Татьяна Двинятина и Андрей Крусанов в работе «В круге Хармса…» сообщают: «Окружающие… отмечали независимый вольнолюбивый характер П.Н. Матвеева, сочетавшийся с его полной житейской неприспособленностью». Матвеев-Бодрый в 1927 году писал, что Пётр «так и остался на высотах философии и неумело ступает по земле» (вслед за отцом к высотам, только уже в прямом смысле, устремится его сын Лев). Донат Мечик в записках о своей владивостокской юности сообщает: «Вспоминаю неулыбающегося человека, всегда небрежно одетого и лохматого. Именовался он Нон Эсма и писал только туманные афоризмы».

Что это были за афоризмы? В них явно слышны отголоски Ницше. «Сильный не боится пустоты: его не страшит отсутствие любви, дружбы. Он способен и в пустыне быть сильным». «Ревность, неудачная любовь, потеря друга – болезнь слабых». «Воля – совокупность хотений». «При наличии воли мы наслаждаемся по желанию, при отсутствии её мы придавлены чужой волей». «Прежде чем стать свободным – нужно приучить себя к цепям». «На всё разрушающее тебя смотри спокойно». «Чем сильнее вы тоскуете, тем больше предстоит вам увидеть». «Утончённо умный человек может с ума сойти только инстинктивно». «Познавание – дорога. Вера – отдых». «Надо бежать всё дальше и дальше, не останавливаясь». «Будьте так добры, чтобы никто этого не замечал». «Человек не прав, когда винит кого-либо за что бы то ни было. В наших преступлениях виновато всё человечество, а не отдельные личности». «Неудачи – путь к удачам». «Безделье подобно смерти». «Слава – мост с земного мира в загробный». Ну и так далее.

В какой-то момент Пётр Матвеев перебрался под Москву или в Ленинград. Работал учителем математики. Потом навсегда угодил в сумасшедший дом в Куйбышевской (ныне Самарскаяой) области, где и умер. «Как попал туда – не знаю», – пишет с его слов владивостокский краевед Борис Дьяченко. Вот что говорит Валерий Евтушенко: «1937 год не обошёл и его. Правда, он не стал узником ГУЛАГа… Петра Николаевича Матвеева поместили в психиатрическую больницу на всю оставшуюся жизнь. Такая практика существовала при прошедшем режиме». Правда, времена так называемой карательной психиатрии пришли куда позже, в 1960-х, так что помещение Петра Матвеева в клинику, вероятно, имело не политическую, а сугубо медицинскую подоплёку. Николай Матвеев-Бодрый в 1952 году навещал брата в лечебнице под Куйбышевом и нашёл, что тот был «физически болен, но совершенно в здравом уме». В период просветления Пётр даже написал философско-социологический роман «Парадоксалист» и передал рукопись брату.

Когда именно сошлись Пётр Матвеев и Ася Колесникова – вопрос. Вероятно, в самом конце Гражданской войны. В начале 1922-го Зотик Матвеев записал: «Петя на пути к семейной жизни». Лев Петрович Колесников появился на свет в феврале 1923 года, вскоре после этого его родители расстались. Вероятно, официального брака между Петром и Александрой заключено не было. Если они вообще жили вместе, то очень недолго. Мальчик получил фамилию матери, которая его воспитала.

Дальневосточный исследователь жизни и творчества Фадеева Людмила Мартемьянова рассказала о происхождении странного псевдонима Петра Матвеева, ссылаясь на свою переписку с Александрой Колесниковой. В центре Владивостока в революционные годы располагалось кабаре «Аквариум». Его описал в книге «Дикие времена» прозаик Жозеф Кессель, в 1919 году попавший во Владивосток с французскими экспедиционными войсками; в советское время в здании открылся милицейский Дом культуры имени Дзержинского. Пётр захаживал в «Аквариум» и был увлечён рыжеволосой танцовщицей по имени Эсмеральда. Однажды он клятвенно пообещал Асе, уже беременной Львом, даже не смотреть больше в сторону танцовщицы, заявив: «Нон Эсме», то есть «нет Эсмеральде» по-латыни. Тут, вероятно, что-то напутано, поскольку не все даты бьются: ещё в 1919 году Пётр Матвеев под именем Нон Эсма издал в отцовском издательстве брошюру афоризмов «Источник силы» с пометкой «Кн. 1» (выходили ли вторая или третья книги – неизвестно). Льва тогда не было, как говорится, даже в проекте. Но, видимо, без Эсмеральды действительно не обошлось.

В автобиографических записках Александра Колесникова упоминает отца своего ребёнка лишь однажды, и то не называя его имени: «С Лёвиным отцом я рассталась. К семье он оказался не приспособлен. Я слишком самостоятельна, чтобы подробней упрекать его или самой каяться». Вот и всё. Заметим: не «мы расстались», а «я рассталась» – это многое говорит о характере Александры.

