У меня вырывается прерывистый вздох, и глаза щиплет от новых слёз. Я знаю, что моя мама храбрая. В День Ветеранов я всегда гордо говорила, что моя мама служила на благо её страны в местах, куда большинство людей боится отправляться. Но это новые глубины понимания. Она никогда не вдавалась в такие детали.

— Мама, — я ладонью вытираю слёзы. — Думаю, я недостаточно говорю тебе, насколько я тобой восхищаюсь. Ты крутая. И храбрая.

Мама сжимает ладонью мою ладонь.

— Ты предостаточно говорила мне об этом, Уилла. Я знаю, что ты гордишься мной, и я знаю, что быть отпрыском служащей матери-одиночки это непросто, но ты всегда была стойким оловянным солдатиком. Новые школы, новые дома, новые соседи. Ты всегда принимала очередную перемену со своей широкой улыбкой и дикими волосами, подходила к дверям соседей, держа футбольный мячик на бедре, стучала в окна, приглашала поиграть.

Её свободная рука заправляет мой выбившийся локон за ухо, и она улыбается мне.

— Футбол всегда помогал тебе справляться. Так ты налаживала контакт с людьми. Так ты стала собой, обрела уверенность и грацию. Это такая жизненно важная часть тебя.

Это верно. Футбол — не просто игра, в которой я хороша. Это неотъемлемая часть моего существования, одна из моих наиболее базовых потребностей.

Я меняю позу на кровати, садясь прямо, чтобы мы смотрели друг другу в глаза.

— Почему ты сейчас рассказываешь мне про тебя и доктора Би?

Мамины глаза отрываются от моих, устремляются к окну, наблюдая, как дождь стучит по стеклу и стекает вниз.

— Деньги, Уилла. Деньги вовсе не изобилуют. Мы с тобой всегда жили со скромными тратами. Мы не материалистичны, мы простые женщины по натуре. У нас нет огромных гардеробов или битком набитых косметичек, но всё равно. Рак молочной железы — дорогая штука, а лейкемия ещё дороже. Алекс безустанно работал с моей страховкой, чтобы покрыть все возможные затраты, но он также побуждал меня подумать о выписке из больницы, где всё будет значительно дешевле. Получать уход на дому.

Я опешиваю. Я не была в нашей квартире два месяца. И мама тоже. Это место требует генеральной уборки. А ей понадобится круглосуточный уход.

— И как это будет устроено?

Мама вздыхает.

— Ну, мне стоит для начала сказать, что я сдала квартиру в субаренду, Уилла. Все ценности, которые ты не забрала в вашу с Руни квартиру, сейчас на складе, и мои тоже.

— Что? Почему?

Наконец, она отворачивается от окна и смотрит мне в глаза.

— Потому что нет смысла платить за жильё, в котором мы обе не бываем.

Я сдерживаю шок и стараюсь сосредоточиться на насущном вопросе.

— Так куда ты отправишься?

Мама ободряюще сжимает мою ладонь.

— Алекс и его жена, Элин, хотят, чтобы я остановилась у них. У них большая семья, но все дети, кроме двух, разъехались кто куда. Они живут практически в опустевшем доме, и им нечего делать с таким пространством. Алекс говорил, что после его травмы ему хотелось бы отблагодарить меня в такой манере, которая кажется соразмерной ценой за его жизнь. Я не считаю, что он мне что-то должен (я просто сделала свою работу), но он хочет дать мне это, Уилла, и я склонна принять это.

Это заставляет меня ощетиниться. Пугает. Мы с мамой всегда жили только вдвоём, за исключением тех случаев, когда с нами оставалась бабуля Роуз. Когда я была маленькой, у меня были няни и бабуля Роуз, и в итоге я пошла в детский сад, но наша жизнь, наша рутина, наш дом — это всегда было только нашим. А теперь мне придётся идти в дом какого-то незнакомца, когда я захочу увидеть маму? Будет ли у неё уединение? Смогу ли я оставаться с ней на протяжении лета?

Похлопывание маминой ладони вырывает меня из мыслей.

— Как всегда рассуждаешь вслух.

— Я опять это сказала, — говорю я с обречённым вздохом.

Она усмехается.

