© Володихин Д. М., 2022

© Издательство АО «Молодая гвардия», 2022

Святая Русь не имеет четко выдержанной государственной принадлежности. Это не столица и не глушь. Это пространство без твердо установленных границ.

Святая Русь – земляная чаша, в которую налито вино Причастия. Стенки чаши хранят вино Истины.

Святая Русь одновременно припоминание Изначалья, Творения, рая на земле и стремление к Новой земле, Новому небу и новому раю.

Святая Русь представляет собой страну-идею, страну-мечту, в то же время мечту, уже отчасти осуществившуюся, пусть пока еще не до конца. Она задержалась в своем превращении из состояния «земля и люди» в состояние Новой Палестины, населенной народом чистым, без конца исторгающим святых из лона своего.

Святая Русь есть сопряжение смолистой, выдержанной русскости, твердо стоящей на земле, и христианской святости – светлой, воздушной. На земле эта святость задерживается разве что из сострадания к непросвещенности народов христианством и затопления общества грехом.

Святая Русь может отодвигать свои рубежи, даруя соседям просвещение в восточнохристианском ключе, и сжиматься, сосредоточиваться в «остров» на малом пространстве, когда натиск снаружи слишком силен и волны внешней ярости непрерывно бьют в стены светлого града. Она дышит, то сжимаясь, то расширяясь.

Святая Русь чиста, но окружена кольцом «фронтов» и держит границы, боясь осквернения.

О Святой Руси на Руси земной, державной, встающей на путь Царства, заговорили в XVI веке. Но уже тогда книжные люди, церковная иерархия, правители держали в умах своих нечто существующее, ширящееся, развивающееся. Притом существующее не со времен древнекиевских, почти забытых, а с относительно недавних пор.

Это необычное время, перевернувшее судьбу Руси и давшее ей высокое назначение, началось в XIV веке, в келейке преподобного Сергия Радонежского. Лучи молитвенного сосредоточения и самоотверженного отдания личности Богу разлетались по Руси сначала от горы Маковец, потом от жилищ учеников Сергия и соработников его, принадлежащих той же эпохе: Стефана Пермского, Димитрия Прилуцкого, Саввы Звенигородского, Авраамия Чухломского, Нила Столобенского, Кирилла Белозерского, Германа, Савватия и Зосимы Соловецких, Пафнутия Боровского… да целого сонма граждан Небесного града.

Монастырской святостью Русь просветилась. На карте ее словно бы образовалась сеть из нитей, узлов, звезд и перекрестков христианской святости, бежавшей богатства и простертой перед Богом в тревогах о спасении души. Словно бы на скудную, серую, едва отвоеванную у леса почву положили светящуюся сеть.

Сеть света проступила на русском пространстве в период скверны и тягот. Породила ее Русь Владимирская, истерзанная Ордой и междукняжескими усобицами, нищая, залитая кровью, запачкавшая одежды пеплом от больших пожаров.

Когда Русь Владимирская легла на сон, ее заменила Русь Московская, державная, обернувшаяся Царством. И этому Царству, всему его существованию, придавало смысл наследие владимирских времен, а именно Святая Русь, сеть света. Из Руси Московской, царственной, вышла Россия.

Итак, во времени и пространстве жизни земной Святая Русь – это Русь Владимирская и в какой-то степени Русь Московская.