Лев Колесников своего отца, по всей вероятности, не знал совсем – осталось только отчество. «Я рос без отца», – скажет он позже. Расставшись, Александра и Пётр, видимо, связей не поддерживали. Тем более Лев не мог быть знаком со своим знаменитым дедом – Матвеевым-Амурским, жившим в Японии. Но, конечно, слышал о нём, как и о многочисленных эксцентричных дядьях. Льву Колесникову – внуку Николая Матвеева-Амурского, двоюродному брату Ивана Елагина и Новеллы Матвеевой – тоже передалась матвеевская страсть к писательству. Только сочинять он станет не стихи, а прозу.

Ася Колесникова была первой юношеской – и неразделённой – любовью будущего писателя Фадеева.

Об их отношениях следует рассказать подробнее, поскольку Фадеев сыграет определённую роль в судьбе Льва Колесникова. Рассказ этот можно построить на письмах Фадеева к Асе, которые он отправлял ей в Спасск-Дальний в последние годы своей жизни.

Александр и Александра, которую уже звали не иначе как Асей, познакомились во Владивостоке, куда в раннем детстве попал родившийся в 1901 году под Тверью, в селе Кимры, Фадеев. К тому времени его отец, Александр Фадеев-старший, революционер, выходец с Урала, семью оставил. Мать Антонина вышла замуж за врача Глеба Свитыча и отправилась во Владивосток к сестре – Марии Сибирцевой. Та была педагогом, как и её муж Михаил, и настоящей подвижницей.

«Я с шести лет в нашем крае. Дальневосточный край – почти моя родина», – писал Фадеев впоследствии. Фадеевы-Свитычи попеременно жили в нескольких сёлах, включая глухие таёжные, где «тигры крали телят», пока не осели в Чугуевке – в сердце Приморья.

Фадеев с 1910 года учился во Владивостокском коммерческом училище. Жил то у Сибирцевых (сразу и накрепко сдружился с кузенами – Всеволодом и Игорем), то на съёмных квартирах. На лето ездил в Чугуевку – помогал родителям, осваивал крестьянский труд.

Вышло так, что одно время подросток Фадеев и Ася жили рядом, в одном владивостокском дворе на улице Комаровской (впоследствии Геологов, ныне Прапорщика Комарова) – там поселились Сибирцевы. Родители Аси расстались, мама работала то продавщицей в пекарне, то счетоводом. Ася, вспоминая многолюдный двор, где «бегали Шурки, Сашки, Саньки», так говорила о встрече с одним из них: «Играли в лапту, я стремглав летела по двору за мячиком и едва не сбила с ног худощавого и на удивление серьёзного мальчика с книгами в руках. Он молча уступил мне дорогу… Он смотрел на меня и вместе с этим сквозь меня или мимо. Его лицо ничего не выражало. Мне стало обидно…»

Это было, очевидно, самое начало 1910-х. Тогда в Фадееве ещё не было почти ничего от будущего облика – волевого юного партизанского комиссара, высокого, крепкого, красивого, уверенного в себе мужчины, седовласого писателя-орденоносца, большого человека, члена ЦК… Это был хрупкий, тонкий, ранимый мальчик. Степан Пашковский, преподававший ему литературу, записал в те годы: «Бледный, со светлыми льняными волосиками, этот мальчик трогательно нежен. Он живёт какою-то внутренней жизнью».

Осмысленное, более тесное знакомство состоялось несколько позже. Подруги – Ася и Лия – поступили в женскую «зелёную»[14] гимназию. Ася тогда жила в семье Лии. Владивостокское коммерческое училище на улице Нагорной, ныне Суханова, где учился Фадеев, располагалось в нескольких минутах хода от «зелёной» гимназии. Зимой 1915/16 года гимназисток пригласили в гости к «коммерсантам». Колесникова вспоминала: «Были отработаны приседания и полупоклоны, заготовлены подобающие слова и прочие… “китайские церемонии”… Среди представленных нам мальчиков были: Саша Фадеев, Петя Нерезов, Саша Бородкин, Гриша Билименко, Паша Цой». Именно в тот день Фадеев посмотрел на девочку другими – уже не детскими, а юношескими глазами. Позже он напишет ей: «С зимы 1915/16 года – я был тогда в 5-м классе, это было время, когда все мы начали увлекаться танцами, танцевали все перемены – в коридорах и между парт, подымая подошвами пыль, – начала ходить на вечера и девочка Ася, которая была когда-то для меня самой обыкновенной девочкой из одного со мной двора на Комаровской улице». Теперь она показалась ему «необыкновенной» и «таинственной». Она же увидела, что на Сашу, такого простого и общительного, порой находила «задумчивость, а иногда некоторая стеснительность». Уже тогда, по её словам, товарищи нередко называли его «писателем», его сочинения всегда получали высокий балл.