Шарканье за дверью давно стихло, я могла встать и уйти. Но замешкалась, зачем-то глазея на подбородок с ямочкой.

– Вы слишком яркая, мисс Хендрик. Не представляете, как это невыносимо. Слепит! – он проморгался, ворча на все лады. Сделал несколько шагов назад, сдернул с вешалки пальто. – Накиньте это.

– Зачем? – опешила, сжимая трясущимися пальцами его верхнюю одежду.

– Здесь я вас лечить не буду. Я еще не настолько…

Раздраженный моей нерасторопностью, он сам накинул пальто на мои плечи. Запахнул надежно и стащил меня с кушетки. Сцепил наши пальцы и потянул к выходу.

Как околдованная, я переставляла босые ноги в тонких чулках, размышляя, что значит «не здесь». И как именно он планирует меня лечить.

Темный коридор вывел нас к лестнице, и спустя несколько десятков ступеней мы оказались на улице.

Позади упирался иглой в черный Звездносвод шпиль ректорской башни. Впереди простиралась обширная территория академии – магический полигон, заболоченный лес сразу за ним, широкие ворота, лабиринт подъездных дорожек, освещенных рыжими фонарями…

Граймс, так и не выпустивший мои пальцы, потянул налево, огибая магистерский корпус по узкой тропе. Пятки неприятно заскользили по влажным камням, но я почти не замечала неудобств.

Творилась какая-то варховщина, которая вызывала во мне странный интерес. И не сказать, что сугубо теоретический – в животе подозрительно полыхало, крутило и вообще подпрыгивало.

– Где ваша вархова обувь, мисс Хендрик? – Альвар обернулся. Окинул меня раздраженным взглядом от плеч, укутанных в его плащ, до пальцев в чулках, из-под него торчащих.

– Вы сами ее сняли, – напомнила целителю. – В кабинете. И выбросили!

С удрученным вздохом он подхватил меня на руки и потащил дальше.

Вархова бездна…

Не слышала я ранее о столь спорных методах диагностики. Но интерес, внезапно проникший в мой организм, никак не хотел выветриваться.

Странный интерес! Ненужный вовсе в моей серой жизни, наполненной лекциями, квахарами, старомодными туфлями и редкими встречами с чужой оголодавшей каффой.

– Зачем вы меня?..

– Исключительно в целях вашего скорейшего выздоровления, – пробубнил Граймс, прижимая меня к себе. – И моего.

Любопытство (из разряда тех, что убивают кафф) точило сердце. Распахнутыми глазами я рассматривала ряд низких домиков, выглядевших коренастыми грибами на фоне масштабного академического комплекса с башнями и воздушными переходами.

Для меня не было секретом, где живет Альвар Граймс. Вот ровно тут и живет. Между домом ректора Джонаса и пустующим двухэтажным строением, ожидающим еще какую-нибудь семейную пару преподавателей.

Все прочие магистры ночевали в самой академии, в спальном крыле. Но Граймс это Граймс, ему чем дальше от студентов – тем крепче спится. И со стороны студентов это взаимно.

– Это ваш дом, – выдала очевидное, когда он перенес меня через порог.

Не то чтобы я совсем перестала соображать. Но в последние минуты мне это действительно туго давалось.

Может, виной тому были обжигающие поцелуи Альвара, может, пресловутая «романтика Ахавы»… А может, я решительно спятила – тогда и галлюцинации вполне объяснимы.

– Хотите уйти?

– Нет. Не хочу, – пробормотала сосредоточенно.

Возвращаться на холод, во всех смыслах, было смерти подобно. Там, позади, не было для меня покоя, я знала это наверняка. Уже все углы проверила.

– Тогда я отнесу вас наверх, – не менее сосредоточенно заявил док, выявляя на лбу фирменную морщину. – Предупреждая ваши дальнейшие расспросы, драгоценная: там моя спальня. В ней есть кровать.

Раньше мне казалось, что самый язвительный и равнодушный к чужим бедам мужчина в академии живет аскетично. Что дом его безлик и наполнен звенящей пустотой. Хотя, видит Варх, я мало задумывалась об этом.

