Зима любит меня, потому что нутром чует – мне можно доверять.

– Знаю.

Глажу Зиму по голове и она жмурится от удовольствия. Я отдала бы жизнь за этуволчицу, но она ни за что бы не позволила мне это сделать.

Пайк хмурится. И как обычно, когда чего-то не понимает, он стискивает зубы и поджимает губы. Чувствую, что он пытается разгадать меня, изучает сквозь линзы очков в черепаховой оправе.

– Ты что-то хотел? – спрашиваю, чтобы прервать его мысли.

Пайк склоняет голову, и я понимаю, что мне не понравится то, что он собирается сказать.

– Просто хотел сообщить, что посетители снова выбрали меня лучшим работником. – Он говорит непринужденно, но грудь у него вздымается от гордости.

Я пытаюсь сохранить спокойное выражение лица, надеясь, что Пайк не видит, как жар поднимается по моей шее. Я много работала над тем, чтобы не бояться говорить перед экскурсионными группами, но Пайку это дается легко. Неприятно признавать, но он и правда хорошо справляется. Я бы даже сказала, отлично.

И он сам прекрасно знает об этом.

– Поздравляю, – спокойно говорю я, хотя чувствую неловкость.

Я еще раз глажу Зиму по голове и, оставив Пайка, спешу к домику, где располагается наш офис и где мы принимаем посетителей. Сегодня пасмурно. Свинцовое небо нависает над деревьями. Чувствуется, что скоро пойдет дождь. Я иду по лесной тропе, вдоль которой высятся ситхинские ели, под ногами хрустят коричневые шишки.

– Я могу пойти с тобой, когда ты снова поведешь группу и дать парочку советов, – говорит Пайк, следуя за мной. – Заметки поделать, сказать, если ты сделаешь что-нибудь не так, поделиться своим мнением. На следующей неделе начинаются весенние каникулы, так что у меня будет свободное время.

– Как мило с твоей стороны. – Я заправляю прядь за ухо. – А что, уже весенние каникулы?

– Ага. Всю неделю будем вместе работать.

– Радость-то какая.

– Да ладно, тебе же нравится, когда я рядом.

– Интересно сказано.

Я открываю уличный кран и смываю грязь с ботинок. Пайк делает то же самое и заходит вслед за мной в небольшое деревянное строение. Домик все еще пахнет сосной, а деревянный пол скрипит, когда я вхожу.

– Да, ладно тебе, Айрис, ты же тут со скуки помрешь без меня. Да и небольшое дружеское соперничество не помешает… а то вдруг кто-нибудь подумает, что ты незаслуженно получила здесь работу. Вряд ли тебе такое понравится. – Пайк подмигивает и исчезает в подсобке прежде, чем я успеваю что-то сказать.

Пайк вечно достает меня, потому что заповедник принадлежит моей маме, и все же он знает, что я лучше всех управляюсь с животными. Сам он учится на орнитолога и хочет посвятить жизнь изучению птиц. Только вот его учебники и бинокли не сравнятся с моей магией.

Хотя он, конечно, об этом никогда не узнает.

И все же меня раздражает его высокомерие. В природе главное равновесие, но Пайк ведет себя так, словно ему принадлежит весь мир. Ему неведомы скромность и почтение. Он не придает значения цепи эволюции, потому что считает себя венцом творения.

Показать бы ему хоть раз все грани вселенной, о которых он ничего не знает и не понимает, потому что не обладает магией, но я ни за что не поступлю так опрометчиво и не поделюсь своими тайнами с другими. Особенно с этим болваном Пайком Алдером.

Я делаю глубокий вдох и начинаю наводить порядок. Складываю анкеты и брошюры, которые оставили недавние посетители. Протираю стеклянную витрину, где выставлены сувениры нашего заповедника «Туманная гора». Не обращаю внимание на Пайка, который вышел из подсобки и включил телевизор на стене.

Мы включаем его только, чтобы показать посетителям небольшое видео о заповеднике, но Пайку нравится фоновый шум телевизора. Обычно я все равно его выключаю, но внезапно до меня доносится слово «ведьма» и имя… имя, от которого у меня все болезненно сжимается в груди.

Видения той ночи на озере возникают перед глазами, и я зажмуриваюсь, пытаясь прогнать их. Но они не исчезают, мелькая, словно смотрю нескончаемое кино. Я с трудом возвращаюсь к уборке и притворяюсь, будто не ловлю каждое слово ведущего новостей.

