Пытаюсь сказать ещё что-то, но уже не успеваю – любимый стремительным броском сокращает последнее расстояние между нами. Накрывает мои губы своими – жадными, голодными, требовательными. Обрушивается на меня стихией более властной, чем ревущее рядом море, чем этот пьяный от своей безнаказанности дождь, чем грохочущие в небесах ослепительные молнии. Закрываю глаза – и всё вокруг исчезает. В ушах звон, и меня окутывает пеленой тишины.

Есть только мы в этом сошедшем с ума, беснующемся мире.

Ткань нашей одежды, вымокшей до нитки – слишком тонка, её будто не существует. Мы просто вплавлены друг в друга сейчас – и теряются границы, и сердцебиение становится одно на двоих. Планки штурвала впиваются в спину. Дрожь палубы под ногами – сильнее и сильнее. И кажется, будто стоим на оси мироздания, и только мы неподвижны – а всё остальное кружится, трясётся, рушится, ломается на части и снова склеивается, скручивается и вновь распрямляется, подобно игрушке в руках ребёнка.

Сквозь тишину в мои оглохшие уши прорывается утробный рёв откуда-то снизу.

На секунду отвлекаюсь – послать мысль в пустоту многоцветной янтарной вспышкой:

«Засыпай! Больше никто не потревожит твой покой.

Засыпай! Мы не собираемся ничего у тебя просить. Никогда. Всё, что нам нужно в жизни – мы нашли. Отвоевали у судьбы, у бесконечных дорог, у чужих людей, у чужих завистливых взглядов.

Засыпай! Только верни сперва то, что не твоё»

Каплю нашего огня, каплю нашего тепла посылаю тоже. Дружеское прикосновение, пожатие руки. Тому, кто был одинок и ранен, и видел в людях лишь мелочных, глупых и жадных хищников, кровожадных и жестоких, нападающих исподтишка, ненасытных в стремлении взять себе всё, до чего только могут дотянуться.

И Великий Обиженный бог, кажется… становится Великим Удивлённым богом. Но я уже не успеваю следить за сменой настроения какого-то древнего существа с его тонкой и ранимой психикой. У меня есть более насущные дела.

Например, как не сойти с ума от плавящего жара прикосновений. Не потеряться без остатка в сумасшедшем поцелуе.

Здесь, на краю мгновения между жизнью и смертью, на исходе длинной изматывающей схватки с ужасом и предопределением, мы особенно ясно и остро понимаем, как сильно нужны друг другу.

Сила вскипает во мне и требует выхода. Разрывает грудь… или может, это моё сердце торопится выбраться наружу оттуда, где ему стало слишком тесно.

Отстраняюсь от губ любимого, чтобы прошептать.

- Ещё! Ещё немного, пожалуйста... Мне нужно больше.

Он с рычанием вжимает меня в штурвал всем телом – и жаркие укусы поцелуев достаются шее, горлу, плечу, спускаются ниже…

Мой хриплый стон заглушает грохот последнего грома, раскалывающего небеса надвое, когда я раскидываю руки в стороны и выпускаю, наконец, на свободу пламя янтарного цвета.

Когда я снова открываю глаза, вокруг очень тихо. Не потому, что я оглохла или в ушах звенит, или ещё что… просто тихо. Чайки мирно покрикивают, волны плещут легонько-легонько, моё разгорячённое лицо обдувает ласковый ветерок.

А ещё вокруг день.

Только что была ночь. А теперь день. Солнце стоит над самой головой.

И я не ложилась спать, не падала в обморок, или ещё что-то в том же духе. Просто закрыла глаза посреди бури и ливня, а открыла - в ласковых водах под лучами яркого полуденного солнца.

Я по-прежнему прижимаюсь к своему жениху, и мы оба – мокрые насквозь от ливня, который ещё не успел высохнуть на нашей коже, а в серых глазах Генриха такое же обалдение, как, наверное, в моих сейчас. И видимо, не только в моих – потому что откуда-то сбоку слышится протяжное:

- Ну вы, ребята, даёте… Знаете, вы как на свадьбе целоваться вздумаете, предупредите заранее! Я окопчик вырою и спрячусь, на всякий пожарный.

Поворачиваю голову и вижу внизу, на палубе у капитанского мостика Моржа. Сидит, положив усталые и снова человеческие руки на колени и тяжело, устало дышит. Рядом с ним прямо там, на размокших досках развалилась Ири – лежит на спине, подложив руки под голову, и со счастливой улыбкой пялится на голубое небо и белые кудрявые облачка.

