– Сабира, иди быстро сухую крапиву завари, – велела Шуше. – И простыню другую принеси, а лучше две.

– Где столько простыней взять? – буркнула Сабира, положив девочку в люльку и направляясь к выходу. – Одни беды с этой никчемной. Надо было не ее, а Фирюзу за Агабека сватать. Нет же, пошла у него на поводу… – Она вышла из комнаты, продолжая бормотать себе под нос.

Малышка, оставшись в одиночестве, захныкала. Ее жалобный плач напоминал писк голодного котенка.

– Дайте ее, – попросила Фазилат.

– Куда тебе? – вскинулась Шуше. – Не видишь, сколько крови?

– Пожалуйста! – Фазилат поймала взгляд Айбалы и повторила: – Пожалуйста…

Айбала вынула из люльки невесомое тельце, запеленатое в кусок мягкой ткани. Девочка была некрасивая: сморщенное старушечье личико, приплюснутый нос, гематома на лбу…

И светлые пшеничные волосы.

Айбала оторопело смотрела на ребенка. В момент рождения девочка была вся в крови и слизи, потом Сабира выкупала ее, а мокрые волосы всегда выглядят темнее. И только высохнув, они приобрели свой истинный цвет.

В этот момент девочка приподняла припухлые веки и посмотрела на Айбалу мутным взглядом васильковых глаз.

Первым порывом Айбалы было положить ребенка обратно в люльку. Фазилат пережила шок, зачем ей новое испытание? Как она объяснит свекрови цвет волос и глаз дочери? А мужу что скажет? В ауле отродясь не водилось голубоглазых блондинов. Если только в селе, и то навряд ли, а Фазилат никуда из дома не выходила, разве что в магазин.

Внезапно из глубин памяти всплыл урок, посвященный внешности, которая может передаваться через несколько поколений. Это называлось генетикой – Айбала выучила мудреное слово, записав его в тетрадку. Пожилая русская учительница увлеченно рассказывала о прихотях природы, когда у африканцев, например, рождаются белокожие дети, а у темноволосых – рыжие.

Но как объяснить это Фазилат, которая с трудом окончила пять классов, а главное – ее мужу? Да Агабек и слушать не станет. Выгонит Фазилат из дому вместе с девочкой, а сыновей себе оставит.

Пока Айбала размышляла, вернулась Сабира с чистыми простынями и крапивным отваром. Фазилат заставили выпить полкувшина, а пока она пила, дуя на горячее, Сабира перестилала простыни. Потом она обмыла невестку от крови и помогла ей надеть чистую рубаху и шаровары, в которые затолкала побольше тряпок. Фазилат облегченно вытянулась на чистых простынях и снова вспомнила про ребенка.

– Дай мне ее, Айбала. Дай скорее.

Айбала молча положила девочку ей на грудь. Увидев светлые волосы и васильковые глаза, женщины застыли в недоумении. Первой опомнилась Сабира. Но она сказала совсем не то, чего боялась Айбала. Хлопнув себя по ляжкам, она рассмеялась:

– Вай, наконец и у нас такая!

Шуше и Фазилат удивленно уставились на нее.

– Да ведь в роду Мяршоевых один раз в пятьдесят лет такие дети рождаются. Ты разве не помнишь, Шуше? Таибат, свекровь моя покойная, рассказывала, что после Айдамира родила мальчика голубоглазого и светловолосого, только он совсем маленьким помер. А у свекра, отца Айдамира, сестра была такая же. Говорят, у них это к древнему роду восходит, уже много столетий. И вот теперь в нашей семье такая красавица! Слышишь, Фазилат? От женихов отбоя не будет, придется ей никаб купить, чтобы лицо и волосы прятать.

Успокоенная и довольная Фазилат счастливо рассмеялась. Спустив с плеча рубаху, привычным движением пристроила дочку к налившейся молоком груди и сунула в крошечный ротик набухший сосок. Девочка вяло зачмокала, прикрыв удивительные васильковые глаза.

– Назовите ее Сарыкиз[13], – предложила Шуше.

– Красивое имя, – Фазилат улыбнулась. – Спасибо, Шуше Наврузовна.

– Спасибо! – передразнила Шуше, посуровев лицом. – Как ты вела себя сегодня, позор какой! Ладно, корми ребенка, потом тебе все скажу. Ты каши ей наварила, Сабира?

