Уилла резко вскидывает голову. Она встревоженно оглядывается по сторонам, словно следы травматических родов всё ещё виднеются где-то на деревянных полах.

— История такова: мама сказала, что у неё болит спина, встала с дивана и прошла половину пути до двери, после чего села и вытолкнула меня из себя прямо у основания ступеней.

Уилла в ужасе смотрит на упомянутую площадку. От этого у меня вырывается гортанный смех.

— Ну типа, я был четвёртым. К тому моменту процесс доходит почти до автоматизма.

— Говоришь как та половина нашего вида, которой никогда не приходится выталкивать следующее поколение из своей вагины, — бесстрастно произносит Уилла.

Это заставляет меня рассмеяться ещё сильнее.

— Я тебя травмировал.

— Иисусе. Ладно, — она качает головой. — Итак. Моя очередь, — она барабанит пальцами по своим губам. — Я хочу знать, что именно случилось с твоим слухом.

На мою голову как будто вылили ведро ледяной воды, но я прошу её быть храброй. Значит, мне тоже надо быть храбрым.

— Бактериальный менингит. Я прошёл примерно половину летних тренировок перед сезоном первокурсника в КУЛА. У меня вдруг ужасно повысилась температура, развилась такая головная боль, что было невозможно открыть глаза. Родители отвезли меня в больницу. В какой-то момент я потерял сознание, а когда очнулся, мой слух был уже таким.

Уилла смаргивает слёзы.

— Боже. Мне так жаль, Райдер.

Я пожимаю плечами.

— Всё хорошо.

— Нет, не хорошо, — спешно говорит она, садясь более прямо. — Ты потерял то, что любил.

— Знаю. Но я оплакал это. Иногда мне до сих пор бывает грустно, но я двигаюсь дальше. Теперь уже ничего не поделаешь. Остаётся лишь жить жизнь в этом новом направлении.

Она на мгновение колеблется, её ладони ложатся на мои ноги. Она гладит мои лодыжки вверх и вниз, будто всегда делала так. Будто мы привыкли переплетать ноги перед пылающим огнём, устроившись где-нибудь в блаженной глуши.

— Какая позиция? — спрашивает она наконец.

— Защитник. Левый. Я бы тебе зад-то надрал, Солнце.

Её глаза искрят. Пылкость так и трещит на кончиках её волос.

— Чёрта с два.

Я смеюсь в горлышко бутылки, после чего делаю глоток пива.

— Гарантирую.

— Вызов принят.

Опустив бутылку, я встречаюсь с ней взглядом.

— Тогда завтра. К полудню потеплеет. И пойдём на поле.

У Уиллы отвисает челюсть.

— У вас есть поле?

— Ну, раньше мы постоянно проводили время здесь. Нас семеро, и все мы играем или, в моём случае, играли...

Она шлёпает меня по голени.

— Ты всё ещё играешь. Может, не так, как раньше, но ты всё равно играешь.

Я киваю, удерживая её взгляд. Комфортное молчание между нами затягивается, пока Уилла попивает вино. Огонь время от времени потрескивает и заливает её лицо тёплым свечением.

— Я хочу знать про твоего папу.

Уилла напрягается и сжимает челюсти.

— Мой папа был местным, который за период маминой увольнительной успел обрюхатить её и бросить. Он не желал иметь ничего общего с её беременностью, и я никогда не знала, кто он.

Я сжимаю её ногу.

— Мне жаль.

Она пожимает плечами.

— Да и пофиг.

— Пофиг? У тебя никогда не было папы, Солнце.

— Мда, спасибо. А то я сама не догадалась.

Я вздыхаю.

— Уилла, я просто стараюсь посочувствовать.

— Ну, не надо. Мне не нужна жалость, — она поднимает бокал вина и делает большой глоток.

— Я тебя не жалею, и ты это знаешь.

Она приподнимает плечо.

— Ладно, хорошо.

— Ты же знаешь, что это абсолютно нормально — ненавидеть его за то, что он самый большой идиот на свете, раз упустил возможность быть в твоей жизни, верно?

— Иисусе, — она сбрасывает мои ноги со своих и встает. — Мне совсем не нужна сессия с мозгоправом.

— Уилла, подожди, — я медленно встаю с дивана. — Я пытаюсь поговорить с тобой об этом. О том факте, что первый мужчина в твоей жизни оказался абсолютным разочарованием, и ты склонна воспринимать всех мужчин так же. Ты сама мне это сказала. Я не приписываю тебе свои слова.

Уилла уставилась на меня.

— Это потому, что большинство встреченных мной мужчин и есть абсолютное разочарование. Сплошь красивые слова и обещания, пока не ударяет реальная жизнь. И тогда они исчезают.

