Фигаро с достоинством кланяется Паисиелло, обегает отдыхающих, предлагая им побриться, и, наконец, исчезает.

Входит Чимарозо и раскланивается с публикой. Он подходит к столику Паисиелло и отвешивает галантный поклон.

Чимарозо: Буоно джорно, маэстро Паисиелло.

Паисиелло: А, это вы, милый юноша! Буоно джорно.

Чимарозо: Вчера я был в королевском театре Сан-Карло и затем всю ночь не мог заснуть, захваченный вашей чудесной музыкой, маэстро Паисиелло.

Паисиелло: Вот как? Вы мне излишне льстите. Присаживайтесь, маэстро Чимарозо. Сделайте одолжение и составьте мне компанию. Готов побиться об заклад, что вы не завтракали.

Чимарозо: Признаться, вы, маэстро, правы.

Паисиелло: Когда-то я тоже был начинающим музыкантом. Не стесняйтесь, присаживайтесь и смело расправьтесь с этим гастрономическим этюдом. Ведь лучше умереть сытым, чем голодным.

Чимарозо скромно садится и быстро утоляет первый голод. Затем он восхищённо-почтительно внимает старшему коллеге. Временами к столику подбегают цветочницы и бросают им цветы.

Чимарозо: Так вот какую пищу вкушают великие композиторы. Вдохновляюще. Ваш повар, маэстро, истинный виртуоз.

Паисиелло: Осмелюсь дать вам совет, мой юный друг. Когда-то я начинал с написания религиозной музыки, дававшей удовлетворение и спасение моей душе. Что касается желудка, то для насыщения его я писал сонаты и посвящал их благородным и имущим отцам семейств, чьих супруг и дочерей я имел честь обучать основам музицирования. И лишь случай, позволивший мне написать первую оперу…

Чимарозо прерывает его восхищенным вскриком. Чимарозо: «Болтун»! О, маэстро, кого вы столь злостно и весело высмеяли в своей дебютной опере?

Паисиелло достаёт из рукава шёлковый кружевной платок и вытирает лицо.

Паисиелло: Это страшная тайна, мой друг. Ведь вы не желаете, чтобы однажды тёмной ночью меня зарезали в подворотне? Молчание – золото. А в чём могу признаться вам, то в том, что тот первый успех вскружил мне голову. И сбил меня с истинного богоугодного пути… Да, впрочем, к чему я это?.. Вот к чему. Вы, маэстро Чимарозо, начали свой долгий путь с места в карьер. С опер! А ведь написание опер требует неисчислимых жертв. Это слишком большое испытание для молодого неокрепшего организма. И я бы осмелился посоветовать вам, мой друг, временами делать передышки и писать небольшие изящные сонаты. Знаете ли, этакие безделушки, какие любят неаполитанские маменьки. Пение скрипочек, переливы арфочек, нежность флейт… Джокозо! Аморозо! Грациозо! А их мужья, потакающие капризам своих половинок, отблагодарят вас по достоинству. Родительская любовь лучший ключ к кошельку любого скряги.

Чимарозо: Но, маэстро, стоит ли тратить время на подобные мелочи? Зачем разменивать талант на пустяки? Неужели вы прерывали поток вдохновения при написании грандиозного исторического полотна «Алессандро в Индии»?

Паисиелло: Кхм… В вас чувствуется нетерпеливое упоение молодости, дорогой друг. Вы спешите жить! Но желудок всегда требует своего. Полный, довольный радостями жизни желудок не отвлекает автора, а рассудок его и мысль находятся в полной гармонии с музами искусств.

Чимарозо: Признаться, маэстро, на сытый желудок я писать не могу. Меня сразу же тянет на Ривьеру, к веселью, где я могу подсмотреть, подслушать и даже, коль посчастливится, принять участие в сюжетах будущих опер.

Паисиелло: Ах, эта молодость! Нетерпеливая, жаждущая, кипящая. Бурление чувств. Кхм, круговерть мысли… Но, мой юный друг, к примеру, написание «Алессандро», вкупе с полным желудком, требовало холодного рассудка и тонкого расчёта. Я потратил три месяца на изучение текста синьора Метастазио и сличение его с историческими источниками, а затем, облачившись в мундир, при лентах и орденах, в белых перчатках, ежедневно складывал в единое целое сложившийся в итоге штудий музыкальный текст. По три часа в день. Две недели. И затем ещё две недели употребил на отделку, на углубление драматических ситуаций, на придание характерам образности, живости и остроты, на украшение музыкальных фразировок.

