Ехали люди от Шемяки, Никула прислал двоих ученых греков (коих сразу заграбастал Герасим — плохо у нас пока с образованным клиром), да и сам уже собрался возвращаться, потому что сколько же можно? Греки же оказались отнюдь не технарями, но грамматиками, риторами и… номикосами, то есть законниками. И это весьма кстати — пора, пора писать новый Судебник! Но для начала пусть они мне напишут городской устав, чтобы потихоньку вводить его в великокняжеских городах. Практика устюжская есть, вот и добавим теорию, ибо толковое законодательство как бы и не важней всех вундервафель.

Ну и готовили мы экспедицию в Персию. Дело большое, рисковое — отбирали участников, стражу купеческую, осматривали и покупали в волжских городах вытащенные на берег ради зимы лодьи, собирали товар.

— Первым делом доправиться до Иске-Казан, там поставить двор торговый. Людишек казанских нанять, чтобы в излучине у Самары…

— Самархи, — поправил меня Данила Бибиков, единственный из тверичан, кто вписался в этот проект.

— …Самархи, на горах, сыскали самородную серу, и покупать у них по доброй цене.

— А коли нету там серы? — влез сурожанин Андрей Шихов.

— Есть, мне о том верно Иван Чешок баял, а он по Волге до Хаджи-Тархана спускался.

— И много ее там? А то, может, Чешок-то видал кусок с воробьиный носок, — продолжал сомневаться купец.

— Сколько бы ни было. Ты наказ понял? — упер я в Фому Неверующего палец.

— Ну… да… — смешался Шихов.

— Повтори.

— Серу сыскать…

— Где? Кому?

Андрей выдохнул, помолчал и выдал:

— В Иске-Казани нанять людишек, чтоб сыскали серу в излучине Итиля на горах и скупить всю.

Вот то-то же, а то знаю я вас. Так и пошли дальше — задача, уразумение, проверка уразумения. В Персии сейчас много чего делают, сказывали, что там ветряные мельницы ловко строить умеют, вот мастеров и поискать. Оружейники, медники бумагодели, да мало ли какое полезное знание сыщется за морем.

— А коли нас дальше Хаджи-Тархана не пустят?

— Ищите знающих людей там. Но коли вы двор в Казани поставите и серу привезете, считайте, что все исполнили.

Глава 19

Триумф политический и семейный

Радостный гомон сменило потрясенное молчание и неясный рев. Густо собравшийся у самого края посада, где Орбат упирался в мостик над Черторыем, народ напряженно тянул шеи, пытаясь высмотреть источник звука. Не удержался и я и слегка стронул Скалу в сторону, чтобы крайние избы не загораживали Можайскую дорогу.

Мать честная…

Ну кого можно ожидать во главе колонны триумфатора, торжественно въезжающего в столицу? Его самого, в парадной одежде, но тут…

Первым топал босыми ножищами косматый худой поп ростом с высоченный деревянный крест, который он и тащил в руках. Рубище развевалось, на груди в такт шагам болтался немаленький наперсник, а сам поп ревел медведем с такой силой, что издали и слов разобрать невозможно. Мне даже показалось, что при каждом трубном взрыке встают дыбом его давно не мытые волосы. Но нет, просто ветер теребил, а когда он приблизился, стало ясно, что он поет псалмы.

Вроде бы.

Во всяком случае, несколько знакомых слов я сумел разобрать. Скала недовольно фыркнул и переступил ногами, малость отдаляясь от шума, но следом за попом, коего провожали восхищенные взгляды посадских, шла уже вполне человеческая пехота с копьями и даже пищалями, больше похожими на небольшие пушки.

Пушки большие тоже были. Даже очень большие, но одна. Упряжка, не соврать бы, лошадей в двадцать, волокла невдолбенную бомбарду, самое огроменное орудие из тех, что мне довелось тут видеть — калибром, наверное, в локоть. Судя по полоскам и отсутствию декора, пушчонка кована из железных лент и скреплена встык железными же обручами. Вполне пригодное изделие, хоть и не самый хай-тек, хай-тек же у нас это бронзовое литье, которое и пытаются освоить на Пушечном дворе. И лафет у нее — танком не пробьешь. Дуб, окованный железом, весом тонны две-три, не меньше. Одни колеса сплошные чего стоят.

