий вид.

– Казалось бы, ей было выгодно сбыть ее как можно скорее.

– Невозможно предвидеть, как зависть и ревность подействуют на людей.

– Но я всегда думала, что Дугдейл был любовником самой леди Монтдор.

– Конечно, был, и именно поэтому она не могла вообразить, что между ним и Полли что-то есть. Так ей и надо, надо было позволить бедной девочке выйти за тех, других, когда она хотела.

– Какая хитрая штучка, однако, – так вести себя прямо под носом у своей матери и тетки.

– Ну, я думаю, одна другой стоит. Кого мне жаль, так это бедного лорда Монтдора, он такой чудесный старик, а она годами вила из него веревки, с тех самых пор, как они поженились. Папочка говорит, она совершенно разрушила его карьеру, и, если бы не она, он мог бы стать премьер-министром или кем-то подобным.

– Да, но он был наместником короля, – вмешалась я наконец в разговор, чувствуя себя полностью на стороне леди Монтдор и против этих отвратительных людей.

– Да, был, и всем известно, что из-за нее мы чуть не потеряли Индию. Уверена, вред, который она там нанесла, был просто ужасным. У папочки есть большой друг, судья в Индии, так вы бы послушали его рассказы! Ее грубость!..

– Конечно, многие говорят, что Полли вовсе не дочь лорда Монтдора. Короля Эдуарда, я слышала.

– Похоже, сейчас уже не имеет большого значения, чья она дочь, поскольку он вычеркнул ее из своего завещания и все получит какой-то американец.

– Австралиец, как я слышала. Только представьте себе австралийца в Хэмптоне, грустно становится, как подумаешь об этом.

– А всему виной эта старуха, старая шлюха. Это единственное, что можно о ней сказать, если вдуматься, и незачем ей так важничать.

Я вдруг рассвирепела. Мне хорошо были известны недостатки леди Монтдор, я знала, что во многих отношениях она достойна порицания, но мне показалось, что дурно со стороны людей, которые никогда с ней даже не встречались и ничего не знали из первых рук, так о ней говорить. У меня было ощущение, что они делают это из скрытой зависти и стоит ей только взять под свое покровительство любую из этих женщин и одарить хоть отблеском своего обаяния, как они сделаются ее раболепствующими прилипалами.

– Я слышала, она устроила жуткую сцену на свадьбе, – сказала преподавательская жена, чей папочка знал индийского судью. – Кричала, визжала и впала в истерику.

– Ничего подобного, – возразила я.

– Почему? Откуда вы знаете?

– Потому что я там была.

Они посмотрели на меня с любопытством и довольно сердито, словно мне следовало подать голос раньше, и сменили тему, заговорив о детских болезнях и злодеяниях слуг.

Я надеялась, что на следующем званом обеде познакомлюсь с благородными, мыслящими, интеллектуальными женщинами из моей оксфордской мечты, если только такие вообще существуют.

После этого Норма Козенс по какой-то причине прониклась ко мне симпатией и взяла за обыкновение заходить ко мне домой по пути на прогулку или с прогулки, которую она совершала каждый день со своими бордер-терьерами. Мне она казалась самой ворчливой из всех известных людей. Все было не по ней, и ее разговор, состоявший из наставлений, советов и критики, перемежался яростными вздохами, но, в сущности, она была неплохой старушенцией, доброй в душе, и часто оказывала мне маленькие любезности. В конце концов я полюбила ее больше всех донских жен. Она была, по крайней мере, естественна и без претензий и воспитывала своих детей без выкрутасов. С кем я не смогла поладить, так это с претенциозными дамочками с современными идеями и отвратительными детьми, которых никогда не одергивала и не призывала к порядку рука няни. Норма принадлежала к хорошо известному мне типу людей – обычная сельская, привычная к охоте женщина, возможно, неуместная в академических кругах, без сумасбродства и, уж конечно, без гнусности. Так или иначе, она вошла без приглашения в мою новую жизнь и была принята мною без особых возражений.

Более трудные и обременительные отношения установились у меня с леди Монтдор. Она часто навещала меня в моем доме, приходя в более странные и неудобные моменты, чем Норма (которая была очень консервативна в этом отношении), и продолжала превращать меня в свою фрейлину. Это было очень легко. Никто никогда так не подтачивал мою силу воли, как она, и подобно лорду Монтдору, но в отличие от Полли, я была полностью у нее под каблуком. Даже Альфред на миг оторвал взор от пасторского богословия и увидел, что происходит. Он сказал, что не может понять моего отношения и что это его раздражает.