Лесьяр ссыпал горсть Соли в короб и посмотрел на погорку сверху вниз:

– Я искал ее с осени.

– Зачем она тебе? – девушка посмотрела строго, словно спрашивала невыученный урок.

Юноша отвел взгляд, вернулся к сбору Соли, проговорив:

– Ты знаешь ответ.

Девушка замолчала, тоже вернулась к работе. Казалось, она напрочь забыла об их разговоре.

– Нет коварнее твари, чем мара кладбищенская. О том ведомо тебе с мальства, – она знала, что напоминает другу о больном и запретном, тот потемнел лицом, но девушка продолжала говорить хоть и тихим, но твердым голосом, все еще надеясь переубедить: – Мары не ведают пощады, мстительны и алчны. Им нельзя верить, что бы они не посулили…

– Не коварнее людей будут, – усмехнулся Лесьяр и, чтобы не продолжать разговор, закинул на плечи короб со снадобьем и поставил его подальше от озерца. А сам, взяв новый мешок, пристроился работать рядом с пожилой парой погоров. Работал, а между лопатками жгло, будто горячим воском капало – это Чара смотрела ему в спину.

Оставив собранную Соль в сторожке за болотами, Лесьяр отправился домой налегке: шесть подсумков с кристаллами на первое время и чтобы расплатиться с долгами – вот и все, что он решился взять с собой. Да в заплечной корзине мрачно молчала мара кладбищенская, и чем ближе молодой аптекарь подходил к своему дому на опушке, тем тяжелее становилась его ноша. Будто мара всеми силами цеплялась за землю, которая могла дать ей силы на побег.

«Ну уж нет, теперь сбежишь – точно вернешься, – думал Лесьяр. – И тогда уж мне несдобровать. Чара права в том, какие эти твари злопамятные и мстительные».

Солнце щедро залило розовым золотом небо, подкрасило угольно-черным горизонт, когда молодой человек вышел из леса на знакомую опушку. Вот он, оставленный и припрятанные под корягой серый поворотный камень с лисьей рожицей-личиной, наступи – и окажешься на крыльце своего дома. А от него и рукой подать до Аркаима. Вон другой, побольше да понеприметнее – только для знающих, ведет в Город Мастеров, Старший Аркаим. Подкрашенная алым плоская личина – это уже в стольный град, в Аркону, в нем он бывал только раз, совсем маленьким, еще до того, как попал в услужение Яги. Были и другие камни. Совсем неприметные, о некоторых никто из ныне живущих и не знал уже. Лежали они, прикрытые травой, мутнели и постепенно слепли. Такие самые опасные. Такие могли завести неведомо куда, откуда и дороги-то не сыскать. Могли и на Тот свет, в Морозь – скованное вечными льдами обиталище неупокоенных духов да ушедших предков. Лесьяр поежился.

– Ничего, уже недолго осталось, – пробормотал, поправляя лямки. Он уже сошел стропы, чтобы ступить на путевой камень, как представил – несколько мгновений, пока не окажется на пороге своего дома, он проведет с марой в междумирье, в ее мире. «От того она и притихла, – догадался Лесьяр, – силу копит!». И вернулся на тропу.

Мара зарычала – верно аптекарь подметил, ждала она, что успеет вырваться из оков, наставленных аптекарем.

Она завыла тихо, протяжно, прощаясь с сестрами.

– Будет, будет выть, беду кликать, – окрикнул ее Лесьяр. Идти ему теперь своим ходом, добрые три часа пути по вечерней подслеповатой дороге, с воющей за спиной марой и следующими по пятам юноши ее сестрами – он уже слышал шелест их шагов в высокой траве, видел горящие гнилушки глаз, обращенных на него. А потому прибавил шаг. На всякий случай проверил, под рукой ли склянка с остатками солнечного света да кристалл заговоренной соли. Подумав, он вытащил кристалл и зажал его в кулаке – так оно надежнее. А мара продолжала выть, перемежая плач со злым хриплым шепотом.

– Ишь, шептунья, – отметил он, едва справляясь с паникой – знал, что самое страшное заклятье нашептывается на голову человека. И хоть не выбраться кладбищенской твари из наложенных им оков, порчу навести словом, подкрепленным ненавистью свободных сестер мара вполне могла.

Почувствовав шаги за спиной, Лесьяр стремительно обернулся и выставил руку с зажатой в ней солью перед собой и, широко расставив ноги, пригнулся к дороге, ожидая нападения. Мара в коробе зашипела, но хоть прекратила выть.

