А умствующие пусть кривят губы. Они же первые негодуют, если нерадив становится мухтасиб и разные бездельники и бродяги айяры начинают грабить и бесчинствовать в городе. Тогда к вазиру прибегают они и от государства ждут для себя защиты. Но только переловят айяров, и над тем же мухтасибом опять смеются они. Всякое говорится у них против ишрафа.
А между тем в государстве находят эти люди почет и пропитание. Особая площадка для наблюдения неба построена для имама Омара, хлеб и постель имеет он, но всякий раз у него некая усмешка в бороду. Блудница же в бессмысленности натуры своей рвется с коновязи и разрушает дом, в котором живет. И слеп иудей, с упорством подтачивающий кровлю, что ему же рухнет на голову.
В отношении иудеев особенно необходим ишраф, так как скрытны и лукавы они. Книгу подсунул в нужде ему экзиларх Ниссон, но продолжают они возглашать субботнюю здравицу по-своему -- с именем древних царей. Специального дабира надо направить к ним, чтобы проследил за исполнением указания в отношении этого. Позванный же опять к нему экзиларх Ниссон сослался на какой-то иудейский праздник, при котором надо сидеть дома...
Вовсе не мешала уже ему Тюрчанка. Забыв про нее, прочитал он намеченную суру, совершил все коленопреклонения, и чист оставался дух. Только на миг вспомнилась нелепая поза ее при гуламе, но он легко отогнал от себя вздорное видение.
В саду внимательно посчитал он деревья, однако не спешил идти назад. В конце аллеи так и продолжал он стоять, ожидая какого-нибудь шума из селения Ар-Разик. Но все было тихо. Три дня прошло уже с тех пор, как указано кедходе, чтобы не кричали дети.
Была утоптана земля под стеной, и с удивлением увидел он теперь свои вчерашние и позавчерашние следы. Значит, не на одно и то же место становился он всякий раз, приходя сюда и слушая. Что-то помешало вдруг ему, и он насторожился. Но не от внешнего мира исходил звук. Синяя хорасанская стрекоза-иголка тонко дрожала возле самого уха.
Уже зная, что нечто решилось, заспешил он обратно. И когда пришел к началу аллеи, сделал знак гуламу. Люди стражи произвели необходимые действия. Надев кожаные галоши, он вышел в задние ворота кушка и направился туда, где тесной кучкой стояли деревья. Селение Ар-Разик было там...
Снова появилось необъяснимое. Стоя под стеной, не думал он ни о чем, и рука сама распорядилась с гула-мом. Помимо разума что-то сделалось опять, а он согласился.
II. ВАЗИР (Продолжение)
В мутной струе канала купались ветки джиды, и скрыты были дувалы за пыльной листвой. Склонившись, ждал его здесь кедхода селения. Ответив на приветствие этого человека, пошел он с ним к площади. Никого, кроме них, не находилось на улице, и не доносилось ничего из домов.
И на площади тоже не было детей. Остались только пустые ямки, куда закатывают во время игры крашеные бараньи косточки -- альчики. А в стороне он сразу же увидел хауз -- такой же, как в Тусе. Большое дерево росло посредине воды, и доска была переброшена туда. Но никто не сидел там.
К воде вдруг захотелось ему подойти, и он быстро отвернулся^ Пыль лежала вокруг неровными волнами, и тысячи маленьких следов вели во все стороны.
Старый кедхода подслеповато щурился, прислушиваясь вместе с ним к тишине селения. И тогда он шагнул вдруг через арык к крайнему дому, открыл калитку...
Сначала только удивился он. Круглые коричневые глаза смотрели на него со всех сторон, и совсем одинаковые были они. Стриженые головы с клоком волос на счастье у них не давали определить, кто мальчик и кто девочка. По углам выложенного кирпичом двора сидели дети, и рот у каждого был плотно завязан суровой тканью...
Уже все поняв, обернулся он к кедходе. У старика были такие же коричневые испуганные глаза. Перевернутый мир отражался в них.
Ничего не сказав, пошел он назад, в свой кушк. Золотилось по веткам джиды безмолвное солнце, мягко увязали в пыли галоши. Лишь зайдя в дом и взяв калам в руку, послал он сказать, чтобы детям в селении Ар-Разик развязали рты.
