Весьма обычны кратковременные сомнения в связи с возможностью добродушных и безобидных действий, подстроенных другими, — розыгрышей, поддразниваний и т. п. Так, если президент решает «поддержать контакт с населением», без предупреждения звоня по телефону разным людям по всей стране, особенно людям среднего калибра, одобряющим его решения, то легко предвидеть, что абоненты, которые услышат в трубке: «Белый дом на проводе», самое меньшее, заподозрят, что их разыгрывают[566]. Однако сомнения необязательно связаны с подозреваемой несерьезностью. На практике некоторые службы вроде полицейских особенно предрасполагают должностных лиц относиться с подозрением к представляемым им сообщениям, если даже они совершенно серьезны[567]. И даже обыватели стали подозревать, что любой поступок, который создает его участникам широкую газетную известность, был совершен ради рекламы, а не ради него самого. Так, когда в Хэмпстедском парке [Лондона] нашли полунагого художника-оформителя, распятого на кресте, в одном из откликов прессы указывалось на замешанность в деле религиозной секты. Но эта версия изначально имела высокую вероятность быть проверенной (как и случилось в действительности) наряду с другой (впоследствии оказавшейся ошибочной), что все дело в трюке с целью получения «паблисити»[568].

Важный источник подозрений в сфабрикованности действий — так называемые происшествия, поскольку в отношении их обычно достаточно правдоподобны предположения, что «случайное» событие в действительности было подстроено. Например, когда два сирийских пилота посадили свои истребители на аэродроме в Израиле, создалась известная неопределенность в оценке этого события, пока не было доказано, что они не дезертиры, а просто не имеют опыта в навигации[569].

Итак, установлено существование двусмысленностей в связи с применением первичных схем интерпретации опыта и в связи с преобразованиями фреймов. Третий источник сомнений возникает в связи с закреплением фрейма, особенно при биографической идентификации элементов, составляющих данный житейский эпизод, включая, что особенно важно, субъективные элементы. Возможно, самый общеизвестный пример таких сомнений — это ситуация, когда человек поднимает телефонную трубку после звонка и слышит незнакомый голос, тепло приветствующий его по имени и ожидающий ответного узнавания. Нечто подобное случается и тогда, когда человек неожиданно встречается с бывшим другом, который уже почти забыт.

Из вышеизложенного следует, что анализ фреймов позволяет развести источники двусмысленностей. Он также побуждает нас ставить вопросы, касающиеся обстоятельств, при которых неопределенность может сохраняться во времени. Один из ответов на этот вопрос: когда конкретные намерения действующего индивида формируют важную часть эпизода, но человека больше нет в живых, информацию о намерениях получить невозможно, будет рассмотрен нами далее. При оценке последствий самоубийства, особенно когда жертва слишком молода и социально и умственно незрела, тоже может создаться ситуация, когда надо решать вопрос, то ли это хорошо продуманная и подготовленная акция, то ли серьезный не до конца осознанный жест, адресованный близким, то ли театральный игровой жест с роковыми последствиями, то ли чистая случайность[570]. Внезапное исчезновение человека также оставляет подобные вопросы в подвешенном состоянии, пока его не найдут. Между прочим, этот последний источник неопределенности настолько сильно ограничен машинерией поиска информации о людях, которой мы располагаем, что затрудняет бесследное их исчезновение, хотя пропажи из поля зрения семьи и друзей не так уж необычны[571]. Когда выясняется, что человек стал жертвой преступления, его останки важно найти, как бы ни было это печально, не просто для того, чтобы появилась возможность подобающим образом похоронить их, но и чтобы снять тревожные вопросы относительно фрейма действий, приведших к такому результату.

Разные виды двусмысленностей, включая колебания при осуществлении выбора и полную неопределенность, имеют соответствия в ошибках, то есть в не навязанных посторонними ошибочных мнениях, как следует определять фреймы текущих событий. Вместо того чтобы просто остановиться и попытаться понять, что происходит, индивид испытывает неоправданную уверенность и/или действует на основе неверных предпосылок. Он помещает события в ошибочные фреймы (misframes events). И разумеется, двусмысленности, неправильно разрешенные, ведут к ошибке так же, как момент сомнения может предшествовать ее обнаружению.

Некоторые ошибки — это всего лишь ошибки восприятия у действующего индивида, как в случае, когда он принимает за летящую птицу бумажного змея на веревочке. Но, по-видимому, обычно ошибочные прочтения реальности ведут, по меньшей мере, к неразумным определению и исполнению действия. Однако различение между восприятием и действием здесь не относится к делу. Повторим, дело не в том, что человек может ошибаться (например, при сложении колонки цифр), но в том, что некоторые из этих ошибок явно становятся материалом для ошибочного определения фрейма и вследствие этого втягивают индивида в систематически устойчивую, умножающуюся последовательность ошибок — порождение неправильно ориентированного поведения. Ибо если мы в состоянии воспринимать факты только посредством некой схемы, в рамках которой они оформляются, и если «познавать объект на опыте значит иметь очную ставку с определенным порядком бытия»[572], тогда ошибочное восприятие факта может быть связано с введением радикально неподходящей к данному случаю схематической перспективы, которая будет сама устанавливать направление и структуру ожиданий, которые не смогут оправдаться. Вследствие этого выясняется, что действующий индивид использует не неверное слово, а неправильный язык. И по существу, эта метафора есть также факт действительности. Если, как настаивал Витгенштейн, «понять предложение — значит понять язык»[573], то, очевидно, высказывание одного предложения предполагает целый язык и молчаливое стремление им пользоваться. Двуязычный индивид, знающий английский и немецкий, в компании других таких же людей может услышать звуки, которые он примет за английское nine (девять), и поверить, будто он участвует в разговоре, где используются английские числительные, тогда как в действительности было употреблено немецкое отрицание nein, — и это пример правильного слухового восприятия звука, за которым последовало реагирование в ошибочном фрейме[574].

Наряду с двусмысленностями рассмотрим ошибки, классифицированные по их связи с процессом определения фрейма понимания или действия.

1. Ошибки, связанные с первичными схемами интерпретации. Реализация первичной схемы в определенной организации опыта и глубокая убежденность в правильности понимания происходящего на данном уровне оборачиваются замешательством и затруднением, испытываемыми действующими индивидами после открытия, что они исходили из неверной схемы. Так, медсестра-практикантка, пробующая через трубку напоить пациента, лицо которого забинтовано, может испытать нервное потрясение, когда вдруг поймет, что очевидное отсутствие жажды объясняется тем, что пациент умер еще до начала процедуры и, следовательно, это объект из совсем иной системы координат, чем она думала[575]. Человек, споткнувшийся при выходе из магазинчика и начавший было извиняться перед продавцом за то, что задел его ногу, может быть особенно раздосадован, посмотрев вниз и поняв, что споткнулся о ковер — объект социально нейтральный. Следующая история стала анекдотом.