Бесполезно. Невольно замираю и перевожу взгляд на экран.

– …была досрочно освобождена. Суд постановил, что Эми Медоуз виновна в непредумышленном убийстве и по решению Магического совета была лишена магии…

Я выдыхаю. Ощущая, как воспоминания о той ночи немного тускнеют на душе становится легче. Эми досрочно освободили. Она вернется домой.

– Зря, – бурчит Пайк себе под нос и, глядя на экран, качает головой.

Средство для мытья стекол выскальзывает у меня из рук, и я поспешно поднимаю его. В груди у меня все сжимается. Я брызгаю средством на витрину и лихорадочно протираю ее, потом еще раз.

– Нельзя им доверять, – говорит Пайк. Его голос вдруг раздается прямо позади меня: – Ты ее уже до блеска натерла.

Я подпрыгиваю от неожиданности и едва не роняю бутылку снова. Мне хочется возразить Пайку, сказать, что когда-то полностью доверяла Эми. Но ему нельзя видеть, что я беспокоюсь за ведьму, поэтому выпрямляюсь и говорю:

– И снова почти вся работа на мне, потому что ты свою делаешь тяп-ляп.

– Уж стекла я умею протирать, – фыркает Пайк.

Я показываю на витрину, в которой Пайк обычно любуется собой, когда убирается.

– Тут на стекле такой четкий отпечаток от твоей руки, что его можно вырезать и сделать из него елочное украшение.

Пайк смеется, но мое внимание снова приковано к телевизору. Новости продолжаются, а слова Пайка эхом отдаются у меня в голове, словно стою в пещере.

«Зря».

«Нельзя им доверять».

Дверь распахивается и входит мама, не дав мне сгоряча сказать что-то, о чем потом пожалею.

– Пайк, ты же знаешь, я терпеть не могу смотреть новости под конец рабочего дня. – Хлопнув его по руке, мама выключает телевизор и бросает на меня многозначительный взгляд.

– Прости, Изобель, – отвечает Пайк. – Я уже ухожу.

– До завтра, – прощается мама и заходит в офис.

У двери Пайк внезапно останавливается и разворачивается.

– Черт, забыл почистить вольер с ленивцами, – говорит он и бросает на меня наигранно виноватый взгляд. Посмотрев на часы, качает головой. – У меня планы на вечер, и я уже опаздываю. Ты не против почистить вольер, Грей? – Пайк криво усмехается.

– Я бы может и поверила тебе, но ты уже в третий раз за месяц «забываешь» убрать вольер, – говорю я. – И да, я против.

– А что, у тебя какие-то планы на сегодня?

Я стискиваю зубы. Пайк прекрасно знает, что у меня нет никаких планов и никогда не бывает. Он ухмыляется еще шире.

– Так и думал, – произносит он и выскакивает наружу.

Меня обдает порыв прохладного весеннего ветра и дверь захлопывается.

– Хоть бы спасибо сказал, – ворчу я.

Хорошо, что Пайк не видит, как я краснею от растерянности. Не хочу, чтобы он знал, как сильно меня задевают его слова.

Мама выходит из офиса и выключает свет. В руках у нее термокружка, из которой она обычно пьет кофе по утрам. Она надевает куртку и распускает прямые светлые волосы, которые так разительно отличаются от каштановых кудрей, доставшихся мне от папы. Раньше я обожала свои кудряшки, но сейчас с радостью поменяла бы их на мамины светлые пряди.

Мы выходим и закрываем домик. Небо, затянутое тучами, чернеет с каждой минутой.

– Пайк не почистил вольер для ленивцев. Я его уберу и пойдем домой, – говорю, не в силах скрыть раздражение.

– Это в его духе, – смеется мама. – Ты почисти вольер, а я пока обойду заповедник. Встречаемся здесь через двадцать минут, – бросает она через плечо и идет к птичнику.

Мы расходимся в разные стороны. Я делаю глубокий вдох и прохладный влажный воздух успокаивает меня. В сумерках различаю ярко-желтую записку, приклеенную к двери вольера с ленивцами. Узнаю почерк Пайка. Прищурившись, читаю: «Ленивое спасибо!».

Закатив глаза, срываю записку, комкаю ее и швыряю в мусорное ведро. Я начинаю убираться, стараясь не потревожить спящих ленивцев. Все деньги, которые мы получаем, идут на уход за животными. И хотя волки самые популярные у посетителей, на ленивцев тоже любят смотреть.