– Слышал, увлеклись украинством, Павел Петрович.

– А что? Немцы поддерживают!

– Каким боком Вы украинец? Потомственный дворянин-малоросс, флигель-адъютант Его Величества, сын полковника русской армии! Украинство германским ветром надуло?

– Не разделяю Ваш сарказм. Украинство и гетманство надо возрождать.

– Поэтому в своём 34-м корпусе заменили фронтовых солдат на пригнанных немцами пленных?! Не хуже меня знаете, в концлагерях записали украинцами за краюху хлеба!

– Уже не 34-й, – ехидно улыбнулся Скоропадский. – Первый Украинский! Записывайтесь, дам дивизию.

– Надо немцев из Киева выкинуть, фронт восстановить!

– Пустое! Послушайте меня. Явитесь к немцам, скажите – генерал, украинец, лоялен. Скоро будет новое правительство, рада, получите высокий пост.

– Подлец, предатель! – Носович резко развернулся и вышел из лавки. – А ведь был в Свите!.. Не на левый берег, нет, дальше, на восток, к тем, кто борется с немцами и верит в монархию. На Мале до Сум к мачехе и сестрам или к брату на Деркульский конезавод. Четыреста вёрст – четыре дня пути. Выдержим! И я, и Мала. В города не заезжать, ночевать на выселках под видом солдата или прапорщика. Оставлю Малу у родных и поездом в Москву.

Рано утром 23-го февраля Прохоров вывел Малу. Носович, широко перекрестив жену рысью тронулся со двора, но в воротах не сдержался, обернулся. Жена прижала ладони к сердцу:

– Дай Бог удачи, Толенька!

На стол подали уху из судака, отварной картофель, копчёную колбасу с кардамоном и маринады. Невиданное роскошество после голодного Петрограда! Композицию дополнял графин водки. Алексеев расспросил о семье, училище и царицынской жизни. Этикет, подумал я и ошибся.

– А теперь прошу набраться терпения и выслушать меня, старика. Я в Петрограде жил на конспиративной квартире на Галерной, создавал новую армию. Готовились противостоять анархии и нашествию немцев и большевиков. Знаете, никогда не охватывала душу такая давящая тоска, как в те дни. Вокруг бессилие, продажность, предательство! Особенно в Петрограде. Осиное гнездо! Развал империи! Как будто по чьему-то приказу исполнялся предательский план. Когда Вы упомянули Парвуса и большевиков, в голове всё расставилось по местам. Действительно был план уничтожения России! – генерал тяжело вздохнул. – В конце октября было назначено заседание Временного совета Республики, но большевики оцепили Мариинский дворец. Я направился в штаб округа. Там настоятельно рекомендовали срочно скрыться – по всему городу висели листовки, что я враг революции. Хотели арестовать. Друзья спрятали у себя, потом перевезли – меня опознали на улице. Купили билеты до Ростова. Ночью отправились на вокзал. Представьте себе генерала в потёртом пальто шоколадного цвета, не по росту длинного, и брюки поверх сапог. На голове синяя фетровая шляпа с чёрной лентой, в кармане чужой паспорт. В поезде меня всё-таки узнали. Но до Ростова, слава Богу, добрался.

Алексеев перекрестился.

– Атаман Каледин уже ввёл военное положение, выгнал большевиков. Мы встретились здесь, в Новочеркасске. Представьте себе, отказался принять офицеров! Приказал немедленно покинуть Донскую область. Я, конечно, не послушал, – генерал наполнил рюмки. – К нам присоединился генерал Корнилов. Думаю, Вы о нём слышали, – Алексеев улыбнулся первый раз в моём присутствии.

– Конечно! Командующий Петроградским военным округом.

– Опубликовали воззвание к офицерам защитить Отечество, восстановить монархию, вернуть союзников и уничтожить большевиков.

– Я тоже придерживаюсь монархистских взглядов.

– За монархию! – произнёс тост генерал.

Помолчал. Видимо, готовился сказать главное.

– Могу предложить два варианта службы. Первый – кавалеристом, чего, признаюсь, хотелось бы менее. Второй – поедите в Москву к большевикам и попытаетесь получить назначение в Царицын. Готовим летнее наступление.

– Согласен на второй вариант, – не задумываясь ответил я.

– Превосходно! Детали обсудите с начальником разведки подполковником Ряснянским. Адъютант отвезёт на квартиру на окраине города. Постарайтесь ни с кем не общаться и не выходить.