– Кто здесь?! – аптекарь крикнул в темноту. Крупицы соли падали на дорогу, юноша осторожно наступил на них носком сапога. Свободной рукой дотронулся до склянки с солнцем, приготовил, чтобы успеть выхватить и бросить на дорогу. Придется наступить на хрупкий сосуд – другая рука занята и времени аккуратно вытащить пробку у него, очевидно, нет. Жаль, конечно, дорога до дома еще не завершена, а других запасов солнечного света у него с собой нет. – Выходи!

Темнота зашевелилась, пропуская на едва освещенную дорогу плотную тень. Лесьяр замер.

Движение прямо перед ним, блеск глаз и короткое дыхание. Юноша улыбнулся уголками губ и спрятал соль за пазуху. Выдохнул с облегчением:

– Привет, Малюта. Чего не спишь?

Он вытащил склянку с солнцем и поднял ее над головой – в блеклом кружке дневного света показался плохо одетый паренек ростом не выше болотной рогозы: волосы всклокочены, на ногах – простые лапти, рубаха до пят, подпоясана кушаком, тощие плечи выглядывают из ворота. Паренек недобро оглядывался вокруг. Отряхнув руки, словно испачкал их в придорожной пыли, сплюнул на обочину:

– Тебя встречать пошел, как чуял, что подмога потребуется.

Лесьяр прищурился. Подбоченясь, рассмеялся:

– Как учуял, что не путевым ходом иду? Разминуться могли…

Паренек отмахнулся, поравнялся с юношей и пошел дальше, в сторону дома.

– Чего не догадаться, все твари лесные уже знают, что мару кладбищенскую несешь, водяной рубеж перешел… – паренек посмотрел с осуждением: – Совсем не бережешься, хозяин…

– Да прекрати… Коли я б берегся, и ты бы погорельцем был, так и мыкался бы у пожарища, – аптекарь деловито направился за пареньком.

Тот, кого он назвал Малютой, добавил шаг, чтобы не отставать, посмотрел с опаской на корзину Лесьяра. Покачал головой, не одобряя затею юноши.

– Но пришел ты вовремя, – аптекарь улыбнулся. – Тварь эта, как поняла, что я обычной тропой иду, так свору свою звать начала, а у меня что соли, что света – на один укус осталось. И твари эти все ближе. Думал, придется тика́ть…

– Пришлось бы, – вздохнул Малюта.

– … если бы ты своим домашним теплом их не разогнал.

– Так на то я и домовой, верно? – Малюта шмыгнул носом и еще раз на всякий случай оглянулся – в кустах светились зеленым злые глаза, следовали за ними, но уже на расстоянии, не приближались к хозяину. Домовой подумал: «То-то же.

Мары так и следовали за ними до самого крыльца, хоть и за ограду ступить не решились – там Малюта вовсю хозяйничал, наследил-натоптал, насыпал соли по углам, да словом крепким запечатал. Покосился на тварей, притворяя за хозяином дверь:

– Не уходят… – пробормотал озадаченно и посмотрел на Лесьяра.

Тот пожал плечами, поставил корзину к стене, сбросив на скамью рядом дорожный плащ и небогатые пожитки. Отозвался безучастно:

– Знамо дело, сестру будут караулить, вдруг сбежит…

– А скопом не навалятся? – он окинул придирчивым взглядом небольшой круглый, словно лепешка, дом аптекаря: стол с широкими, удобными для работы лавками, три окна на юг, печку с высокой трубой в центре дома, еще одну – плоскую и длинную, словно разжиревший дождевой червяк с раззявленной голодной пастью, ряды полукруглых ниш с плотными холщевыми занавесками, за которыми прятались короба с кристаллами и крохотные ступки для измельчения ингредиентов, точные серебряные весы и гирьки различных форм – истинное богатство хозяина. С опаской покосился на ряд крохотных оконец под потолком в «жилом» закутке: он был сооружен вторым ярусом вдоль восточной стены дома и держался на крепких сваях, вколоченных в пол. На потолке, на перекрестных балках – пучки трав да связки разномастных склянок со снадобьями, вряд ли они задержат кладбищенских тварей. Домовой задержался взглядом на подполе, припоминая, давно ли в нем проверял охранные печати. Выходило, что недавно, но не грех в такой вечер и проверить.