Когда, выйдя из броневика, я смотрел, как большевики бежали и скрывались в огородах, какой-то красноармеец в белой рубашке остановился шагах в ста от меня, поднял винтовку и выстрелил. Я в свою очередь схватил карабин и приложился. Мы стояли друг против друга и выпускали пулю за пулей. Команда броневика с любопытством следила за исходом дуэли, не вмешиваясь в нее. На третьем выстреле я сбил большевика; он взмахнул руками и остался лежать белым пятном на зеленой траве. Мы связали захваченные пулеметы веревкой и зацепили сзади броневика, но способ этот оказался не из удачных, так как колеса пулеметов вскоре поломались. Пришлось их передать 3-му эскадрону, который уже собрался в полном порядке.

К мельнице подходили последние цепи большевиков. Вдали виднелись цепи 2-го Офицерского полка. Увидя броневик, красные залегли в пшенице. Я вылез на крышу «Верного» и, размахивая карабином, обратился к ним с речью. Эту речь я пересыпал ругательствами и угрозами перебить всех до одного, если они не сдадутся. Трудно было объяснить психологию большевиков – почему никто из них не выстрелил в меня, очевидно, их тронула моя речь, так как один за другим они выходили на дорогу и складывали оружие. Лишь один с наглым лицом в красной рубашке не бросил винтовки. Я соскочил с броневика и карабином ударил его по голове…

В это самое время от железнодорожной будки подошел наш бронепоезд и открыл огонь гранатами и по красным, и по «Верному»… Цепь 2-го Офицерского полка, продвинувшись незаметно в высокой пшенице, тоже открыла огонь.

Я выкинул белый флаг и помчался к ним навстречу. Стрельба прекратилась, и офицеры подбежали к «Верному».

– А мы по вас бронебойными пустили, – смеялись они. – Смотрим, как будто наш «Верный», но почему же он в тылу у большевиков?..

Среди цепей верхом на белой лошади ехал полковник Дроздовский.

– А, «Верный», – сказал он с грустной улыбкой. – Жаль, что вас не было с нами.

Полковник Дроздовский, нагнувшись с лошади, пожал мне руку.

– Вы знаете, что полковник Жебрак убит? – спросил он меня.

– Жебрак? – невольно воскликнул я. – Не может быть!..

– Да… Печальный бой для нашей дивизии, полковник Жебрак и восемьдесят офицеров убито, до трехсот раненых… А как ваши дела?..

– Сейчас вместе с третьим эскадроном на окраине села захватил много пулеметов и свыше двух тысяч пленных…

В это время к «Верному» подлетел мотоциклист.

– Вас требует к себе главнокомандующий, – сказал он мне.

Возле будки у переезда стоял автомобиль с георгиевским флажком и несколько кубанских казаков со значками Главнокомандующего. Генерал Деникин поздоровался с командой броневика и, улыбаясь, сказал мне:

– Как вам не стыдно заставлять вашего главнокомандующего прятаться в канаве?

Видя на моем лице искреннее мое недоумение, он, смеясь, объяснил, что, видя броневик, выскочивший в тылу красных из Белой Глины и направляющийся к железной дороге, все его приняли за большевистский и принуждены были укрыться в канаве.

– Спасибо вам за лихую работу, – поблагодарил мою команду генерал Деникин. – А теперь – еще задача: часть красных прорвалась правее железной дороги; они отходят к станице Незамаевской. Я послал их преследовать Польский эскадрон и свой конвой – все, что было у меня под рукой. Поезжайте и поддержите их…

Медленно пополз по вспаханному полю «Верный». Выбравшись потом на полевую дорогу, он покатил быстрее. Вскоре встретился конвой главнокомандующего, ехавший назад; по его словам – красные были уже далеко. Однако, пройдя еще верст пять, я увидел густую цепь большевиков, отходивших на Незамаевскую. Позади них двигалась редкая цепь Польского эскадрона.