Мой жених прочищает горло и спрашивает севшим голосом:

- Кракен?..

- Уплыл, твоё Высочество! Положил аккуратненько на палубу Якоба да лиса вашего, и смылся куда-то. Скотина.

- Потери?

- Отсутствуют. Ну, кому-то по башке наверняка дало, ушибы там, воды солёной наглотались… но главное, живы все, я пересчитал. Прям чудо какое-то!

- Это чудо называется – моя невеста. Пробоины?

- Пойду щас, проверю трюмы. Но вроде бойко на воде сидим, не тонем.

Генрих хрипло выдыхает и теперь только решается отпустить непослушными, деревянными руками штурвал.

Прячусь на груди у жениха, нежась в ощущении непередаваемого облегчения и счастья. Чувствую, как наконец-то родные руки смыкаются на талии, обнимают крепко-накрепко.

- Хм. Послушай, Птенчик… - раздаётся вкрадчиво над самым моим ухом.

- М-м-м?..

- Ты себя как чувствуешь? Есть «откат»?

Уютно вздыхаю и прижимаюсь теснее, трусь щекой.

- Знаешь, в этот раз почти нету. Наверное, я прогрессирую. Слабость, колени дрожат, а в целом… в норме. Магия, кажется, снова почти на нуле – а так…

- Насколько «почти»?

- А что? – поднимаю всё-таки голову и натыкаюсь на такой взгляд, от которого щекочущие мурашки бросаются волнами от макушки до самых пяток.

- Я вот тут подумал… если там у тебя на донышке немного ещё осталось – подбрось-ка нас обратно в каюту!

От такого взгляда мне очень трудно отвести глаза.

Когда Ири испортила бочки, мы несколько дней были на корабле в условиях жёсткой экономии воды, и теперь я, наследница одной из самых богатых семей Королевства Ледяных Островов, прекрасно представляю, что такое жажда.

Так вот – та жажда была цветочки.

На секунду всё же отвлекаюсь – посмотреть, что там с Подарком. Заодно даю себе небольшую передышку, привести мысли в порядок и принять решение. Генрих терпеливо ждёт моего ответа и не торопит, пока я с высоты капитанского мостика высматриваю своего лиса.

Вот же он! Лежит себе под мачтой, зализывает тёмные продолговатые вмятины на боку, которые постепенно светлеют и выпрямляются. Причём он остался огромным, аж доски под ним слегка прогнулись.

Я хорошо. Могло быть хуже. Отдыхай, хозяйка. Ты славно потрудилась.

Отдыхать, значит… сглатываю комок в горле, снова перевожу взгляд на жениха, в крепких объятьях которого по-прежнему нахожусь.

Пульс стучит в ушах, хмель смертельной схватки со стихией всё ещё бродит в крови. Мы живы! А могли уже отправиться на дно морское. И очень даже запросто. И на этом закончились бы все наши глупые противостояния и игры в «кто кого переупрямит». Дураки же мы были, что не ценили каждое мгновение рядом.

- Пойдём! – выдыхаю и цепляю его покрепче за рубашку на груди всей пятернёй. Ужасный Принц расплывается в совершенно возмутительной ухмылке.

Последние крохи магии уходят на то, чтобы переместиться в каюту.

Как же здесь хорошо! Тепло, уютно, палуба под ногами не торопится сбросить тебя со своей спины, а в иллюминатор ласково светит солнышко…

Вот только одежда на мне промокла насквозь, и я теперь только понимаю, что не просто чувствую магическую опустошённость, но ещё и дрожу от холода.

Генрих немедленно сдёргивает с койки коричневое с золотом мягкое одеяло и укутывает меня с головой, принимается растирать, как ребёнка полотенцем. Я отфыркиваюсь и смеюсь, потому что это ужасно щекотно.

- Оставь! Я сама. Лучше о себе подумай… ты такой же мокрый.

- Как скажешь, Птенчик! – коварно улыбается Ужасный Принц, и я поперхиваюсь смехом. Что-то мне уже не смешно, когда вижу тёмное пламя в его глазах.

Я стою, укрытая одеялом по самую макушку, как в плаще, сжимаю края. И затаив дыхание слежу за тем, как мой жених медленно, одну за другой, расстёгивает пуговицы белой пиратской рубашки и стаскивает её – а мокрая ткань липнет к загорелому телу и не желает его покидать. Я б на месте этой рубашки поступила бы так же.