Старуха Фаррел никогда не была замужем – она жила с юной родственницей в маленькой хижине недалеко от пляжа, причем настолько недалеко, что в час прилива волны чуть ли не в дверь им стучали. Жители деревни считали Молли ведьмой; в действительности она была зловещей, изможденной старой каргой, которая особо ни с кем не имела дел. Свой скудный достаток она поддерживала тем, что подбирала выброшенные морем ракушки и замысловатого вида коряги.
Племянница ничем не походила на свою тетку: была она хорошенькой, глупенькой, тщеславной и легко одурачиваемой – иначе она никогда не поддалась бы звонкой и дешевой лести Джона Калрека.
Я отчетливо помню тот день – холодный зимний день с сильным ветром, задувавшим с востока, – когда старуха пришла в деревню и стала всех расспрашивать, не видел ли кто ее родственницу. Весь город рыскал в ее поисках по пляжу и прилегающим бесплодным холмам – все, кроме Джона Калрека и его свиты, которые сидели в таверне, играли в кости и напивались. Все это время из-за каменистой отмели доносился непрекращающийся рев вздымающегося, беспокойного серого чудовища по имени Море; и вот в тусклом свете призрачной зари пропавшая девушка вернулась-таки к нам.
Волны прибоя мягко пронесли ее по мокрому песку и уложили почти прямо перед дверью Молли. Белая она была, как сама невинность, и руки ее покоились скрещенными на неподвижной груди. Ее лицо выглядело донельзя умиротворенным, и серые волны ласкали ее стройную фигуру. Взор Молли Фаррел был тверже камня – она стояла, сгорбившись, над мертвой девушкой, и не говорила ни слова, покуда Джон Калрек и его собутыльники не вышли из таверны с кружками в руках. Джон был пьян, и люди уступали ему дорогу с мрачным, растерянным видом.
Морской волк подошел к Молли Фаррел – и лишь посмеялся над ее горем.
– Тысяча островов! – выругался он. – А шлюха-то эта утопиться удумала, Гнилоуст!
Канул Гнилоуст лишь рассмеялся, поджимая тонкие губы. Он всегда терпеть не мог Молли Фаррел – ведь это именно она одарила его однажды столь нелестным прозвищем, которое легко прижилось, несмотря на всю принужденную народную любовь.
Джон Калрек поднял кружку с пивом и пошатнулся на нетвердых ногах.
– Тост за душонку шлюхи! – рявкнул он, и все уставились на него в тихом ужасе.
Наконец Молли Фаррел молвила свое слово – облеченное в крик, от которого у всех свидетелей мурашки пробежали по коже:
– Именем Нептуна, Царя Морей, проклинаю тебя, Джон Калрек, – да не упокоиться твоей мерзкой гнилой душе вовек! Желаю тебе в странствиях твоих повидать такое, что от глаз своих захочешь ты отказаться; такое, что на грубом сердце твоем воспылает каинова печать! Сдохнуть тебе лютой смертью и корчиться в темной бездне миллионы за миллионами лет! От моря и от суши, от земли и от эфира проклинаю тебя – мощью демонов морей и духов болот, горних чертей и чащобных леших! Метку Смерти помещаю я на твое чело, Джон Калрек, – и жить тебе отныне в страхе, и умереть далеко, среди холодных серых вод! Помни, что море, принявшее в свое лоно эту невинную душу, не захочет держать тебя на плаву – и смердящую твою тушу оно да уткнет обратно, в этот же песок! На холмах сейчас лежит снег, Джон Калрек; прежде чем он растает, твой труп будет у моих ног. Довольно скоро я плюну на него – и в том обрету утешенье!..
Калрек и его спутник на рассвете отправились в очередное дальнее плавание, а Молли вернулась в свою хижину и продолжила собирать ракушки. Она исхудала и ожесточилась, а глаза ее сияли почти безумным блеском. Шли дни, и люди шептали друг другу, что душа Молли вот-вот оставит бренное тело. Однако старуха, держась непоколебимо, отвергала любую предложенную помощь.
Пришло холодное короткое лето. Снег на бесплодных холмах близ Фаринга так и не растаял, что было очень необычно и вызвало многочисленные пересуды у жителей деревни. Молли ходила на пляж на рассвете и на закате, раздраженно глядя на сверкающую белизну на холмах и на море.
Наконец дни снова стали короче, ночи – длиннее и темнее, леденящий серый прибой разбивался о пустынный берег, а пронизывающий восточный ветер приносил к нам дожди и колючие метели.