III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Показалось ли ему вчера сияние от тюркской жены султана? Необычен был свет, словно от луны, хоть и солнце светило в мире. Она засмеялась, когда заслонился он от непонятного света. Такое бывает в этом доме, потому что от дьявола сами тюрки...
Глаза слипаются, так как всю ночь сторожил он в саду устада. Прибывший с гор человек находился в доме, и по голосу определил он, что это сам дай Кийя, третий из семи великих имамов. Его названное имя Бузург-Умид. "Надежда учения". Говорят, что тайной жизни и смерти владеет он, а когда надо ему, может обратиться в птицу или зверя.
Было закрыто лицо у великого дай, когда сидел он в дальней комнате у устада, и лишь узкая полоса света обозначала его при разговоре. Положенный призыв он произнес и повернул при этом кольцо. В его власти отныне здесь все...
Среди ям и холмов, где собирают колючку на топливо, ждет его Большегубый. Они садятся на откосе и впервые открыто приглядываются друг к другу.
Торопится все рассказать и всхлипывает от возбуждения Большегубый. От этих самых гябров и привозили к ним в горы женщин, он это точно знает. И сюда он уже сам ходил к ним. Один раз отдал в уплату новый кувшин, а в другой раз--хлеб и две дыни. И прыщи с лица совсем прошли у него.
-- Тебе ведь не надо будет платить им за это...
Так говорит ему Большегубый, а он не понимает. И тот рассказывает, что у гябрских женщин, которые занимаются этим, есть давний закон, по которому не берутся деньги с красивых.
Большегубый разматывает портянку при чарыках и сплевывает в пыль, давая понять, что никому не провести его. Еще там, в горах, знал он, что не с того света женщины, которых подкладывали к ним. О другом у него забота. Раз приехал великий Бузург-Умид, то придется им тут кого-нибудь убить. Только простой фидаи он, и потому его очередь будет первой.
Покорно вздыхает Большегубый, и на его широком лице райята проступает уныние. А ему становится жаль товарища, потому что не остается у него близких людей в мире, кроме этого Большегубого. Тот человек, который некогда протянул ему хлеб, служит лжи, и свершится с ним предопределенное. Не фидаи, а ему, рафику, дано сокрушить дьявола...
Лицом вверх лежит он среди холмов и думает о том, что сказал ему Большегубый. Как же определяют женщины красивых среди людей? На свои руки он смотрит в том месте, где касалась их тюркская жена султана, потом трогает лицо с шершавостью начинающейся бороды. Скоро уже все кончится с ним в этом мире, где так неопределенно и мерзостно. Откроеюя до конца вечная тайна, будет другой, подлинный мир, и гнетущая тяжесть отпустит наконец усталое тело. Высоко на столбе останется здесь оно, и чем выше будет висеть его гниющее мясо, тем полнее очищение...
Плывут куда-то склоны с обломками и черепками, все растворяется в горячем небе. И сразу просыпается он, а с верхушки холма, приоткрыв покрывало, смотрит на него женщина. Не от гябров она, но все равно будто лоснится клоака при рабаде, и тошнота сразу подступает к горлу. Земное и грязное все у них. Женщина подхватывает утоптанную колючку на веревку, и стан прогибается у нее в одну сторону...
Заснул он тут в яме после ухода Большегубого, и ждет его дай Бузург-Умид. К определенному дню предстоит подготовиться ему. Сам великий дай теперь его наставник. С ним, по правилу, должен провести он последнюю ночь перед подвигом. Тело и мысли его должны быть чисты. Каково же сомнение, от которого нужно избавиться? У стад ничего не ответил ему тогда, и печальны были его глаза...
Далеко стороной обходит он брошенную крепость с гябрами и только потом оглядывается. Сизый дым плывет в остывающее небо, а с горы спускается кто-то в синем халате с кувшином в руке. Это идет от гябров считающий звезды имам.
IV. СУД ИМАМА ОМАРА
Тяжел и радостен в руке кувшин. Вино наконец созрело у гябров и не пенится больше подобно вздорной юности. Мужскую крепость и прозрачность мысли обрело оно, так что ничего нет более к месту мудрецу факиху. Так ведь его называют в Мерве за знание таинства книги пророка. Не только с начала, но и с конца читает он ее наизусть, а есть ли большее доказательство ума...
