На небольшой сухой поляне ему приказали спешиться. Два офицера подвели летчика к какому-то начальнику, сидевшему на пне возле раскладного походного стола. Как и все русские, начальник был одет плохо. Плащ заштопан черными нитками. Ноги до колен в болотной грязи. Лицо серое, изможденное. Стрелки густых рыжеватых усов закручены кверху. Веки набрякшие, тяжелые. А взгляд неожиданно резкий и властный. Юнкер вздрогнул, вытянул руки по швам.

Начальник, делая пометки на карте, быстро задавал вопросы. Подчиняясь его требовательному голосу, летчик отвечал, как преподавателям на экзамене, стараясь не ошибиться. Видел ли он с воздуха передовые отряды русских? Да, конечно, они приближаются к Варшавскому шоссе. Видел ли большие колонны немецких войск? Куда они направляются?

Юнкер попросил карту, отметил карандашом: немецкие колонны с двух сторон движутся наперерез русским, чтобы встретить их на шоссе.

Не идут ли немцы вслед за конницей по лесной дороге? Нет, этого летчик не видел. Никто не вступит на эту дорогу в ад.

Услышав от переводчика такой ответ, Павел Алексеевич с интересом взглянул на пленного. Усмехнулся:

— Для кого как. Кому в ад, кому в рай… Скажите юнцу, чтобы нанес на карту все, что видел и знает. Александр Константинович!

— Я! — отозвался Кононенко.

— Проследите.

Юнкер привык точно выполнять приказания. К тому же он боялся, что его убьют, если заподозрят во лжи. Он добросовестно потрудился над картой, а потом поставил внизу дату и свою подпись. Эта карта помогла Белову лучше оценить обстановку.

Летчика приказано было вести с собой на Большую землю. Но дорога через болотистый лес действительно оказалась для него дорогой в ад. Судьба заставила юнкера пережить все, что переживали люди, на головы которых сыпал он недавно свои бомбы.

Путь по скользкой, чавкающей, расползающейся, гати длился бесконечно. Со страхом прислушивался летчик к гулу авиационных моторов. И удивлялся спокойствию, выдержке русских.

Перед ним шла деревенская женщина в длинной широкой юбке. За спиной у нее была котомка, на руках — маленький ребенок. Когда ребенок начинал плакать, женщина давала ему сухую коричневую грудь. Молока в груди не было. Ребенок чмокал, потом принимался кричать еще громче. Женщина совала ему в рот смоченный водой кусок обсосанного сухаря, и ребенок стихал.

Рядом с женщиной, держась за нее левой рукой, неотступно шагал высокий солдат, может быть ее муж. У него не было пилотки и ремня на гимнастерке. На лице струпья ожогов, вместо глаз зияли черные провалы.

Он не просто шел, этот слепой. Он нес два цинковых ящика с патронами, которые были связаны толстой веревкой. Спотыкался на бревнах, ноги его срывались в грязь. Он горбился под тяжестью ящиков и упорно шагал вслед за женщиной. Иногда он даже улыбался, слыша голос ребенка. Летчику почему-то страшно становилось от этой улыбки. И еще он боялся, как бы при очередном налете бомба не убила эту женщину и ее малыша.

При четвертой бомбежке кто-то из товарищей юнкера по училищу получил, вероятно, удовольствие, точно сбросив смертоносный груз на лесную дорогу. Юнкеру оторвало взрывом обе ступни.

11

Во второй половине дня, по настойчивой просьбе Белова, с Большой земли прилетели истребители. Они появлялись группами через небольшие промежутки времени и очистили небо от гитлеровских самолетов. Воспользовавшись этим, войска Белова начали выходить к Варшавскому шоссе и занимать отведенные им рубежи на краю леса.

Разведка сообщила, что немцы успели подтянуть к месту намеченного прорыва полк пехоты с десятью танками и артиллерией. Это был авангард, основные силы противника быстро приближались с двух сторон по шоссе. Утром они будут здесь. А утро в июне начинается рано.

К полуночи вся группа изготовилась для решительного броска. Впереди стояли самые полнокровные части генерала Баранова: 1-й Саратовский, 3-й Белозерский, 5-й Таманский и 6-й Камышинский гвардейские кавалерийские полки. В затылок им выстроилась 2-я гвардейская кавалерийская дивизия полковника Зубова, понесшая большие потери в предыдущих боях.