Нда… А я-то думал, чего Дима в Звенигороде завис, а он торжественный въезд готовил. Уж не знаю, сейчас он пешцев своих натаскал или ранее, но шли они, в отличие от привычных ополчений, в ногу, строевым шагом и под команды десятников. И более того — все в сером. Ну, не с ног до головы, но кафтаны (или что там у них) серые. Прямо-таки стрелецкое войско с картинок из детских книжек.

Те же картинки мне напомнил и сам Дима — в красном плаще с красным же подбоем, с белыми перьями на шлеме и солиднейшей золотой цепью с клеймами на груди. Не иначе, с какого магистрата снял или у магната экспроприировал. Едрит, да у него даже перчатки с кружевами! Красава, одно слово. Князь Смоленский, Витебский, Брянский, Полоцкий и прочая, прочая, прочая.

Стоило нам встретиться и облобызаться под крики толпы, как ударили колокола Борисоглебской церкви, зазвонили в Крестовоздвиженском монастыре, следом вступили остальные церкви по дороге, им вторили соборы за кремлевской стеной. Вот в этом звоне, приветствуя собравшийся народ, мы добрались до Неглинки, оставили на берегу весь наряд, а сами в малом числе сопровождающих лиц пересекли мостик у Боровицкой башни и спешились у Благовещенского собора. Дима кинул на собор критический взгляд и едва заметно поморщился.

— Чего?

— Да видишь, — тихо ответил коллега, — Ольгердов собор в Вильне раза в полтора побольше.

— Ну, и мы построим побольше. Вон, у Ховрина уже кирпич хороший идет.

— Да нет, я о другом… Знамена куда вешать?

— Какие знамена? — вытаращился я на Диму.

— Трофейные, — краешком рта сообщил триумфатор, — почти полсотни.

Слово за слово, зашли внутрь храма и встали по ранжиру прямо перед алтарем, ныне всякое торжественное мероприятие в первую очередь молебен, все остальное суть суета и мирское. И никого не волнует, что неделю назад отметили Троицын день, народу нужны зрелища, а что тут кроме праздничной службы придумаешь, если даже скоморохи запрещены?

Пока мы с важным видом крестились да бормотали аминь, я по привычке витал мыслями и вроде бы вспомнил что да, была такая традиция, вешать захваченные знамена в церквях. Турецкие и французские у нас… Точно, мне же чехи говорили, что взятые Жижкой знамена крестоносцев развесили в пражских соборах.

— Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, благоверным князьям победы на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство…

Аллилуйя.

Все, вышли мы на паперть и, не дожидаясь восторгов собравшейся за стенами храма толпы, через Красное крыльцо удалились в хоромы, только ручками с верхних ступенек помахали, чисто проводы на аэродроме.

В столовую палату за нами вошли ближники, рынды и прочие облеченные доверием, а затем шемякины орлы втащили несколько сундуков. После чего Дима лично вытурил всех лишних и со страшно таинственным видом открыл первый. Раскидал несколько подушечек, вынул небольшой сверток красной шерсти, водрузил его на стол и оглядел всех с необыкновенно гордым видом.

— Не томи, княже, показывай, — первым не выдержал я.

Дима медленно, как фокусник, откинул края ткани и явил нам желтый обруч, положив его гладким краем на стол. Второй край украшали резные выступы с гравированным орнаментом, ниже сиротливо поблескивали три или четыре разноцветных камушка.

Шемякины скалились, мои недоуменно пялились на обруч, пока Дима с хитрющей мордой не взял его в руки и не надел себе на голову.

Корона!!!

— Чья? — только и выдохнул я.

— Ягайлы.

Вот же сукин сын удачливый!

— Только это не главная корона, та побогаче, в Кракове осталась, — объяснил Шемяка. — Эта на каждый день или в походе носить.

Он снял ее с головы и протянул мне. Я покрутил в руках начищенный до блеска ободок — ну да, простенько, никаких шедевров средневекового ювелирного искусства — и передал дальше, чтобы все могли рассмотреть этот символический кусок золота.