В один из пасмурных дней в бухту вошел и бросил якорь купеческий корабль. Все бездельники и завсегдатаи таверны тут же явились на пристань, ибо то было судно, на котором Джон Калрек и Канул Гнилоуст отправились в море. Канул спустился по сходням, смахивая на пирата еще сильней обычного, а вот Джона что-то нигде не наблюдалось.
Канула осыпали вопросами, но тот лишь качал головой и повторял:
– Калрек высадился в порту на Суматре. Он подрался со шкипером, друзья! Я хотел с ним задержаться – да вот подумал: как же мне не навестить таких славных людей, как вы, жители Фаринга!
Канул Гнилоуст почти уже миновал причал – и вдруг попятился, пораженный: Молли Фаррел направлялась к нему через толпу. Мгновение они смотрели друг на друга, затем губы Молли искривились в отвратительной ухмылке.
– Твои руки – в крови, Гнилоуст! – вдруг рявкнула она на него так внезапно, что моряк вздрогнул, уставился на свои ладони – и вытер правую о левый рукав.
– Прочь, карга, прочь! – разгневанно зарычал он, продираясь сквозь мешавшую ему толпу. Его поклонники тут же последовали за ним в таверну.
Я до сих пор помню, что на следующий день снова похолодало. Серые туманы летели с востока, окутывая море и пляжи. В тот день ни один корабль не отплыл, и все жители оставались в своих уютных домах или обменивались историями в таверне. Так случилось, что Джо, мой друг-ровесник, и я стали свидетелями диковинных событий, произошедших в тот день.
Беспечные, как и подобает мальчишкам, мы сели в маленькую весельную лодку и погребли вдоль берега, даже не отвязав фалиня[4], ибо тот был довольно длинный. Мы оба дрожали от холода, и каждый в душе мечтал, чтобы другой скорее предложил вернуться обратно. У нас не было причины находиться здесь, кроме желания продемонстрировать незнамо кому удаль и мужество да помечтать под плеск воды о том о сем.
Внезапно Джо вскинул руку.
– Ты это слышал? – спросил он. – Кто бы это мог в такой день заходить в бухту?
– Никто. А ты что, услышал что-то?
– Да, весла плещут! Это точно были весла, ну или я – сухопутная крыса. Ты вслушайся!
В густом тумане ничего не было видно, да и слышно – тоже. Однако Джо полностью полагался на свои уши – и вдруг на его лице появилось странное выражение.
– Там точно кто-то гребет – по всей бухте плещут, аж до самого пролива! Сдается мне, десятка два лодок – никак не меньше! Ну ты чего, оглох, что ли?
Я честно ничего не слышал, и тогда Джо принялся отвязывать лодку.
– Ты как хочешь, а я сплаваю посмотреть. Уверен: в бухте сейчас полно лодок, и они выстроились в линию, как флот. Если нет – можешь при всех называть меня лжецом. Ну так что, ты со мной?
Конечно, я поплыл с ним – надо же было проверить слух! Мы скользнули в серую мглу, и завесы тумана сомкнулись вокруг нас, да так плотно, что стало казаться, будто весь мир с его звуками и зрелищами навек отрезан от нас – или мы от него, что, в сущности, одно и то же. Мы заблудились в мгновение ока. Я проклинал Джо за то, что он втянул нас в эту бессмысленную авантюру: она наверняка закончится тем, что лодку унесет в море! Я вспомнил о скорбной участи племянницы Молли Фаррел – и вздрогнул.
Не могу сказать, как долго мы так болтались на волнах. Минуты казались часами, часы – веками. Джо упорно клялся, что слышит гребцов. Весла, по его мнению, звучали то совсем рядом, то где-то в отдалении, и он держал курс на их зов, то ослабевающий, то набирающий громкость в его воображении. Позже я много раз вспоминал об этом – и никак не мог объяснить собственную глухоту. Будь там хоть что-то, хоть слабый звуковой ориентир – я бы и отпираться не стал!
Руки мои так занемели, что я с трудом удерживал весло. Когда от холода и усталости мною уже начала овладевать неприятная дремота, когда сквозь окутавшую нас влажную пелену проглянули бездушные белесые глаза звезд – туман как-то вдруг рассеялся, распался на призрачные дымные клочья; мы обнаружили, что плывем очень близко к устью залива. Поверхность воды была гладкой, как в пруду, темно-зеленой и серебристой в свете небес, а холод сделался еще более пронизывающим, чем раньше. Я раскачивал лодку, чтобы повернуть ее назад к заливу, когда вдруг Джо закричал, и я впервые услышал стук уключин. Я оглянулся через плечо, и кровь застыла в моих жилах.