Косами дикого винограда заплетало приближающееся голубоглазое лето окна спальни Веры Сергеевны Мининой. Привычной для этого периода года жары не было, но снова всю ночь не спалось, крепко, как никогда, донимали неугомонные боли спины, в том самом месте, где ещё во времена работы в школе созрели две позвоночные грыжи размером, не поддающимся консервативному лечению. Лысый нейрохирург с армянской фамилией упорно настаивал на необходимости операции в республиканской больнице, Вера Сергеевна благодарила, но вежливо отказывалась. И не оттого, что опасалась за исход хирургического вмешательства, в её возрасте – семьдесят пять лет – ждать с моря погоды уже поздновато, а потому, что денег на операцию и лечение – сто тысяч рублей – собрать никак не могла, непосильной была сумма для пенсионерки с десятитысячным месячным доходом, большая часть которого уходила на постоянно дорожающие лекарства и квартплату.

Двухкомнатная квартира Веры Сергеевны располагалась на первом этаже типичного для Донецкого края обшарпанного хрущёвского домика с уютным двориком, залитым яркими оазисами цветников. Это соседка Катя из угловой квартиры второго этажа наводила красоту перед давно опустевшим подъездом. Все соседи по подъезду выехали в первый год начала войны – ни работы, ни воды, ни власти толковой, осталась только Катя со своим условно числящимся в жильцах дома непутёвым мужем, да сама Вера Сергеевна, из-за болячек почти не выходившая во двор. Катя работала в местной больнице медсестрой, по пути домой всегда заглядывала к соседке, заносила продукты и лекарства, когда была особая необходимость – делала Вере Сергеевне уколы.

В это майское субботнее утро помощь Кати понадобилась пораньше.

– Катенька, спасай, мочи нет терпеть, коли обезбаливающие, ты знаешь, они, как всегда, в серванте на нижней полке, – простонала Вера Сергеевна, не поднимаясь с поморщенного дивана. Худое лицо скукожилось, серые глаза провалились в бездну ночного страдания.

– Не обезбаливающие, а обезболивающие, вы же учитель русского языка, – усмехнулась Катя, распаковывая шприц.– Помните, как вы нас учили в школе искать проверочные слова? Обезболить – от слова боль, а не от баль, такого слова вообще нет. Кажется, вам уже говорила об этом, а вы на своём.

– Ой, какие тут проверочные слова, родная, коли не мучай меня, – продолжала кряхтеть Вера Сергеевна. – Я б тебе не звонила так рано, ты уж прости меня, но мне ж сегодня этого остолопа привезут на занятия, надо на ноги встать.

– Кольку Васькиного? Не было у вас печали, так черти накачали. Вся семейка непутёвая, и отпрыск такой же, – возмутилась Катя. – Какой, скажите, из него журналист? Высокопоставленному папику Васе показалось, что у его сыночка имеется в наличии талант. Он, видите ли, сочинение на вольную тему написал лучше всех в классе. Нет, конечно, я не исключаю, что такое могло случиться, и на старуху бывает проруха, тут не обязательно папин авторитет повлиял на оценку. Но пишущих детей – их ведь сразу видно, они в какие-то кружки литературные ходят, в конкурсах, в олимпиадах побеждают, их в газеты, на телевидение приглашают на разные мероприятия, чтоб забронировать кадры на будущее. Я так это понимаю. А вы при подорванном здоровье взвалили на себя ношу выучить этого недоросля всему тому, что он за одиннадцать лет не запомнил, и помочь запихнуть его в универ. Зря вы согласились. Это не только я так думаю, люди говорят.

– Люди завидуют, не слушай никого.

– Кому там завидовать, Вера Сергеевна? Должность и деньги – ещё не показатель успешности.

– А что же тогда показатель?

– Думаю, счастье. А я, что на папика глядя, что на его сыночка, как-то не замечаю блеска в глазах. Какие-то нудные они, как неживые. Уважение людское – тоже успех. А кто уважает этого Васю Рябоконя? – Катя специально сделала ударение в фамилии на букву «я». Вера Сергеевна, тяжело перевернувшись на живот, улыбнулась.

– Может, ты и права. Василию Васильевичу давно бы пора ёлочки в Сибири пропалывать, но кто-то же держит его на этой должности, кому-то он нужен, кого-то устраивает такой заместитель председателя. Рука руку моет, и обе белые – так у нас в старину говорили. Но тут, Катенька, другое, мне что Вася – дед, а я и его знала, что Вася – отец, что его сын Колька, собственно, безразличны были, есть и будут, а вот от предложенных ими денег отказаться не могла. Где я ещё со своим здоровьем такую подработку найду – считай, вторую пенсию за занятия мне платят. Может, так и на операцию соберу.