– Так сразу, как прихватило ее, вот такой котелок на плиту поставила! – Сабира показала руками. – Отличная каша получилась, из кукурузной муки, с медом и маслом.

– Я бы тоже от мисочки-то не отказалась, – задумчиво проговорила Шуше.

– Идем скорей на кухню! – засуетилась Сабира. – И ты иди, Айбала. Каши на всех хватит.

– Спасибо, я не голодная. Лучше Фазилат принесу поесть.

– Да что ты, как можно! – Сабира замахала руками. – Я сама принесу, а ты отдыхай, не хочешь есть – так чаю попей, я вкусный заварила, с чабрецом и мятой.

Айбала посмотрела на Фазилат, прижимавшую к себе дочку. Она помнила силу, которая отбросила ее от нар в тот момент, когда она пыталась облегчить роженице боль. Такое случилось впервые и совсем ей не понравилось.

– Пойдем, Айбала, – позвала от двери Шуше. – Пусть они отдыхают.

Айбала вышла из родильной комнаты и еще немного постояла у двери. Когда Фазилат тихонько запела, баюкая девочку, она пошла на кухню.

Сабира размешивала в кастрюле густую кашу, вкусно пахнущую сливочным маслом и медом; это была еда Фазилат на ближайшие три дня. Еще ей полагался наваристый куриный бульон, чтобы восстановились силы и пришло молоко.

Шуше надела пальто и вышла в сени, держа в руках какой-то сверток.

– Куда это она? – спросила Айбала.

– Послед пошла зарывать. Я ей место за домом показала, где не ходит никто.

– Разве это повитуха должна делать?

Сабира рассмеялась:

– Вай, Айбала, ты вроде давно с матерью ходишь, а важных вещей не знаешь. Кто ж еще должен кроме повитухи? Иди, я чаю тебе налила.

Айбала села за стол и приняла от Сабиры щербатый стакан, почти нестерпимо нагревшийся от горячего чая. Сам чай был крепкий, сладкий, пахучий. Она подождала, пока немножко остынет, и принялась пить осторожными глотками.

Несмотря на глубокую ночь (ходики на стене показывали половину четвертого), спать ей не хотелось. Айбала ощущала внутри странную пустоту, хотя обычно после благополучных родов испытывала радостный подъем, словно это она сама произвела на свет дитя. Но сегодня Айбала впервые соприкоснулась с чем-то темным, страшным, ей неподвластным. Фазилат находилась на волосок от смерти, и, если бы не опыт и хладнокровие Шуше, сейчас она была бы уже на пути в рай[14].

Айбала не верила, что ребенок в утробе Фазилат мог неправильно перевернуться только из-за того, что та выходила из дому после наступления темноты, забыв положить в карман кусок хлеба или сахара, чтобы уберечься от злых сил. Однако это древнее поверье прочно укоренилось в умах женщин – наряду со множеством других, запрещавших беременной совершать те или иные действия, чтобы не навредить себе или ребенку.

Айбала не верила, что Джамиля Сондухоева два года назад родила трехпалого сына только потому, что увидела в амбулатории безрукого мужчину, но не отвернулась поспешно и не прочитала очищающую молитву. Она не понимала, зачем зарывать послед вместо того, чтобы просто его выбросить, или выплескивать воду, в которой обмывали новорожденного, туда, где ни разу не ступала нога человека. Во всем этом не было практического смысла. Но если бы Айбала сказала такое матери, та пришла бы в ужас, обругала бы ее или, того хуже, отвесила бы оплеуху.

Айбала знала, что однажды настанет момент, когда матери не случится рядом, и ей придется принимать роды самостоятельно. Она не хотела, чтобы ее неопытность стала причиной чьей-то смерти. Дело было даже не в том, что повитуху, допустившую гибель матери или плода, больше не звали на роды, а в том, что Айбала не хотела соприкасаться со смертью. Она чувствовала в себе совсем иное предназначение.

Если бы Фазилат умерла, Айбала наотрез отказалась бы становиться повитухой, даже если ей пришлось бы, за неимением лучшей участи, стать женой Анвара-башмачника.

Но Фазилат выжила, и Айбала ничего не сказала вернувшейся со двора Шуше. Она допила чай, подождала, пока мать поест каши и получит от Сабиры плату, и отправилась с нею в обратный путь сквозь снежную пургу, которая за эти несколько часов ничуть не уменьшилась.