Гвардейские части составляли левую колонну. А в правой колонне главной ударной силой был воздушно-десантный корпус, объединявший остатки четырех воздушно-десантных бригад. Вслед за корпусом стояла еще одна бригада — 8-я воздушно-десантная. 329-я стрелковая дивизия, имевшая около тысячи бойцов и командиров, замыкала колонну. Чтобы во тьме не спутать своих с немцами, каждый воин повязал левую руку либо бинтом, либо полоской от разорванного белья.

Всю уцелевшую артиллерию, все минометы и противотанковые ружья Белов приказал выставить на флангах прорыва.

Подготовка закончилась. Павел Алексеевич сделал все, что мог. Остальное зависело от тех командиров, которые будут непосредственно вести бой, — труднейший бой с противником, который находился не только впереди, но и справа и слева, силы которого возрастали с каждым часом.

Атака началась без артиллерийской подготовки. Передовые отряды гвардейских полков внезапным броском из леса вырвались на шоссе, оттеснив гитлеровцев в поле. Немцы спешно окапывались там, ведя непрерывный пулеметный огонь. А на флангах прорыва развертывались вражеские батареи, подошли первые танковые подразделения.

Немцы с обеих сторон простреливали двухкилометровый отрезок шоссе, захваченный гвардейцами. Участок этот был похож на светящийся коридор, там хлестал ливень трассирующих пуль и снарядов, вспыхивали яркие, ослепляющие разрывы.

Особенно сильно били гитлеровцы слева, из села Шуи. Туда фашисты подтянули зенитный дивизион, поставили его на прямую наводку и теперь без передышки лупили из скорострельных орудий и крупнокалиберных пулеметов. Павел Алексеевич находился неподалеку от этого села вместе с фланговым прикрытием. Здесь был самый ответственный участок.

Белов лежал среди кочек. Рядом — Зубов и несколько офицеров. Оборудовать наблюдательный пункт нет времени. Да и зачем? Этот бой — лишь до рассвета. Или прорыв, или отход в глубь леса, в болотистые дебри, — днем возле шоссе не удержишься.

Было сыро и холодно. На животе промокла гимнастерка. Пахло тиной, гнилью. В верхушках деревьев рвались малокалиберные зенитные снаряды. Опадала молодая листва. Кто-то стонал. При вспышках огня видны были люди, перебегавшие ближе к шоссе.

Неясная обстановка, невозможность влиять на ход боя, холод, оглушающий грохот и треск разрывов — все это угнетающе действовало на Павла Алексеевича. Сказались и бессонные ночи, и сверхчеловеческое нервное напряжение. Он почувствовал, что дошел до предела. Не осталось ни душевных, ни физических сил.

Он никогда не был суеверным, но сейчас ему казалось, что погибнет именно здесь, поблизости от этого места. Родился в городе Шуе, и вот через много лет привела его судьба долгим кружным путем к селу Шуи. Один такой город и, пожалуй, одно такое село во всей России… Да и вообще — слишком много осколков и пуль пронеслось мимо него, не может так длиться до бесконечности.

— Сержант, — позвал он знакомого бойца, лежавшего неподалеку. — Жерехов, если меня… Вынеси тогда на сухое место.

— Понял, — ответил сержант, — только вы зря накликаете…

— Вынеси, — повторил Павел Алексеевич, — и родным сообщи. Самолично.

Сержант не ответил, но Павел Алексеевич понял: старый служака, если уцелеет, сделает все, что нужно…

Между тем развитие событий словно бы приостановилось. Огневой бой усиливался, но никакого продвижения вперед не было. Подразделения, пересекшие шоссе, вели в поле перестрелку с вражескими заслонами. А остальные войска все еще находились в лесу, не рискуя ринуться на шоссе, простреливаемое с двух сторон. Немцы же били, не жалея боеприпасов. Им нужно было задержать советские части до рассвета, когда подойдут резервы, появится авиация.

Павел Алексеевич послал связного поторопить Баранова, а сам пополз ближе к огненному коридору. Через шоссе группами перебегали бойцы. Некоторые падали на обочине и на самой дороге. Некоторые, испугавшись, шарахались назад, в лес.