– Понимаю, Вера Сергеевна, – прибирая коробок с лекарствами обратно в сервант, вздохнула Катя, – я бы рада была вам чем-то помочь, но вы сами видите, Витька, гад, всё ж пропивает, до копейки, а там и копеек тех – вечно в долг просит. С какой-то бабой очередной спутался, такая же алкашка, как и он. Ушла бы я, да некуда, и малой Юльке помогать надо, за квартиру в Москве платить, она ж на второе высшее пошла – в юридический поступила заочно. Отцу она совершенно безразлична.

– Вижу, родная. Что ни выходной, а ты с утра уже на каблуках. Опять на дежурство?

– Опять. У нас ведь кто пашет, на том и едут.

– А с Виктором не спеши. Не такой уж он и паршивый мужик. Всё ж таки и спортом занимался серьёзно, и поёт хорошо. Может, срастётся у вас как-то. И работу найдёт. Побесится, вернётся и возьмёт себя в руки.

– Я вас умоляю, Вера Сергеевна. Какие руки? Какой спорт и пение? Пивец он от слова пиво. Уже шёл бы сам жить к этой матрёне своей синеносой. Так он ей и нужен только чтобы побухать. Противно всё это, как жить дальше – не знаю. Всё одним днём. Ну, побежала я, Вера Сергеевна, вечерком заскочу, если что, звоните, на связи.

– Постой, Кать, – остановила соседку Вера Сергеевна, – хорошая ты девчонка, красивая, аккуратная, давно хотела тебе это сказать. Спасибо тебе.

– Хах, девчонка, ну вы скажете. Сорок пять, баба ягодка опять, разменяла и не заметила. Вон, уже морщины пишут картины.

– Всё равно хорошая. Вот когда в школе работаешь, даже и не представляешь, какому человеку в будущем ты преподносишь знания, кого воспитываешь. Запоминаются больше отличники и активисты, а остальные дети уходят куда-то в фон, ни лица, ни характеры их в памяти не задерживаются. Чем старее становлюсь, тем острее воспоминания. Только одни эпизоды остались, как вырванные из книги страницы, а саму книгу, о чём она была – уже и не вспомнить… Прости, задерживаю тебя… Кстати, к чему брови чешутся, может, это уколы так действуют?

– Брови чешутся? К гостям нежданным. Скоро явятся во всей красе во главе с Васей. А от уколов вряд ли, – искристо засмеялась Катя, вильнула стройными бёдрами и резво захлопнула дверь.

«И что этому Виктору не хватает? – грустно подумала вослед Вера Сергеевна. – Умница женщина, глаз не оторвать, в больнице все врачи и пациенты за ней табунами ходят, взгляд её ловят. А она всё на шутки переводит, хотя в душе-то, небось, болит и кровоточит. Раньше за таких женщин на шпагах дрались, на дуэлях стрелялись, инквизиторы в средние века таких зеленоглазых красавиц и умниц на кострах сжигали за чары… А был ведь таким чудесным парнем в школе, учился на отлично, в ансамбле пел, на тренера в институте выучился. И что? Стал бегать за своими ученицами, позор-то какой. Чего достиг? Выгнали из спортшколы, хорошо хоть к ответственности не привлекли. И пошло всё наперекосяк – то шабашки, то пьянки, то езда по этим заработкам, а они ещё никому счастья не приносили. Семья должна жить вместе. Бедная Катя, да и дочке Юленьке досталось, хорошо хоть она вырвалась из нашего ада… ».

В обед во дворе дома, едва не прокатившись колёсами по выложенному силикатным кирпичом цветнику, остановился чёрный «Мерседес» – известная в городе машина, принадлежавшая Василию Васильевичу Рябоконю – бессменному заместителю мэра по коммунальным вопросам. Всякое в городе про него говорили, и что ворует, и с людьми не ладит, и самодур, и образование не соответствует занимаемой должности. Но что интересно и странно – менялись руководители, мэры и замы, начальники и специалисты, причём на всех властных этажах и в подвалах, а Вась-Вась, как его сокращенно называли в народе, как гриб к дереву прирос к креслу в просторном кабинете второго этажа административного здания.