А сейчас растерянно хлопала глазами, скользя взглядом по портрету на каминной полке. И по бордовому клетчатому пледу, накинутому на подушки. И по какой-то нелепой статуэтке, возможно, даже дорогой циничному сердцу. И по пышно цветущему растению на подоконнике… И наконец упираясь в кровать, раскинувшуюся посреди спальни.

– Я нечасто пользуюсь ей по назначению, – прокряхтел Граймс, сгружая меня на плед. – Чаще остаюсь на ночь в деревне или дремлю в кабинете во время дежурств. Или засыпаю внизу на диване. Ленюсь подниматься наверх, моя сияющая.

– Ясно, – прошептала сдавленно, таращась на целителя, избавляющегося от форменного халата.

Я в свою одинокую спальню тоже не стремилась. Особенно сегодня – к гнетущей тишине, наполненной дрянными воспоминаниями.

Нахмурив брови, Граймс уставился на мои ступни. Подол строгой юбки задрался, обнажив ноги чуть не до колен, и я не успела его поправить.

– Так и знал, мисс Хендрик, – ворчливо сетовал Альвар, обходя кровать и почесывая красное горло. – Так и знал…

Он вытряхнул несколько пуговиц из петель и свободно расправил на себе рубашку. Поджал губы, будто бы размышляя, с какой стороны подступиться к собственной постели. И, резко выдохнув, схватил меня за щиколотку и потянул на себя.

– Так, Варх дери, и знал!..

Чулок послушно соскользнул с ноги, повинуясь умелым пальцам. Граймс ведь один из лучших целителей Эррена, излечивает сложные хвори несколькими плетениями… Надо ли удивляться, что с чужой одеждой он тоже легко справляется?

– Вам огласить весь пошаговый план лечения, Эльза, или доверитесь целителю? – строго похлопал ресницами, нависая надо мной и острым серым взглядом отпарывая пуговицы на блузке.

– Доверюсь, – выдохнула, приподнимаясь на локтях.

Происходило немыслимое! Но я перестала себе удивляться: лечение так лечение. Я сама пришла с жалобами к целителю. И от его странных поцелуев мне действительно становилось легче.

– Вот и умница, милочка, – выдернул плотную ткань из-под пояса юбки и уставился на голый живот вмиг помутневшим взглядом. – Вот и умница…

Кожу обожгло требовательным прикосновением, жар расползся и снаружи живота, и внутри. Огонь заплескался под ребрами, опаляя сердце.

Ни для кого не секрет, что диагностика Граймса может оказаться смертельной. Но никогда не думала, что умирать придется от смущения…

Я вся – от плеч до пяток – раскраснелась от поцелуев. Ощутила себя покрытой алыми ожогами в каждой точке, которой касался целитель.

– Пока не так и страшно, да, моя ослепительная? – зачем-то уточнил он, настойчиво скатывая ткань с плеч и укладывая меня голой спиной на клетчатый плед.

Я захлебнулась в стыдливом стоне, не успев сообщить мужчине, что с ним всегда страшно. Вообще всегда. Иначе бы его вархов диагностический кабинет не обходили тремя коридорами.

Но вместе с тем и спокойно. Вместе с тем и спокойно… Даже когда этот невыносимый язва исторгает из своего рта обидные оскорбления.

И когда касается там, где никто не касался – спокойно. И когда в поцелуях – терпких, горячих, требовательных – топит до потери дыхания… Тоже спокойно. И когда вжимает своим весом в подушки… Спокойно.

– Ничего себе «детеныш каффы укусил»! – вскрикнула в высшей степени беспокойно, стискивая в кулаках вархов плед.

Матерь гхаррова! Им-мира… С-сиятельная…

– Что у вас в голове, женщина? – изумленно выдохнул док, размазывая испарину лбом по моей щеке. – Какие, к гхаррам, детеныши?

– Никаких… никаких детенышей… – задохнулась от неожиданной боли, к которой, Имира свидетельница, я совсем не готовилась.

Наверное, лет в двадцать я о ней знала. Помнила на том алтаре, что меня ждет. А потом решительно забыла обо всем, что связано с блудливыми гхаррами.

– От этого вашего лечения… Только хуже сделалось, – выдавила из себя, дергаясь от его прикосновения к животу. Сейчас все воспринималась особенно остро.

– Иногда лечение приносит боль, – проворчал Граймс, разгоняя тепло пальцами по коже. – Но потом непременно наступает облегчение. И выздоровление.