Чимарозо: Трудно в то поверить, маэстро Паисиелло. Ведь ваш «Алессандро» смотрится необыкновенно целостным, всё в нём едино, неразрывно и совершенно. Я был уверен, что вы присели за столик и написали его… М-м-м… Часов за двадцать непрерывного вдохновенного труда.

Паисиелло: Бог с вами, молодой человек. Мгновенно, по вдохновению, пишутся лишь безделицы, коротенькие оперы буфф, этакие весёлые и обязательно оригинальные жизненные срезы, подсмотренные и внезапно ослепившие своею свежестью ситуации. Но вдохновения и оригинальности вам хватит лишь на один акт, но никак не на три или пять для сериозной, большой оперы.

Чимарозо: Но как мне найти богатых и знатных покровителей, маэстро? Я никогда не смогу собраться духом и напрашиваться самостоятельно.

Паисиелло: Выгодные места в лучших неаполитанских домах давно заняты, маэстро Чимарозо. Вам следует искать иностранцев, а больше всего сорят деньгами русские! Они сказочно богаты и не считают средств на удовлетворение своих прихотей. Если вам будет угодно, то я осмелюсь рекомендовать вас двум русским принчипессам. Они наследницы царского престола.

Чимарозо: Ах, дорогой маэстро, я никогда не забуду этой услуги!

Паисиелло: Признаться, я бы с радостью занялся ими сам. Но одна из них, принчипесса Елисавета, снимает виллу на Капри, а это далеко и неудобно для меня. Вторая же, тоже принчипесса Елисавета, признаться, ведёт столь шумный образ жизни, что это, право, может выбить меня из спокойного, размеренного русла музицирования. Ведь в суетном шуме я не слышу голоса муз.

Чимарозо: Извините меня, маэстро, как это возможно, чтобы две наследные принчипессы имели одно и то же имя? Неужто они близнецы?

Паисиелло: Ах, не спрашивайте меня об этом, молодой человек. Русские такие странные и такие непонятные. Они слишком богаты! Невероятно богаты, а богатым дозволено всё…

Он достаёт из кармана письмо и вдыхает аромат бумаги.

Паисиелло: Вот… Словно бы аравийский самум. Надушено тончайшими восточными благовониями. Это приглашение на вечер к той из них, что изволила остановиться в Неаполе, и я возьму вас с собою, представив своим секретарём.

Чимарозо: А хороша ли она, маэстро?

Паисиелло: Молодой человек, принчипесса не может быть нехорошей. А эта, уж поверьте мне на слово, настоящий бриллиант. И весь высший свет неаполитанского королевства у её преизящнейших ножек.

Чимарозо: Ах, маэстро, моё сердце заныло от сладких предчувствий.

Паисиелло: Ни в коем случае не позволяйте себе излишних надежд, молодой человек. Будьте лишь зрителем, хладнокровным свидетелем безумств других. Записывайте в дневник, запоминайте всё, и, может быть, однажды вы напишите произведение, достойное памяти потомков. Держите свою голову трезвой и холодной. Вот вам мой совет, мой юный друг.

Прогуливающиеся оживляются, слышны возгласы: «Русский офицер!», «О, наконец-то они снова прибыли!», «Синьоры, готовьтесь к праздникам и балам!»

Входит Войнович, осматривается, затем живо, чеканя шаг, направляется к столику Паисиелло и с достоинством кланяется. Окружающие останавливаются и с интересом прислушиваются.

Войнович: Достопочтенный синьор, имею ли я честь видеть синьора Паисиелло, композитора королевских театров его величества неаполитанского короля?

Паисиелло: Я к вашим услугам, синьор офицер.

Войнович: Синьор Паисиелло, мне велено доставить вам сие высочайшее письмо из Санкт-Петербурга. Прошу вас расписаться в его получении.

Паисиелло берёт у Войновича книгу и перо, расписывается, читает про себя письмо, затем громко оглашает его содержимое.

Паисиелло: «Мы, волею божьей императрица России Екатерина, желаем видеть синьора Паисиелло из Неаполя инспектором и капельмейстером италианской оперы сериозной и буфф в Санкт-Петербурге. Екатерина. Писано в Санкт-Петербурге октября 14-го числа 1774 года».