Термос вытащил из кармана свою пачку, не предлагая, прикурил от окурка что-то дешевое без фильтра:

– Маринка в школе влюблена в тебя была.

– С чего ты взял?

– С того и взял. Я с ней в восьмом за одной партой сидел на камчатке. Помнишь? Ты как в класс входил, она голову сразу в твою сторону поворачивала, будто ей там лампочку зажгли. Ты по классу идешь, а она тебя глазами провожает. Не замечал, что ли?

– Не замечал.

Термос передернул плечами:

– Холодища. Ты идешь?

– Я сейчас.

– Ну ладно, я пошел, – воткнул недокуренную и наполовину сигаретку в присыпанную снегом кованную хапешницу, скрылся в зеве подвальчика. Он постоял еще немного, собираясь нырнуть туда же, но вместо этого посмотрел на часы. Он всегда носил часы на руке, считал, что так удобнее, чем вытаскивать и оживлять мобильник, чтобы узнать время. «Успею еще, до электрички полчаса», – быстро пошел, почти побежал в сторону вокзала. Снег скрипел у него под подошвами ботинок, фонари, подмигивая, выбегали навстречу, и в голове его отбивала ритм только одна мысль: «Домой! Домой!»

Билет он брать не стал: «У кондуктора куплю», и усевшись в полупустом вагоне, привалился к стене и как-то сразу уснул, будто провалился в черный бездонный омут. Пришел кондуктор, растормошил его, он заплатил за билет и снова ухнул в неотвязную затягивающую темноту сна. Проснулся уже перед самым Городом и только тут понял, что забыл кепку свою, и стало ему грустно.

***

Она позвонила в пятницу в конце рабочего дня. Он как раз собирался уходить из офиса, снял с вешалки куртку и уже просунул одну руку в рукав, когда зазвонил мобильник.

– Алло!

– Привет! Это Марина, – и сразу без паузы, наверное, чтобы не успел спросить: «Какая Марина?»:

– Марина, одноклассница. Мы в кафе встречались в прошлую субботу.

– А-а.

– А я в Городе сейчас, к дочери приехала на выходные.

Он совершенно не знал, что ей сказать дальше, сразу почувствовав, что придется как-то отбояриваться от встречи: «Уезжаю в командировку»? Или «Гриппую, лежу с температурой»?

– Марина, я, знаешь.., – он завис посреди фразы, быстро перебирая в голове варианты.

– Ты в кафе шапку свою забыл, я привезла.

Она привезла его неубиваемую кепку! А он распрощался с ней, с кепочкой своей, можно сказать, уже похоронил. Предатель хренов! А ведь тоже мог бы найти телефон, позвонить тому же Стаське Киндинову, попросить как-то передать ему кепку, ведь не съел же он ее, не скормил своим посетителям кафешным. Вот она-то, Марина, нашла у кого-то его телефон, хотя никому не давал вроде. Нашла его, кепку привезла.

– Мариночка, спасибо огромное! – радостно завопил он в трубку, – куда мне подъехать, давай адрес!

Договорились встретится через час в центре, в кофеюшнике, который знали оба. Добираться туда ему было не долго, и он решил, что успеет забежать домой через магазин. Внутренность холодильника опустела к концу недели, и по пятницам он старался заполнять его по-новой, чтоб не тратиться на это в выходные. В магазине он проковырялся, и на кассе была очередь, а дома он вдруг решил переодеться, рылся в шкафу, пытаясь найти что-то не слишком мятое. Чувствуя, что начинает опаздывать, как нашкипидаренный выскочил на улицу и еще минут десять нетерпеливо притоптывал на остановке, поджидая троллейбус.

Конечно, минут на двадцать он опоздал, и, когда вошел в кафе, она уже сидела в глубине зала за столиком, увидев его, помахала рукой, улыбаясь. Издалека ему показалась она молодой девушкой, стройной, рыжей, красивой, он даже оглянулся назад, ведь махала она явно не ему. Нет ему, он заулыбался в ответ и, пробираясь к ней между столиками, радовался, что вот она приехала и сейчас отдаст ему его любимую шапку, и не только поэтому, а просто. Он сам не знал почему.

– Привет!

– Привет!