Я понесся в атаку, сбил и смешал правый фланг большевиков. Однако они учли, что броневик может свободно ходить по дорогам, и, повернув в поле, стали уходить по пахоте. «Верный» свернул было за ними, но вскоре увяз в черноземе и остановился. Красные открыли жестокий огонь. Польский эскадрон, выскочивший на линию броневика, сразу же потерял двадцать человек, то есть около половины своего состава. В свою очередь я открыл огонь из трех пулеметов и заставил красных вновь спешно отходить. Подобрав несколько тяжелораненых, я погрузил их в машину. Выбравшись наконец на дорогу, я повел «Верный» в Белую Глину, провожаемый гранатами красной артиллерии. Польский эскадрон тоже последовал за мною.

На площади у деревянной церкви хоронили командира 2-го Офицерского полка полковника Жебрака и его офицеров. Печально звучали трубы оркестра, и им вторили погребальные перезвоны колоколов. Держа винтовку на караул, мрачно стояли поредевшие ряды 2-го Офицерского стрелкового полка. Еще сегодня, когда они проходили мимо окопов, они видели там своих убитых товарищей, изуродованных и исколотых штыками, видели и своего любимого командира, храбрейшего и благороднейшего полковника Жебрака, умученного красными.

И в то время, когда печально слышался погребальный перезвон колоколов на другом конце площади, близ паровой мельницы, у каменной стены гремели залпы… Прежде чем вмешался штаб главнокомандующего, полковник Дроздовский, решив отомстить за смерть своих зверски умученных офицеров, успел, охваченный чувством негодования, расстрелять несколько партий взятых в плен красноармейцев… Остальных пленных накормили, свели в роты, назначили им офицеров и влили в Солдатский полк, сформированный из пленных, взятых в Песчанокопской. Позже этот полк был переименован в Самурский.

Этот район, вдоль железной дороги, с его большими и богатыми селами, был наиболее распропагандирован и считался одним из очагов коммунизма. Испуганные крестьяне Белой Глины нашили на фуражки белые повязки и говорили: «Мы – белые!»

В своих «Очерках русской смуты» генерал Деникин пишет: «Нужно было время, нужна была большая внутренняя работа и психологический сдвиг, чтобы побороть звериное начало, овладевшее всеми: и красными, и белыми, и мирными русскими людьми. В первом походе мы вовсе не брали пленных; во втором брали тысячами; позже мы станем брать их десятками тысяч. Это явление будет результатом не только изменения масштаба, но и эволюцией духа».

В Гражданскую войну, когда обе стороны носили приблизительно одну и ту же форму, говорили на одном языке, происходили иногда забавные, а порою трагические случаи, когда своих принимали за противника, а противника за своих. Особенно часто эти случаи происходили с бронеавтомобилями, часто действовавшими самостоятельно и в отрыве от своих частей.

Во время Второго Кубанского похода, заняв Белую Глину, Добровольческая армия, прежде чем продолжать наступление на Тихорецкую, должна была ликвидировать Южную группу красных, численностью в 6500 человек при 8 орудиях, занимавших район: село Медвежье – станицы Успенская и Ильинская. Для этого была назначена 2-я дивизия генерала Боровского, которой был придан мой броневик «Верный».

Утром 28 июня Корниловский полк под проливным дождем атаковал хутор Богомолов в полутора верстах от села Медвежье, разбил красных и захватил много пленных. Около 11 часов выглянуло солнце и корниловцы перешли в наступление на село Медвежье.

Броневик «Верный» с надетыми на колеса цепями с трудом двигался по вязкой черноземной, размытой дождем дороге. Пройдя цепи красных, он попал под обстрел большевистской батареи, стоявшей впереди села. Обстрелянная дальним пулеметным огнем батарея вскоре подала передки и скрылась в селе. Громадное уездное село Медвежье после дождя превратилось в болото.

Выехав с большим трудом из-за ужасной грязи на площадь и пытаясь перейти через огромную лужу, броневик в ней окончательно завяз. Кругом проходили отдельные красноармейцы. Приходилось терпеливо ждать подхода корниловских цепей. Вдруг на площадь вышла отходящая рота красных – человек 150.

– Эй, товарищ, – закричал кто-то из отступавших, – что ждете? Кадеты к селу подходят! Смывайтесь скорее!

Я сидел на крыше броневика в кожаной куртке, правда, без погон, но в фуражке с кокардой. На крыше броневика развевался большой трехцветный флаг, на стенках были нарисованы трехцветные круги.