Современный историк Д. М. Михайлович писал об этом пусть и весьма категорично, но в целом справедливо: «Россия вышла из кельи Сергия Радонежского и дубового кремля Ивана Калиты. В какой-то степени – из Золотых врат владимирских. И конечно же, из жаркого дня на широком поле у слияния Дона и Непрядвы. Но не из Софии киевской. Россия – дитя Ростово-Суздальской Руси, иначе говоря, Северо-Восточной окраины Империи Рюриковичей. Да, конечно же, святая Ольга и святой Владимир – родные русским. Через них и через киевский портал христианство широким потоком полилось на Русь – на всю Русь, не выбирая, где там в XX веке пройдет очередная случайная граница между разновидностями восточных славян. Да, конечно, вся история Древней Руси, то есть Руси домонгольской – принадлежность истории России в качестве глубинных корней ее бытия. Да, конечно, в юной России XV–XVI веков превосходно знали древнерусскую литературу, в значительной мере южно- или западнорусскую по происхождению. Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Илариона Киевского, Кирилла Туровского, “мужей чюдных” из Киево-Печерского монастыря почитали своими. Да, древние былины, “Повесть временных лет”, “Слово о Законе и Благодати”, “Сказание о полку Игореве” для великой хоромины России, строящейся из малых теремков удельной эпохи, стали камнями духовными, уложенными в фундамент… Всё так. Нет ни малейшей причины отказываться от этого, как сейчас говорят, культурно-исторического наследства. И всё же столичная Русь древнекиевских времен, Русь Южная, Русь, выросшая из симбиоза полян, древлян, кривичей с варягами, – страна в целом гораздо менее родная для России, чем окраинный ее регион: Ростово-Суздальская, позднее Владимирская земля. И многие национальные стереотипы русского народа, а вместе с тем многие особенности российского государственного строя – плод владимирской эпохи и Владимирской Руси, а Русь Киевская всему этому – хоть и не чужая, но все же, что называется, “дальняя родня”. Если сравнивать это с семьей, то Владимир-Залесский Москве – отец, Новгород – дед, Константинополь – прадед, а Киев – двоюродный дядя. Не чужое, родное – всё, включая и Софию киевскую, и былинных богатырей, и Владимира Мономаха, но чуть подальше торной дороги»[1].

Но и Орда Руси не родная, что бы ни утверждали евразийцы.

В исторической публицистике, а порой даже в исторической науке встречается утверждение: «Русское самодержавие – наследие Орды!» Кто-то говорит об этом с брезгливостью, кто-то – с гордостью, но вне зависимости от субъекта высказывания суть его неверна.

Орда в принципе не могла дать Руси примеров автократического правления, поскольку ее государственный порядок строился на родовом праве, не говоря уже о совершенно чуждой для Руси конфессиональной составляющей. Точно так же самодержавие, то есть сильный, прочный автократизм не мог вырасти из древних национальных традиций государственного строительства, поскольку и на самой Руси родовое право имело мощные корни.

Киевская Русь являлась государством, которое управлялось огромным, разветвленным родом Рюрика. Притом управление это, включая сюда и разделение Руси на отдельные княжения, и распределение этих княжений между отдельными представителями рода, производилось семейно, коллективно, напоминая управление общим участком земли, находящимся во владении большого семейства.

До 1130-х годов, как правило, у рода Рюрика имелся ярко выраженный лидер, который садился на «великий стол» в Киеве и властвовал как «старший в роду». Генеалогически, да и по возрасту он мог быть вовсе и не старшим среди Рюриковичей. Запутанность правил наследования как киевского княжения, так и всех остальных (то «братчина», то «отчина», то смесь первого со вторым) включала порой механизмы открытой силы – уже вне каких бы то ни было родословных схем. После смерти Мстислава Великого в 1132 году всякие механизмы сдерживания политических амбиций оказались сломаны, и Русь погрузилась в многовековое состояние политической раздробленности. Ее раздирали бесконечные междоусобные войны. Очень скоро отдельные ветви Рюриковичей получили постоянную власть над крупными регионами, которые сделались практически независимыми княжествами: Смоленское, Черниговское, Галицко-Волынское, Рязанское, Ростово-Суздальское и т. д. Киев же превратился в драгоценный приз, который самый удачливый завоеватель получал как военную добычу.

Политическая раздробленность делала Русь уязвимой ко вторжениям извне, чем пользовались соседи, в особенности с востока и юга: волжские булгары, а также кочевники-половцы или, иначе, «куманы», и, конечно, монголы.