– Игорь Сергеевич, – крикнул эксперт, – можно вас на минуточку?

Игорь вышел на кухню. Труп хозяина лежал на боку, казалось, что он просто пьян, просто вошел, упал и уснул до утра.

– Ну как?

– Вот в чем дело, – сказал эксперт, – на бутылке вина отпечатков нет никаких. Отпечатки только на его стакане, на кранах плиты тоже нет ничего.

– Что же это он, сначала газ включил, потом все вытер? Предусмотрительный самоубийца. Что еще?

– Плитка шоколада с прикусом в вазочке, слепок мы потом сделаем на Петровке. Слесарь говорит, товарищ Муравьев, что звонок слышал, когда у двери сидел, вроде как бы будильник звенел.

– А может, телефон?

– Да нет, звук непрерывный и резкий, а телефон в квартире звонит иначе. Я посмотрел: будильник поставлен на восемь часов.

– Давайте проведем следственный эксперимент.

– Так, – внезапно сказал эксперт, осматривающий пол под столом, – есть.

– Что?

Эксперт осторожно поднял пинцетом женскую заколку с камнем, положил ее на стол, начал разглядывать в лупу.

– Заколка черепаховая с брильянтом, работа старинная.

– Много ты понимаешь, – усмехнулся Игорь.

– А вы не смейтесь. Приедем на Петровку, я точно докажу.

Вот теперь все стало абсолютно непонятным. Если поначалу Игорь думал, что в квартиру Судина ворвался случайный налетчик, ничего не знавший о том, что хозяин кончил жизнь самоубийством, то теперь самоубийство отпадало полностью, по делу проходил некто неизвестный, возможно женщина. А может, она послала Кузыму за заколкой? Отпадает. Он бы не стал тогда звонить в дверь. Так при чем же здесь этот эпилептик из Пинска? И зачем женщина убила Судина? Да и вообще, кто такой был Судин? Только узнав это, можно было понять, почему пришел Кузыма и зачем убили хозяина квартиры.

Игорь вышел в комнату. Там все было по-прежнему. Чернышов что-то писал, задержанный сидел, не подымая головы, в углу затихли понятые.

– Ну что, Степан Федорович, – спросил Муравьев, – начнем обыск?

– Приступайте.

– Белов, бери людей, начинайте обыск. Задержанного на Петровку.

Сергей и оперативники разошлись по комнатам. Началось самое сложное – найти улики среди этих на первый взгляд мирных, ничего не говорящих вещей.

Игорь не вмешивался, он вполне доверял сотрудникам, по собственному опыту зная, как неприятно работать, когда у тебя над душой стоит начальство. Переходя из комнаты в комнату, он фиксировал детали, обращал внимание на мелочи. Так всегда делал Данилов. Еще в сороковом году он учил Игоря, что главное в работе оперативника – обыск. Иногда любой, на первый взгляд самый незначительный предмет, катушка ниток или старая пробка от духов могут рассказать больше о хозяине квартиры, чем самый тщательный опрос свидетелей.

И вот сейчас, глядя на вещи, доставаемые из шкафов и комодов, Муравьев понимал, что кто-то до них здесь что-то очень тщательно искал. Часто бывая на обысках, он привык к этой неприятной, но тем не менее неизбежной работе оперативника. Привык, что перед ним раскрывалась чужая жизнь, никому дотоле не известная. Привык и смирился с этим, как не останавливаешь себя, когда с любопытством заглядываешь в освещенные окна чужих квартир на первом этаже.

– Игорь, – к нему подошел Белов, – мне кажется, что до нас здесь что-то искали.

– Отпечатки?

– Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.

– Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?

– Да.

– Сколько их?

– Два.

– Там был третий. – Они подошли к шкафу. – Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.

– Звали, товарищ начальник? – Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.

– Скажите, у покойного были хорошие вещи?

– Да вон их сколько, целая гора.

– Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.

– А то как же, он одевался здорово.

– Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?

– Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.

– Этот?

– Он самый.

Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.

«Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».

– Приобщи к делу.

– Есть! Нашел! – крикнул Платонов. – Муравьев!

Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.

– Я смотрю, – возбужденно говорил Платонов, – вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.

– Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.

Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.

Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.

– Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?

– Около девяти.

– Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.

– А зачем нам это?

– А если он был не один?

– Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! – крикнул Платонов оперуполномоченному. – Позови Климову.

Дворничиха пришла минут через пять.

– Звали?

– Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?

– Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.

– Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? – спросил Платонов.

– Вера Симакова.

– Она во сколько открывает?

– В девять.

– А приходит-то раньше.

– Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…

– Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, – вмешался Муравьев, – только скоренько, ладно?

Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.

Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.

Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.

– Вот она, керосинка, – сказала Климова.

– Благодарю. Вы можете идти, – ответил Сергей.

– М-может, еще чего…

– Тогда вас вызовут. – Он толкнул набухшую дверь.

В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.

– Давай бидон и талоны, – хрипло крикнула она, – а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.