Айбале нравилась спокойная, приветливая, трудолюбивая Джамиля. И теперь Айбала очень боялась, что не сумеет ей помочь, хотя и держала себя уверенно с Тамиром: он и без того был напуган тем, что жене придется обойтись без повитухи. Тамир знал, что Айбала умеет снимать боль и что Шуше Наврузовна обучает ее своему ремеслу, но все равно ей не доверял: она была незамужняя и молодая, поэтому в глазах мужчины ничего не стоила.

Айбала шагала быстро, едва поспевая за Тамиром, оскальзываясь на обледенелых камнях крутой тропинки. Она прижимала к боку сумку матери, в уме перебирая ее содержимое: остро заточенные ножницы, бутылочка с прокипяченным маслом, чистые тряпицы, бинт, пузырек с йодом, нашатырь. Ничем другим Шуше не пользовалась. Никаких таблеток она не признавала.

Внезапно Айбала остановилась, вспомнив, что не спросила у матери слова, которые надо говорить при зарывании последа. Тамир, перестав слышать шаги повитухиной дочери, обернулся и нетерпеливо махнул рукой: давай уже, догоняй! Айбала встрепенулась и ускорила шаг. Ладно, решила она, что-нибудь придумаю, до последа еще далеко.

Тамир в дом не пошел: подождал, пока Айбала войдет внутрь, и отправился к соседям.

На кухне стоял таз с теплой водой, горячая вода грелась в чане на плите. Айбала вымыла лицо и руки, произнесла дуа[22] и пошла к Джамиле.

Дом Джабаровых был очень маленький: кухня, хозяйственная пристройка и две комнаты, поэтому Джамиля рожала детей в спальне, на той же кровати, на которой их зачинала. При виде Айбалы она перестала стонать, приподнялась и растерянно спросила:

– А где Шуше Наврузовна?

– Болеет.

Джамиля даже забыла про схватки. Ее озадаченное лицо блестело от пота.

– Ты пришла, чтобы снять боль? – спросила она.

– Нет. – Айбала присела на край лежанки. – Я пришла, чтобы принять ребенка. Не волнуйся, – добавила она, увидев беспокойство в глазах Джамили. – Я знаю, как надо. Мама меня научила.

– Тогда хорошо. – Джамиля улыбнулась и тут же скривилась. – Вуй, как больно! Который раз рожаю, а все никак не привыкну.

– Давно началось? – спросила Айбала, положив ладони на выпяченный живот Джамили.

Она очень боялась, что плод перед самыми родами перевернулся неправильно, но говорила и смотрела уверенно, чтобы не передать роженице свой страх.

– Часа два назад, ребенок скоро выйдет. Он головкой вот сюда упирается, – Джамиля показала рукой. – Твоя мама велит тужиться, когда так стало.

– Тогда тужься, – согласилась Айбала.

Ей оставалось только смотреть, как Джамиля, побагровев от натуги, выгибается в попытке исторгнуть дитя, как бессильно падает на подушку, пережидает схватку и выгибается снова.

– Не хочешь походить? – спросила Айбала.

Джамиля помотала головой, зажмурилась, напряглась, закряхтела и родила головку.

– Немного осталось, – подбодрила Айбала. – Давай не останавливайся.

Показались плечики. Айбала подставила ладони и ждала. На очередной потуге ребенок выскользнул ей в руки. Она едва не выронила его, обмерла от ужаса, но удержала. Положила на пеленку, вынула из сумки ножницы и перерезала пуповину так, как делала мать.

Джамиля терпеливо ждала, понимая, что Айбалу сейчас не надо торопить, но все-таки не выдержала и спросила:

– Кто? Мальчик?

Айбала подняла пищащего ребенка, протерла ему личико от слизи и показала Джамиле:

– Мальчик. Смотри какой красивый. И крепкий!

Джамиля счастливо улыбнулась и сказала:

– Помой его, да? А то он сильно грязный. Нельзя такого Тамиру показывать.

Айбала выкупала малыша в корыте с теплой водой, обращаясь с ним с великой осторожностью, словно он был сделан из стекла, запеленала и уложила в люльку. Едва она с этим управилась, Джамиля родила послед.

– Ты знаешь, что надо делать? – спросила она, наблюдая, как Айбала заворачивает послед в тряпку. – На заднем дворе место есть, под старым абрикосом, Шуше Наврузовна всегда туда ходит.