И сразу:

– Вот, забирай свою пропажу, соскучился небось по ней! – она протянула ему кепку, и он взял ее и почему-то прижал к груди, то ли подыгрывая Марине, то ли действительно соскучившись. Ему стало как-то тепло, словно это не шапку он держал на руках, а любимого и вдруг пропавшего, сбежавшего от него щенка. Сбежавшего навсегда. А потом так же вдруг вернувшегося. И это тепло переходило и на Марину, и он радовался, что вот сидит в кафе с красивой женщиной, и они разговаривают и смеются чему-то своему. Она рассказывала про свою жизнь. Короткими фразами. И получалось, что все у нее сложилось хорошо, и две дочери, и работа, и все-все. Слушая ее, он чувствовал, что и у него в жизни все хорошо, удачно, и вообще он – молодец, многого добился и еще много чего добьется.

Но скоро она, бросив взгляд на телефон, заторопилась, засобиралась:

– Надо бежать, мне с внучкой посидеть надо. Я ведь уже бабушка.

И с запинкой, едва заметной, но он заметил:

– Дочь с зятем билеты в театр взяли, а ему в командировку уехать пришлось… Завтра суббота. Ты не занят? Может сходим? Чего билетам пропадать.

– А давай! Легко, – он действительно захотел пойти в театр, хотя не был там сто лет и не тянуло. Но сейчас, это ведь совсем другое дело.

В субботу он проснулся счастливым. Может потому, что просто выспался, отоспался за рабочую неделю, может потому, что, проснувшись, сразу вспомнил, что вот вечером идет в театр с Мариной, а может просто потому, что через окно прямо ему в лицо светило солнце. И еще он сразу понял, что после спектакля пригласит ее к себе домой. Он радостно метался по квартирке, рассовывая все, что попадалось под руку, по местам, тряпки – в шкаф, книги – на полки, посуду – вымыть, бокалы – протереть. Протереть пыль на всех горизонталях, вымыть пол в комнате, в прихожей, в сортире, и не только пол. Хорошо, что холодильник вчера загрузил. Он вышел на улицу, рядом в магазине купил бутылку (ладно, две) португальского красного вина, а потом в переходе под площадью – букет тигровых лилий. Вино он поставил в кухонный шкафчик, чтобы не видно сразу. А лилии – на журнальный столик, чтобы сразу видно.

К 

дверям театра они подошли одновременно, но с противоположных сторон, и это развеселило обоих. Билетерша, гардероб, фойе, буфет. Маяться в плотной очереди они не стали, но подглядев, как это делают завзятые театралы, заказали себе столик на антракт, в самом дальнем углу, с диванчиком. Спектакль ему нравился. Это была пьеса какого-то шведа, нет, кажется, швейцарца, фамилию его он сразу забыл. Но помнил, что давно-давно видел фильм по его пьесе, где все действие проходило в дурдоме, и в конце оказывалось, что там-то и собрались самые разумные люди. А сейчас на сцене перед ними были вполне себе умные, логично поступающие персонажи, но постепенно становилось ясно, что вся их разумность выливается в абсурд и свою противоположность. И еще это была комедия. И играли хорошо.

В антракте они уселись на диванчике у столика, где уже стоял их заказ: два бокала шампанского и два бутерброда с красной икрой. Он поднял бокал:

– Шампанское в театре – это как жареная курица в плацкартном вагоне. Это обязательно, это традиция.

– Это называется «духовные скрепы», – она тоже подняла бокал, и они чокнулись. «Пригласить ее к себе домой прямо сейчас или подождать, пока все закончится, чтобы не успела передумать, – решал он про себя, – да, лучше приглашу после спектакля».

После спектакля они долго хлопали артистам, поэтому оказались в самом конце гардеробной очереди. Неспешно двигаясь вместе с ней, они говорили о спектакле, об игре актеров, костюмах и декорациях, вернее о модном ныне их почти полном отсутствии. Вместе протянули номерки гардеробщику и получили свои куртки. «Вот сейчас я приглашу ее к себе, вот сейчас… Вот так и скажу: «Сейчас я вызову такси, и мы поедем ко мне».

Он помогал ей надеть курточку, легкую, бирюзового цвета, с рыжей, под лису оторочкой по капюшону. Стоя к нему спиной и глядя в большое театральное зеркало перед собой, она сказала:

– Как поздно уже, мне еще ехать на другой конец города. Когда доберусь до дома, мои уже спать будут.