— Я знала, что это обеспокоит тебя, но я надеялась, что если объясню наше прошлое, то тебе будет комфортнее. Поэтому я тебе и рассказала. Потому что так ты увидишь, чем я это заслужила. Я поступила правильно по отношению к другу и спасла его жизнь. Теперь он пытается сделать мою жизнь чуть комфортнее. У меня будет уединение. У них несколько спален на первом этаже, и у одной из них есть отдельный вход. Тебе не придётся видеть никого, кроме меня, и о моих потребностях позаботится медсестра. Алекс и Элин будут жить своей жизнью независимо от меня, но Алекс, конечно, будет следить за моим лечением.

У меня вырывается тяжёлый вздох, пока я смотрю на свои руки.

— Прости. Я чувствую себя эгоисткой из-за того, какими были мои первые мысли.

— Едва ли ты эгоистка, Уилла, — мама нежно обхватывает мои щёки и поворачивает к себе лицом. — Это другое. Это непросто. Но я также знаю, что ты понимаешь и поддержишь меня во всём, что мне нужно для комфорта и спокойствия насчёт наших финансов.

Я киваю, и мое лицо всё ещё покоится в её ладонях.

— Да. Я хочу того, что сделает тебя счастливой и поможет почувствовать себя лучше, мама.

Вокруг её глаз собираются морщинки, пока она улыбается мне.

— Знаю, дорогая. Тебе не нужно говорить об этом. Я знала, что ты поймёшь, — она медленно привлекает меня к себе, пока моя голова не ложится на её грудь. Её пальцы дрейфуют в моих волосах в очередной тщетной попытке усмирить их буйство.

— Я люблю тебя, мама, — шепчу я. Я считаю удары её сердца. Чувствую благодарность за каждый из них.

Она прижимается губами к моим волосам в мягком поцелуе, который утешает не хуже её крепких объятий.

— Я тоже люблю тебя, моя Уилла Роуз.

Глава 14. Райдер

Плейлист: Vance Joy — Snaggletooth

В папином офисе беспорядок. Я практически уверен — это потому, что дома у этого мужчины нет ни единого галстука или ручки, валяющихся где-то в неположенном месте. Мама требует, чтобы дом был таким же опрятным и минималистичным, как и тот, в котором она жила до встречи с папой и переезда в Штаты.

— Райдер! — папа встаёт и протягивает руки. Я ставлю еду и позволяю ему обнять меня, обнимая его в ответ. Папа американец, но перенял много шведской родительской философии от мамы, которая по натуре заботлива. Он брал долгий декретный отпуск после рождения каждого из нас, при любой возможности вставал на четвереньки и играл с нами. Наша семья открыто выражает чувства, и мужественность не подразумевает грубых хлопков по спине или избегания поцелуев. Словно подчёркивая это, папа целует меня в волосы, затем сжимает моё плечо. Он одного роста со мной, так что мы на одном уровне, когда он говорит. От этого просто читать по его губам, но я также надел слуховой аппарат, надеясь, что он справится с шумом больницы.

Обходя стол, папа окидывает меня взглядом.

— Хорошо выглядишь, если не считать бороды бигфута.

Я закатываю глаза. У папы никогда не было бороды. Его бесит, как это ощущается, и в армии он привык каждый день бриться до гладкости.

— Ты справляешься? — спрашивает он. Усевшись, он подтягивает к себе пакетик с сэндвичем и открывает.

Я достаю телефон и печатаю. «Практически да. Учеба не слишком напрягает. Я занимаюсь спортом, нормально сплю. Всё по-старому».

Он опускает очки с макушки, чтобы прочитать сообщение. Я наблюдаю за его глазами, пока они скользят туда-сюда, затем поднимаются к моим.

— По-старому, говоришь? — вскинув брови, он откусывает от сэндвича, жуёт, затем проглатывает. — Всё настолько по-старому, что ты пришёл повидаться с папой, хотя увидишь его на следующей неделе на День Благодарения?

Я пожимаю плечами, подтягивая к себе свой сэндвич и разворачивая бумагу. Моя рука замирает над телефоном, колеблясь. Наконец, я решаюсь.

«Как ты понял, что любишь маму?»

Папа поднимает телефон, затем кладёт обратно. Смотрит мне в глаза. Его радужки того же ярко-зелёного оттенка, который он передал Акселю, затем мне и Зигги.

— Почему ты спрашиваешь?

Я пожимаю плечами, затем печатаю: «Задание для пары по истории и философии человеческих цивилизаций».