– Парень, ну чего ты дрожишь, как суслик на ветру? Он ничего не может тебе сделать. Он любит тебя. Почему ты так боишься? – только и мог беспрерывно бормотать Есенин.

– Тебе не понять! У тебя всегда все хорошо! – рявкнул Чехов, резко подвинув локоть товарища, и, чуть отдышавшись, более доброжелательно продолжил. – Вань, мне стыдно это говорить, я мужчина и позволять такие просьбы себе не должен. Обними меня, Есенин. Мне страшно.

Хеттский уверенно закивал и крепко обхватил дрожащего друга руками. Тот уткнулся мокрым носом в плечо, шмыгнул и кое-как смог ответить на этот жест. Женя не мог говорить ничего, слова прерывались резкими порывами воздуха из легких, из глаз текли стыдные слезы.

– Жень, солнце на улице красивое?

– Да…

– А мне кажется, нет. Настоящее солнце сидит сейчас рядом и боится чего-то, что не должно случиться. – он замолчал и продолжил. – Тебе двадцать два, а не четырнадцать. Ты абсолютно свободен. Что бы он ни хотел с тобой сделать, права не имеет, понимаешь? Ты сможешь это ему сказать?

– Нет, Ваня. – Чехов закачал головой.

– Я скажу.

– Нет, Ваня! – уже не жалобно, а взволнованно выпалил парень, схватив друга за плечи. – Ты убьешь меня!

– В таком случае, есть у меня одна мысль, брат. – Есенин хлопнул Чехова по плечу.

Время шло долго для обоих. Женя трясся от тревоги о своем будущем, заправляя все воспоминаниями о прошлом, Ваня ждал, когда же друг снова улыбнется. Звонок прозвучал криком в горах, от которого вот-вот и полетит на землю ледяная лавина. Есенин оставил Чехова собираться с мыслями, а сам пошел осуществлять гениальный план по спасению жизни товарища.

– Здравствуйте.

– Отойди! Где он? Да я на куски щенка этого порву! Исключиться из Сеченовского, нагуляла тебя твоя мамаша, идиот, ты точно не мой сын! Крайний дурак, мне мерзко видеть на тебе мою фамилию! – Павел Алексеевич откинул фигуру Вани в сторону, но тот перекрыл проход в спальню.

– Спокойнее, господин. Женя отошел поговорить с однокурсниками.

– На нервах моих играешь, церковная мышь?! Какие к черту однокурсники?! Да я убью его! А потом приду на исповедь, найду там тебя и прибью следом!

– Спокойнее. Женя не просто исключился, он перевелся в другой университет, осознав свою любовь к другому миру.

– О чем Вы? – Павел Алексеевич замер, выдохнув, и устремил взгляд на Ваню.

– Женя с сентября студент Литературного университета. Можете сходить и уточнить, правда, спешу Вас предупредить: имя и фамилия его ценности не имеют. Знают Вашего сына лишь как Есенин, сравнивая талант с трудами этого гениального поэта. – спокойно улыбаясь, врал Ваня. – Прошу, сходите. – успевая схватиться за недоумение отца, Хеттский быстро вытолкнул его из квартиры. – Дело сделано.

Чехов выпорхнул из комнаты и, неуверенно улыбаясь, взял друга за плечи.

– В кабинете декана сидит Ленка, она, во-первых, имени моего не знает, а прозвище – еще как, а, во-вторых, обожает меня, как родного сына. Были даже сплетни, что у нас роман.

– Ваня! Да ты жизнь мне спас! Голова твоя светлая! У меня первая группа крови, ты скажи, я хоть всю отдам! Дружище, черт тебя подери! – прыгал по комнате счастливый Чехов, тряся Есенина за руку.

– Осталось ждать возвращения. Покурим?

Женя кивал, ронял сигареты из скачущих от счастья рук, а Ваня трепал его по голове, щуря глаза от солнца. Над высоткой вдалеке поднимался туман, а лучи света пробирали его насквозь, выползая красными лапами, ползущими по городу. Во всех лужах было солнце, дети гонялись за его зайчатами, парочки в окнах обнимались, не боясь яркого огня, равному огню их любви, но из всего этого не было никого даже издалека напоминающего Чехова и Есенина, сложивших свои руки на подоконник.

Павел Алексеевич остановился напротив сына примерно через два часа. Женя не волновался: даже если что-то пошло не так, с такими друзьями любая боль решаема.