Она разворачивается, стягивает одеяло с дивана и направляется к лестнице.

— Я устала и понимаю, что обороняюсь. Я хочу поговорить побольше, но не могу, ладно? Не сейчас. Я скажу что-нибудь, о чём пожалею.

Я смотрю на неё, расшифровывая её лицо. Она выглядит уязвимой и грустной. Она выглядит так, будто чувствует вину, но на то нет причин. Она говорит мне о своих лимитах. Она не убегает. Она переносит на другой раз.

— Хорошо. Прости, что я надавил, Солнце.

Она смотрит на меня с плохо скрываемым удивлением.

— Ты не злишься?

— Нет, Уилла. Ни капельки.

Её плечи опускаются от облегчения.

— Ладно, ну... тогда я просто пойду спать, — подойдя ко мне в одеяле, Уилла прижимается поцелуем к моей груди и шепчет: — Спокойной ночи.

Я смотрю, как она поднимается по ступеням. На площадке она медлит и с любопытством смотрит на меня, затем поднимается до конца.

Глядя в огонь, я позволяю своим мыслям угомониться. Я думаю о том, как бы мне хотелось этой ночью спать в обнимку с Уиллой, но намного важнее показать Уилле, что я уважаю её процесс.

Маленькими шажками, сказал я ей. Я хочу, чтобы она это увидела. Что я не убегу, когда она ощетинится, что я не буду настаивать, когда она обозначит свои границы. Что я не стану ненавидеть её, когда она говорит «это всё, на что я способна», особенно когда между строк я читаю «но я хочу сделать больше».

Пламя очага меркнет, шаги Уиллы стихают наверху. Я разламываю угли, запираю двери и поднимаюсь наверх. Когда я проверяю её, она лежит точно так же, как несколько месяцев назад, когда я нашёл её после смерти Джой. Зарылась под одеяла и притворяется, будто спит. И совсем как в прошлый раз, я кладу ладонь на её спину, затем провожу пальцами по её волосам. Я держу обещание.

Я не сдаюсь и не отказываюсь от Уиллы. Совсем как Уилла, даже напуганная и покрытая шрамами, никогда не сдавалась и не отказывалась от меня.

Глава 28. Уилла

Плейлист: Ingrid Michaelson, AJR — The Lotto

— Доброе утро, Солнце, — его голос хриплый с утра, и мои соски напрягаются в ответ. «Видишь? — говорят они. — Этот хриплый рот мог бы заниматься нами всю ночь. Лизать, покусывать, сосать, шептать, пока он делает ту штуку своим языком...»

— Заткнитесь, сиськи.

Райдер замирает по другую сторону стола.

— Ты только что обратилась к своей груди?

— Не обращай на меня внимание. Кофе, — я сажусь на стул за барной стойкой на кухне и со слабой улыбкой принимаю кружку, которую он передо мной ставит.

— Спасибо, — выдавливаю я после первого глотка. Посмотрев в кружку, я осознаю, что напиток приготовлен именно так, как мне нравится. — Ты знаешь, как я пью кофе?

— Мне же дорога моя жизнь, — Райдер наполняет свою кружку и улыбается мне. — Я достаточно часто видел тебя по утрам, чтобы сообразить. Заварить покрепче. Добавить капельку молока.

Моё нутро совершает кульбит.

— Райдер, насчёт вчерашнего вечера... — я вожу пальцем по краю кружки, глядя в кофе. Вот было бы неплохо, если бы слова были написаны в этих разводах молока? Говорить о подобных вещах так сложно. — Прости, — я встречаюсь с его глазами. Они как всегда тёплые и добрые. Он такой спокойный, чёрт возьми. Непоколебимый.

— Почему ты извиняешься?

— Моя реакция была просто термоядерной, — у меня вырывается тяжёлый вздох. — Вчерашний день и вечер были просто фантастическими, но в то же время ужасно пугали. Я пытаюсь проработать свои эмоции с психологом, но мои проблемы с отношениями и чувствами... пустили глубокие корни. Всё дело в злости и ненависти к «донору спермы». Дело в постоянных переменах в моём детстве, постоянных переездах, завязывании дружбы, которая всегда заканчивается разлукой. Я вложила всё в любовь к маме, потому что мы же всегда переезжали вместе. Она была моей мамой, моим папой, моей лучшей подругой, моим всем. Потом, когда она заболела, я годами беспокоилась, стрессовала и переживала, что потеряю единственного человека, которого позволила себе полюбить всем сердцем. Я... я завела привычку никогда не привязываться, чтобы избежать боли. Это поведение не уйдёт за одну ночь.