За ночь дорога через поле сильно промёрзла и твёрдый, колющий снег не позволял перейти на рысь. Но в полдень вышло солнце, колоть подтаяла и генерал навёрстывал потерянное время. Свернул на тропу к домику лесничего. Тот оказался интеллигентным учёным-лесоводом. Вместе приготовили обед, говорили о войне, революции и германском наступлении.

В сумерках Носович уже был под Новой Басанью, но ни в одном хуторе не пустили переночевать. Видя его отчаяние, хозяйка крикнула вслед:

– Через полторы версты поле справа. На другом конце племянник расстроился, место есть. Скажите, от тётки Матрёны с выселков.

На громкий стук отозвался старческий голос. Ворота без скрипа распахнулись и Носович въехал в просторный двор, окружённый хлевом, конюшней и сараями.

– Иван! – крикнул старик. – Служивый с Киева на ночь просится. Принять надоть.

Сын показал на сарай. Носович снял с Малы седло, растёр соломой спину, помассировал ноги и приступил к тщательной уборке, давая по два-три глотка воды каждые пять минут.

– Изволите говорить, поутру отбыли с Киева? – Носович вздрогнул и резко повернул голову. Иван чёрным силуэтом стоял в широкой двери сарая. – Поболе ста вёрст будет-то. Изволили устать? Дозволите уборочку кобылке Вашей сделать? – Неторопливая крестьянская речь и мягкий, вкрадчивый голос, как лунный свет за спиной говорящего, без видимого движения распространялись в сторону генерала. Почувствовал, как похолодели стопы и кисти рук. Решил держать Ивана в поле зрения и проверил браунинг на пояске под мундиром – носил с 1905-го, когда революционная шайка ворвалась в квартиру, требуя “освободить прислугу от буржуйского гнёта”. Носович спустил собаку и замахнулся плетью со свинчаткой. В эскадроне её называли “переносная конституция”:

– Вот вам лекарство от революции! Получай! – через голову по спине ударил симпатичную молодую революционерку. Та беззвучно опустилась на пол, потеряв сознание. Нападавшие в панике бежали, а Носович спрятал девушку у себя, чтобы не арестовала полиция.

– Чего там в Киеве? – продолжал вкрадчиво интересоваться Иван.

– Неспокойно, – осторожно ответил Носович, насыпал Мале овса и развязал свои припасы.

– Извольте в дом, повечерим. – Иван повесил огромный замок и спустил дворового пса. – Как спать изволите, я Вашу кобылку во-вторях напою, овса подсыплю да сенца брошу. Поутру весело пойдёт.

Изба была необыкновенной чистоты, просторная, с вышитыми занавесками на широких окнах. Хозяйка угощала блинами столь вкусными, что Носович не мог себя сдержать, смазывая то маслом, то сметаной.

– Дозвольте спросить, не будете ли господином офицером? – всё также тихо и мягко продолжал расспрашивать Иван.

Носович вздрогнул. Неужели так заметно даже в солдатской шинели? Врать гостеприимным хозяевам не хотелось, но и раскрываться не следовало.

– Эх, кто ж теперь не офицер! Все нонче позаделались не ниже прапоров, – попытался изобразить унтер-офицера из простых, но получилось наигранно, с врождённой лёгкой картавостью.

– Изволили быть командиром 466-го Малмыжского полка? А я, Ваше Превосходительство, конный разведчик 465-го Уржумского. Возил Вам пакеты. У Прохорова Николая, денщика Вашего, останавливался. Сразу признал седло у кобылки-то да как по-особенному растирали, убирали, по глоткам поили. Всё распознал. А когда бригаду получили, я к Николаю прощаться приезжал. Видел, как старые малмыжцы чинно провожали Вас. Только не извольте сумлеваться, знаю, какие нонче времена, никому об Вас не скажу. Тутки немчура кругом, так я поутру околью проведу.

Ещё засветло хозяйка напоила чаем, дала с собой лепёшек и благословила семейной иконой “на подвиг ратный”. Вёрст двадцать ехали по подлескам и рощам. Под дубом сделали привал, пообедали и простились, крепко обнявшись. Носович выехал на дорогу и пришпорил Малу – хотел попасть в Прилуки раньше немцев, но вдруг заметил разъезд немецких улан. Заметили и его. Пришлось галопом уходить на север и возвращаться болотистой целиной. Не заметил, как попал на гать. Вдалеке показалась богатая усадьба, а в зарослях промелькнула фигура.