– Надо тебя обмыть и белье сменить. А потом я тебе каши наварю, чтобы молоко пришло.

– Да я сварила уже. Утром еще почувствовала, что скоро начнется. – Джамиля посмотрела на ходики, тикающие на стене. – Скоро дети встанут.

– Давай останусь, помогу с ними.

– Что ты! Зарифа все сделает. Она моя помощница.

– В школу ей надо.

– Знаю, да Тамир пока не пускает. Говорит – со следующего года пойдет.

– А ты и не споришь с ним, – мягко попеняла Айбала, собирая с постели грязные простыни.

– Да кто ж с мужем спорит? – удивилась Джамиля. – Вот выйдешь замуж – узнаешь.

– Я не выйду.

– Выйдешь, – убежденно сказала Джамиля. – Просто не пришел твой срок.

– Я старая уже. И некрасивая. Никто ко мне не посватается. – Айбала собрала ворох грязного белья и пошла к двери. – Чаю тебе принесу и каши.

Когда Джамиля поела сама и покормила ребенка, Айбала собралась домой. Вспомнила про послед, вынесла сверток во двор, расковыряла под старым абрикосом талый снег и закопала просто так, без всяких слов. По пути заглянула к соседям Джабаровых, Батыровым, сказала скособоченной от рождения Барият Батыровой, выбивавшей во дворе ковер, чтоб передала Тамиру, что он может возвращаться.

Айбала шла по улице, переступая через ручейки талой воды, и радовалась тому, что с Джамилей все хорошо. Вспоминала странное и волнительное ощущение, когда ребенок скользнул в ее ладони, и устало-счастливую улыбку Джамили. Она понимала, что ничем ей не помогла (Джамиля, со своим опытом, сама отлично справилась), но это были первые роды, которые она приняла самостоятельно, а значит, ее теперь тоже можно считать повитухой. Их теперь так и станут звать в ауле: повитуха-старшая и повитуха-младшая. Видно, таково ее предназначение: не рожать своих детей, а принимать чужих. Так захотел Аллах, а кто она такая, чтобы сомневаться в Его мудрости? С этими мыслями Айбала вошла в калитку своего дома.

Шуше после отвара немного полегчало. Меседу помогла ей перебраться в гостевую комнату, где было не так жарко и не так беспокойно, как в проходной. Она постелила матери на диване, несмотря на негодующие протесты отца: диван для гостей, а болеть и на обычной лежанке можно.

Айбала хотела рассказать Шуше про Джамилю, но Меседу ее не пустила, сказала: мать спит.

Меседу по-прежнему не разговаривала с Айбалой, даже когда они вместе шили ей приданое. Говорила только самое необходимое, в глаза не смотрела, отворачивалась. Айбала не обижалась – все понимала. Она не переставала удивляться и печалиться выбору младшей сестры, но теперь делала это молча, зная, что ни у кого из домашних не встретит поддержки.

Свадьба Меседу приближалась, до никаха[23] оставалось немногим больше недели. В доме Садуллы-хазрата шли последние приготовления. Во дворе возводили деревянные помосты для женских и мужских столов. Уже зарезали дюжину баранов, и в ворота один за другим въезжали грузовики с продуктами: гостей ожидалось больше трехсот человек, не только из близлежащих аулов, но и из всей долины. Айбала сшила себе и матери красивые платья с люрексом. Шуше наказала старшей дочери привезти из сельского универмага два нарядных головных платка для себя и Айбалы, а отцу – новый пиджак. Зайнаб и Гезель должны были приехать с мужьями и детьми; Гезель была на позднем сроке беременности и, судя по всему, носила двойню.

На днях Меседу исполнилось шестнадцать, но в суматохе приготовлений это событие прошло незамеченным. Какая разница, сколько ей стало лет, если вскоре она покинет дом родителей и войдет в дом мужа?

Шуше очень некстати разболелась. Надсадно кашляя, она сокрушалась, что в кои-то веки не послушала мужа и отправилась навестить хворую Бадину. Вроде и сделала доброе дело, а вот оно как обернулось. Мать невесты не может не прийти на свадьбу дочери, поэтому Шуше даже не рассматривала такую вероятность. Она решила, что поболеет день-другой, а потом встанет. Кроме того, ей было совестно перед мужем. Джавад пока держался – не попрекал, что она его ослушалась, но ведь не вечное у него терпение. Разве приятно ему слушать ее кашель? Да и гостевой диван, когда она на нем ворочается, новее не становится.