– Прости, что разозлился, сынок. Таких хороших слов про тебя я никогда не слышал! Литература – достойное призвание! Не разочаровал. Спасибо, Есенин! – мужчина захохотал и протянул руку своему ныне уважаемому сыну.

Чехов протянул и свою для рукопожатия, а взгляд перевел на сидящего за столом веселого Ваню.

«Спасибо, Есенин», – говорил его взгляд.

– Меня приняли!

В кухне раздались крики, аплодисменты, Базаров бросился к другу пожимать руку и хлопать по спине, Чехов довольно закивал и в привычной циничной манере произнес:

– Ну все! Взрослая жизнь! Остается жениться.

– Я собираюсь, я же не Есенин. – Коровьев довольно пожал плечами.

Адам весь сиял, щеки приобрели яркий красный оттенок, а глаза приятно светились амбициями и желанием что-то делать. Все его тело говорило невозможности стоять на месте, оставалось лишь двигаться к далеким мечтам. Только что он вернулся с собеседования в оркестр в один небольшой, но известный в некоторых кругах театр. Парень понимал – это лишь начало, но и к нему нужно отнестись с ответственностью, ведь может не случиться и продолжения. Ужасно радовало, что наконец-то можно работать по специальности, а не подрабатывать на всяких неинтересных профессиях за копейки.

– Слушай, ты следи за речью! На меня девочки вешаются. А на тебя только Бегемот, когда ему Сашка на хвост наступает. Задумайся.

– Я не сомневался, что у тебя получится. Ты – талант. – прервал язвительного товарища Базаров.

– У меня образование Гнесинки, меня куда угодно возьмут, парень. Но спасибо.

– А я, кстати, тоже хочу устроиться куда-нибудь! – выпалил Есенин, потрепав себя по волосам.

Парни замолчали, глядя на друга-разгильдяя в упор. Есенин и работа казались чем-то таким отдаленным…

– Зарабатывать хоть копейку хочется. Нашел уже пару волонтерских программ.

Молчание стало еще более напряженным, но его прервал громкий вопль смеха Чехова и короткий кашель Коровьева, после которого тот ласково продолжил:

– Ваня, послушай…

– Стой, стой. Не говори ему. – начал барабанить по столу Женя, напоминавший мальчика, который позвонил в дверной звонок и убежал.

– Он зря время потратит, Чехов.

– Ваня по определению тратит время зря. – пожал плечами Базаров. – За волонтерство не платят.

Наверное, Витя изменился сильнее всех за эти полгода. Вместо робкого комочка, что не мог сказать ни слова, боясь осуждения, за столом сидел уверенный в себе, красивый и достойный молодой человек. Он знал, что хочет от жизни, уверенно шел к цели. Не потерял Базаров, правда, прежнего спокойствия, вечеру под громкую музыку предпочел бы тихую прогулку по улицам Москвы с Булгаковым – своим лучшим другом.

– Я вас проверял. – насупился Есенин и закашлялся. – Неплохо было бы в бар какой-нибудь, паб.

– Я могу тебе помочь. У меня есть связи с кем нужно, я могу замолвить пару слов. У тебя готово резюме? – Булгаков наклонился, Есенин быстро кивнул. – Отлично. Дашь почитать?

– Еще чего! Может, раздеться еще? – вскинул руки Ваня. – Не надо учить меня жить!

– Ты неисправим. Собирайся.

– Сейчас?! Мы с Чеховым хотели на дуб залезть. Может, вечером?

– Вот в резюме дополнишь, что по деревьям ползать умеешь, а сейчас собирайся. – Саша хлопнул по плечу Есенина и накинул короткую черную джинсовку.

На улице свежо, только что прогремел октябрьский ливень, капал лишь небольшой дождик, солнце еще не собиралось вылезать из-под одеяла нежных туч. Все вокруг было пронизано влагой, она словно даже оседала на руки, и волосы Вани быстро стали кучерявыми, густыми и пушистыми. Кажется, перебирая их, он даже забыл, куда направляется, ведь в метро по привычке чуть не сел в сторону центра, где находился университет. Сашка, смеясь, оттянул Ваню на нужную платформу. В метро горели приглушенные фонарики ламп – на «Улицу 1905 года» коварные руки технологичных перестроек не дошли, и, надеюсь, не дойдут.

Булгаков потушил сигарету около небольшого, но, очевидно, очень симпатичного бара и кинул ее в неглубокую лужу.